– Какой ты все – таки противный. С тобой невозможно говорить серьезно.

– Потому, что все серьезные люди глупы и скучны, а я, у тебя славный малый. Ведь так?

– Так, так.

– Ну вот, а ты говоришь противный. Немедленно забери свои слова назад и иди ко мне, моя девочка.

Она вновь забралась под одеяло и прильнула к нему. За разговором они и не заметили, как исчезли лунные зайчики и блики. Тени в комнате стали резче. За окном медленно занимался рассвет.

Он обнял её и с удовольствием вдохнул запах её волос.

– Ну, как дела у тебя в институте?

– Нормально. Я ведь учу. А у тех, кто учит, проблем в учебе, как правило, не возникает.

– Значит все прекрасно?

– Конечно.

– Ну, а на личном фронте?

– На каком? – Она выскользнула из его объятий и, приподнявшись, удивленно посмотрела на него. – На личном? Насколько я понимаю, мой личный фронт находится сейчас рядом со мной но почему-то задает глупые вопросы.

– Ну почему же глупые? Ведь я уже в институте не учусь, и поэтому абсолютно не в курсе того, кто там сейчас к тебе пристает.

– А, вот так вот, да? Никто не пристает ко мне. Ты доволен?

– Что, даже Ивашов? Неужели же он не воспользовался моментом?

– Ты ревнуешь?

– Да нет, зачем же. Это не ревность.

– Тогда, что?

– Просто мне действительно было бы неприятно, узнай я о том, что этот тип преследует тебя.

– Мне тоже. Но мало ли у нас других девчонок, на которых он обрушивает свое обаяние.

– Другие не в счет. Они меня не интересуют. А вот ты…

– Ты же знаешь, что я разбираюсь в людях, и таких типов со скользкими глазами на дух не переношу. Да и с его стороны не было никаких поползновений. Ведь всем известно, что у меня есть ты.

– Как приятно это слышать, рано утром на рассвете.

– Да вы поэт, сударь. А всё-таки мне жаль, что ты ушел из института. Зачем? Я все равно понять не могу.

– Просто в один прекрасный день, я понял, что все, что я с таким прилежанием изучаю, мне не нужно. Не интересно. Я перерос все это.

– Ремонтировать чужие компьютеры не имея образования, конечно интереснее.

– Ты же знаешь, что это временно, ради куска хлеба. Я в поиске и пока еще не нашел себя. Мастерская для меня, как тихая гавань, где можно собраться с мыслями и решить, куда двигать дальше. Да к тому же мне просто нравится копаться во всех этих микросхемах. Мне интересно. А ведь это тоже, не маловажно.

– Что?

– Что ты выполняешь свою работу с довольствием. А про институт, я этого сказать не могу. Сначала все было нормально, но когда в один прекрасный день, понял, что моя будущая профессия меня не интересует то дорога в институт стала для меня дорогой на каторгу. А идти против веления своей души – самоубийство.

– Я просто помню, как ты рассказывал, с каким трудом тебе удалось поступить на факультет.

– Вот именно – с трудом. Мне бы уже тогда насторожиться. А я продолжал хоть с трудом, но учиться, и в результате бы получил то, что мне совсем не нужно. Тупик.

– Почему тупик? Почему?

– Да потому, что не нужно мне это, не хочу, не нужен мне престиж, благополучная сытость, если я уверен, что это не мое, что я сижу на чужом месте и живу чужой, а не своей жизнью. Каждый должен занимать свое место в жизни, заниматься своим, а не чужим делом, и тогда все будет хорошо. Поэтому я и ушел.

– Уйти то, ты ушел, но судя по всему ни к чему новому еще не пришел.

– Пока еще нет. Мне нравится моя нынешняя работа. Но это не то. Это временно.

– А может быть я могла бы тебе, чем ни будь помочь.

– Ты мне и помогаешь.

– Чем?

– Тем, что рядом со мной. Тем, что не позволила унынию поселиться в моем сердце. А со всем остальным я должен справиться сам.

– Ну конечно. Это только слабаки прячутся за женские юбки. А настоящие мужчины добиваются всего сами.

– Сударыня, не задевайте мое самолюбие.

– Значит вы, сударь, не желаете быть мне чем то обязанным? – Она шутливо попыталась вырваться из его объятий.

Он не отпускал её. Потом взял её руки и поочередно поднес к губам её ладони.

– Я тебе и так многим обязан. Ты занимаешь очень большое место в моей жизни.

– Мне кажется, что ты объясняешься мне в любви. – Она хотела это сказать как можно более шутливым тоном, но получилось как то смущенно и неловко. Она замолчала и посмотрела ему в глаза, и этот пристальный и молчаливый взгляд, говорил им обоим намного больше того, что можно было бы выразить даже самыми искренними и душевными словами.

Они знали, кем они являются друг для друга, что значит для них каждый день, каждая минута, проведенная вместе, и никакие слова не могли бы выразить что – то большее, чем этот взгляд, полный нежности и искренности. Той самой нежности и искренности, которая может быть только между двумя любящими, являя для них единственную и неповторимую тайну, связавшую воедино их сердца, чувства мысли. И все это было в их молчаливом взгляде. Он, она, и весь остальной мир, который был создан только для них.

Он притянул её к себе, и она доверчиво прильнула к нему, прикоснувшись губами к его щеке. Им было хорошо сейчас, в этом молчании, в тишине все более разгоравшегося утра.

А в комнате между тем стало настолько светло, насколько позволяли задернутые шторы. Ночь кончилась; надвигался новый день со своими удачами и поражениями, страхами и радостями, и каждый из живущих на земле по своему готовился к встрече нового дня. Своего дня. Дня своей жизни, который нес лично ему, что-то новое, и которое уже невозможно было отменить или отсрочить.

Часы пробили семь.

– О, девушка. А мы с тобой и не заметили, как новый день пришел, а лунные зайчики уступили место солнечным.

– А одному зайчику пора прыгать в институт.

– Ну, нет пусть прыгает кто-нибудь другой. А ты возьмешь такси.

– Хорошо сударь, пусть будет по-вашему. Ну, что – встаем?

– Встаем!

Она, обернувшись простыней, упорхнула в ванную, а он подошёл к окну и раздвинул шторы.

Яркий свет солнечного утра хлынул в комнату, заполняя собой все пространство, создавай атмосферу праздника.

Щелкнув шпингалетами, Егор распахнул створки окна, и в комнату вслед за светом ворвался свежий воздух, дурманя запахом, свежей не успевшей еще покрыться летней пылью листвы. Егор с наслаждением вдохнул полной грудью этот пьянящий воздух, чувствуя, как окончательно просыпается организм, а молодая кровь начинает бурлить в венах. Вместе с тем приходило ощущение уверенности, что этот день оставит после себя только хорошие впечатления.

Из окна был виден широкий двор, с обширный сквером, где в немом хороводе перемешанные между собой стаями тополя и березы, со свежевыкрашенными скамейками под ними. На скамейках уже сидело несколько старичков измученных бессонницей, столь свойственной в их возрасте. Было по-утреннему тихо и прохладно.

Юлия подкралась тихо и незаметно, закрыла ему глаза, слегка влажными после душа ладонями.

– Все равно не угадаю – сказал он с иронией в голосе и резко повернувшись, впился губами в её губы. В этот миг он вспомнил её слова о том что, люди друг для друга как сосуды и ему хотелось пить и пить, чтобы никогда не наступило пресыщения.

Первой в себя пришла Юля. Она мягко отстранилась от него, со сверкающими от счастья глазами:

– Егор мне пора.

– Что – что, – не понял он, медленно приходил в себя. И только тут заметил, что она полностью одета. Лишь губы её не были подкрашены словно она знала, что, то, что сейчас произошло все равно произойдёт и ни к чему ему вымазываться её помадой, которой и сама она пользовалась очень умеренно.

– Да, пора. – Он, наконец, справился с собой. – Сегодня ты ещё красивее, чем была вчера.

– А завтра буду красивее, чем сегодня. – Она чмокнула его в щёку, и, подойдя к зеркалу, чуть провела помадой по губам. Затем бросила её в сумочку и повернулась к Егору.

– Ну, что, я пошла?

– Подожди, а такси? – он подошёл к висевшей на вешалке куртке, и, вынув из кармана купюру, протянул ей.