Это небольшое исследование вдруг открыло перед пожилой женщиной всю глубину катастрофы, постигшей некогда великую страну, и она вспомнила горькие скупые рассказы своего отца, как его подростком во время Великой Отечественной войны увезли из оккупации в Третий рейх выполнять грязную работу на подворье богатого, но скупого и жестокого немецкого «байрона». Теперь трудные времена возвращались, и неизвестно ещё, чем всё это закончится.

В итоге бабушке всё же удалось договориться с племянником Николаем, что после её смерти тот станет опекуном девочки, сможет сдавать её квартиру и благодаря несложной махинации иметь с этого свой доход, так что вскоре после похорон Нины Алексеевны Вале пришлось осваиваться в семье своего дяди, который дома бывал редко – вечно на каких-то подработках. Квартиру опекаемой он сдавал, причём по отчётам в службу опеки и попечительства официально проходила совсем небольшая сумма – остальное шло неучтёнными наличными. Николай не сказал об этой своей коммерческой операции жене Элле и дочери Лиле, так что те встретили его подопечную холодно и враждебно, первым же делом с нескрываемым удовольствием поведав ей истинную историю её родителей.

Оказывается, будучи на заработках где-то на Севере, по причине задержки зарплат они никак не могли выехать на большую землю. Не имея средств на дорогой воздушный транспорт и получив положенные выплаты уже после окончания навигации, они вынуждены были ждать следующей. Во время зимовки в день святого Валентина у них родилась дочь, которую и назвали в честь нового в те времена праздника. Следующей весной деньги опять кончились, так что и в эту навигацию уехать тоже не вышло. Потом во время пьяной ссоры папа случайно толкнул маму, она неудачно ударилась головой и умерла, а его посадили. В доказательство и по просьбе покойной Нины Алексеевны они передали Вале несколько писем от её отца Григория Богатова «из мест не столь отдалённых». Девочка чувствовала, что родственники придают этой истории некий особый смысл, но для неё родители, которых она видела только на старых фотоснимках, были чем-то абстрактным и не имеющим к ней отношения.

Постепенно Элла и Лиля всё больше нагружали бедную родственницу домашней работой и всё чаще попрекали куском хлеба. Поначалу девочка безропотно это терпела, но однажды вопреки голосу разума принялась отстаивать свою независимость, и с тех пор уже ничего не могла с собой поделать – проявляла характер всё чаще.

– Будешь выступать, – сказала ей двоюродная сестра. – Поедешь в детдом, там тебя научат родину любить.

– И поеду, – храбро согласилась Валя. – Всё лучше, чем у вас.

– Поглядим, – угрожающе пообещала Лиля, уверенная, что сирота блефует.

Но во время очередной проверки представителями службы опеки условий жизни подопечной, та высказала проверяющим всё, что накипело, так что вскоре право распоряжаться бабушкиной квартирой перешло от дяди к отделу опеки, а Валя действительно оказалась в детдоме, причём в самой ущемлённой категории воспитанников. Остальных интернатских родственники иногда навещали и следили, чтобы дети были прилично одеты, вымыты и причёсаны, а если это не так, могли закатить скандал с дракой или написать жалобу. А вот за Валю заступиться было некому, и она училась заботиться о себе сама. По общей атмосфере, высказываниям и настроению окружающих девочка чувствовала, что детдом считается скорбным местом, а жизнь в нём – скудной и суровой. Но ей так не казалось, особенно после жизни в семье дяди Николая.

Первым её впечатлением на новом месте был визит в интернат местного благотворителя – огромного звероподобного мужчины со свирепым лицом, раздавленными ушами и шрамом на бритом черепе, в малиновом пиджаке и с массивной золотой цепью на шее в сопровождении представителей прессы с фото- и видеокамерами. Столовую украсили надувными шарами цветов триколора, ребятишек угощали «ножками Буша» и пепси-колой, а на следующий день многие дети и педагоги щеголяли в старых, но фирменных шмотках из секонд-хенда. А ещё через пару недель портрет мецената был выставлен в столовой в траурной рамке – его застрелили другие благотворители.

Ей навсегда запомнилась царившая среди сирот экзальтация всеобщего ожидания, истории о том, как одну девочку усыновили американские миллионеры, а другого мальчика разыскали настоящие родители, оказавшиеся членами английской королевской фамилии. Даже самые маленькие дети, подражая старшим, мечтали, как их заберут «в семью», хотя некоторые и не представляли до конца, что это такое. Но Вале подобное счастье не светило, поскольку о её опасном неуживчивом характере свидетельствовала запись в личном деле, что не смогла поладить с бывшими опекунами.

В интернате был учитель черчения и рисования Юрий Иванович Гусько, которого за глаза звали просто Гусь и который помимо преподавания и ведения кружка занимался ещё и оформительскими работами в учреждении, приобщая к этому имеющих способности интернатовцев, но сетовал, что попадаются всё какие-то недисциплинированные, непонятливые и ленивые.

Этот Гусь привлёк к делу и Валю, что ей очень понравилось, ведь таким образом она освобождалась от посещения уроков и притеснений со стороны одноклассниц. Гораздо приятнее было выполнять задания педагога в специально выделенном для этого помещении художественной мастерской. Кроме изобразительного таланта, юная воспитанница проявила редкостную сообразительность, находчивость и смекалку: когда Юрий Иванович по каким-то причинам отсутствовал на рабочем месте, и его спрашивал кто-нибудь из коллег или начальства, она тут же угадывала, что лучше сказать: либо он отошёл в туалет, либо вышел в магазин за красками или ещё куда-то. О таких случаях ученица извещала педагога посредством пейджинговой связи, а потом, выполнив все задания наставника, могла в счастливом одиночестве погружаться в чтение книг, которые брала в библиотеке, располагавшейся в соседнем с «художкой» помещении.

Тогда-то и случилось ярчайшее, головокружительное событие, навсегда изменившее её жизнь, хотя для окружающих этот потрясающий, фантастический случай прошел совершенно незаметно.

Однажды Валя взяла в библиотеке сборник рассказов, устроилась в тиши «художки» на старом стуле за большим столом, разноцветным от следов краски, и принялась читать. Тут-то всё и случилось: после первых же страниц параллельно с реальным миром возникла другая, не менее убедительная, но более лёгкая и пленительная вселенная, которая жила и развивалась сама по себе, без усилий, но так же естественно, как обычный мир.

Этот волшебный эффект удвоения реальности стал для неё главным признаком годного текста: если он не возникал, Валя просто бросала чтение. Тексты же, имеющие такое свойство, обладали ещё и удивительной способностью передавать повседневному миру свою лёгкость и увлекательность, вносить в обычную жизнь особую ясность и весёлое волшебство.

Но ещё более мощный эффект расширения бытия получался, когда девочка сама пробовала сочинять и записывать. Свои творения она тщательно прятала здесь же, в художке, так как боялась насмешек и травли со стороны сверстников в случае, если те узнают её странную и необычную тайну.

Всё изменилось, когда она поступила в педагогический колледж, переехала из интерната в квартиру, где когда-то жила с бабушкой, и в её жизнь ворвался новый бескрайний мир, яркими впечатлениями заставивший забыть всё, что было прежде.

В тот год одновременно с Валей несколько её подруг из интерната тоже поступили в профессиональные училища, и каждая получила «койко-место» в общежитии, где обитали по несколько человек в комнате, с кухней и туалетом на этаже и душевой в подвале. Они несколько раз приглашали её в свои общежития на танцы и «тусовку», что означало скромное студенческое застолье с выпивкой, после чего все уходили из комнаты, оставляя там одну из пар на заранее оговорённый отрезок времени, а потом их сменяли другие. Пришлось в этом поучаствовать и Валентине.