Говорила она мягко, но быстро, затушила мой светильник, накинула мне на плечи какую то, тряпку взяла под локоть и повела. Из потока, что она на меня вывалила, я ни чего не поняла, но слушала внимательно. Думать о том, что стало, с сознанием хозяйки, этого тела не хотелось, но догадка имелась. Монашка шла не быстро, и дышала тяжело, подозрительно свистело её дыхание я хотела, отдалится от нее – вдруг заразно, опять помирать не хочется, моему новому, хилому телу, много не нужно, соплей перешибить можно,– но тетка вцепилась в меня накрепко.
– Не серчай, на меня Дарьюшка, ты одна мне от сестрицы осталась. Знаю я, что слова мои тебе вчерашние, не по нраву пришлись, но я тебе, только добра желаю.
– Мда, знать бы, что она мне вчера говорила. – Подумала я, но продолжала молчать. Монашке собеседник не нужен.
А ещё, она говорила не на русском языке. Что – то схожее конечно, я её понимаю и это главное. Видимо мы пришли, узкий коридор, похожий на окоп, привел нас в помещение, в котором как пингвины перемещались монахини. Не успела я оглядеться, как меня потоком монахинь принесло в строй, впереди, стояла, старая монашка, а позади её, выстроились как бравые солдаты остальные монахини.
Передовая старушка перекрестилась, все синхронно повторили, когда в один голос все начали проговаривать молитву, я не отставала, видимо, память тела настолько мощная вещь, что заученные молитвы, отлетают от зубов. Все начали синхронно, крестится и кланяться. Когда я поклонилась, меня шатнуло, закружилась голова, но, не от голода, в память хлынула информация, как фильм, будто только что был получен доступ к памяти. Вокруг всё замедлилось, в память ворвалась чужая жизнь, в мельчайших деталях, я замерла, просматривая жизнь девочки, в теле которой, я оказалась.
Девочка Дарья – дочь боярина Брудского семнадцати лет. Судя по воспоминаниям девочки: общая культура схожа с древней Русью. Именно древней, так-как по развитию, здесь, где то 14-15 век, при чём, они сами года считают по разному – от «сотворения мира» цифра плавает на 60 лет, от «рождения Христа» на 20 лет, но девушка считала, что сейчас 7076 год от сотворения мира.
Общая обстановка средневековья сначала испугала, потом вспомнила мотание в темноте и пришла к мысли – что жизнь я люблю больше, чем боюсь трудностей. – Пусть и в средневековье, но и я, не рабыня, а дочь боярина.
Девочка Дарья, за неё, обидно. Монахиня, которая, привела меня сюда, её тётка, зовут её Просковья. Мама Даши умерла, когда Даше было девять, звали маму Евдокия. Даша, тяжело перенесла смерть матери, через год, отец женился, девочка сначала замкнулась, потом, стала пакостить мачехе, пыталась ей испортить жизнь, но мачеха была терпелива и не поддавалась провокациям. Вообще мачеха у Даши не та, хрестоматийная, злобная как у золушки, наоборот она мягко сглаживала углы, искала подход к колючей девочке. Здесь и открылась причина пребывания Даши в монастыре. Устав пакостить Преславе, так зовут мачеху, точнее, не видя результата ребенок, берёт разрешение отца, навестить сестру матери в монастыре, и остается здесь послушницей.
Говоря нашим языком, Даше промыли мозг. Мать настоятельница, взяла всё в свои руки, сначала, она заняла тетку тяжелыми работами, изолировав от девочки , привлекла пару способных сестёр, и вот девочка в 12 лет мечтает о праведной смерти, чтобы оказаться в раю подле Иисуса. Отец неоднократно приезжает, просит вернуться, но, девочка отказывает, при попытке давить закатывает истерики, отец идёт на поводу, выделяет деньги на содержание дочери. Дашу обучают молитвам, письму и она демонстрирует способность к росписям, по этому, её не ставят на тяжелые работы, девочка переписывает тексты из старых берестяных свитков.
Даша хотела принять постриг, но тётка уговаривает побыть в послушании до 20-ти лет, если решение не поменяет, тогда она сама её благословит. Вообще Просковья любит девочку, периодически говорит о семье, детях, о том, что есть другая жизнь, но всё было без толку, всё разбивалось о – «земные радости не могут, сравнится с блаженством в раю».
Сама Просковья, оказалась в монастыре, из – за собственной бездетности, ей пришлось отказаться от мирского, чтобы её муж, смог снова жениться и завести детей. Она не горела, фанатичной верой, и не одобряла рвения племянницы. Так Даша провела в монастыре четыре года.
Первые годы, отец приезжал часто, привозил подарки, Даша либо не брала, либо отдавала настоятельнице. Он пытался зазвать дочку хотя – бы в гости, но девочка была непреклонна. Последний год отец передал деньги и гостинцы через управляющего, но сам не приехал, Даша даже облегчённо вздохнула.
Теперь я поняла, о чём говорила Просковья: всё дело в том, что днём ранее, приехали люди отца Дарьи, и передали веление батюшки явится в дом. Даша отказала, но ей объяснили, что её сам Великий Князь просватал, за боярина Андрея Гриднева – из рода Гридневых, если дочь не послушает воли отца и не приедет в Столград для замужества, то навлечёт гнев князя на отца и весь род.
– «Волею князя, тебя замуж отдадут» – вспомнила я.
Даша, узнав расклад, пошла к настоятельнице в надежде, что она найдёт решение, и она нашла: Сначала она «пожалела» девушку, потом посоветовала вернуться в монастырь после свадьбы. После беседы с матерью настоятельницей Даша была уверенна – что мужчина – это что-то вроде демона: мерзкое, грязное, который будет терзать её тело и после всего он с ней сделает, она потеряет благочестие и ни когда не замолит – эту грязь.
Она решительно направилась к иконостасу и простояла в молитве весь вечер, всю ночь и молила о смерти! – Якобы, если она умрет все в плюсе: она в раю, блаженство обретёт и князь на батюшку гневаться не будет.
Я конечно человек верующий, сложно не верить после всего, что со мной произошло, но это! Дичь, какая то! Получается, Даша хотела умереть, а я хотела жить, иллюзий по поводу судьбы личности Даши я не имела, паршиво, как то стало. Рефлексировать возможности нет, молитва закончилась и все, не спеша, строем пошли в один из коридоров теперь, владея памятью, я знала, что идём мы завтракать – это хорошо, а то это тельце последний раз принимало пищу до приезда людей отца. На длинном столе стояли деревянные плошки и деревянные ложки. У каждой монахини было своё место. Процедура принятия пищи начиналось с молитвы и проходило тихо. Я тихо давилась, густой кашей на воде, без соли, но носом ни кто не воротил, а мне просто необходима пища, хоть она и похоже больше на корм для свиней . После еды снова читалась благодарственная молитва, после которой, мать настоятельница сухо велела мне собираться, а то люди меня два дня ждут. Да с радостью! от такой еды, я здесь озверею и обязательно спалюсь .
Глава 3. Куда меня занесло!?
Путь в тысячу ли начинается с первого шага. (Лао-цзы)
Помещение, в котором мы ели, сильно пахло копотью, здесь было много лавок, и как я теперь знала, монахини здесь и ночевали, не было у них отдельных келий. Здесь же, была и печь, которая топилась «по чёрному», под потолком были форточки, через которые выходил дым. Местонахождения помывочной я знала, так же, что там холодно я тоже знала. Набрав с печи ведро теплой воды, пошатываясь, я пошла мыться. Для этого пришлось подняться по лестнице и выйти во двор.
Рассвет только тронул небо, стояла осень, деревья уже скидывали пожелтевшую листву. Стуча зубами, помылась, мыться пришлось водой настоянной на золе, волосы мыть не стала, в таком холоде, да и воды мало. Когда я принесла ведро к печи, к слову пустое ведро тоже весило изрядно, и было оно деревянным, меня встретила Просковья, у неё была стопка свежей, теплой одежды. Я благодарно посмотрела на неё, она смотрела с тревогой.
Взяв одежду, переоделась, отойдя в дальний угол, не принято стеснятся здесь, да я, и не собиралась. Одежда радовала, отсутствие белья печалило, белья не было, не просто в наличии, а не было в принципе! Ходили так! при месячных – квест, ходить с зажатой тряпкой между ног. Решила не концентрироваться на этом, а порадоваться хорошим, кожаным сапожкам, высокие под коленки, спереди длинная шнуровка вместо подошвы толстая, жесткая кожа – это лучше деревянных, пыточных инструментов которые были на мне. Наконец переодевшись, обратила внимание на тётку, она не ушла, стояла, смотрела на меня.
