Тела убитых были погребены. С честью похоронить своих павших — первый долг полководца; и столь же обязательный долг — выдать побежденным трупы их товарищей, оказавшихся во власти победителей. Это было одно из древнейших, освященных религией требований международного права. Вот и теперь спартанцы прислали глашатая (парламентера), и он увез с острова сто двадцать восемь погибших бойцов. Какое значение придавали древние греки последним почестям, причитавшимся павшему воину, свидетельствует невероятная, по сегодняшним понятиям, история командующих афинским флотом в битве при Аргинусских островах (406 год). То был один из самых блестящих успехов афинян за все время войны, но победители понесли тяжелые потери. И вот, вернувшись в Афины, командующие не только не получили никаких наград, но оказались под судом и были приговорены к смерти. За что? За то, что не подали помощи тонувшим и НЕ ПОДОБРАЛИ ТРУПЫ, ЛИШИВ ИХ ПОГРЕБЕНИЯ. Как ни оправдывались обвиняемые, ссылаясь на разразившуюся внезапно бурю, народ их оправданий не принял.

Пленных лакедемонян доставили в Афины и заключили в оковы, постановив, что в случае нового спартанского вторжения в Аттику они будут перебиты. Таким образом, они превратились в заложников. С обычными пленными обходились намного более жестоко: либо сразу продавали их в рабство, либо запирали в каменоломнях, а под конец войны, когда взаимное озлобление достигло предела, случалось, что отрубали правую руку или даже казнили всех поголовно. Вот как томились пленные афиняне в сицилийских каменоломнях: „...Громадное множество людей (около 7000), скученное в глубокой и тесной яме, сперва страдало от солнечного жара и невыносимой духоты; потом, когда жар сменился холодом осенних ночей, пошли опасные болезни. Все отправления совершались тут же; тут же громоздились и трупы умерших от ран, от зноя и стужи, от болезней, а потому зловоние стояло нестерпимое. Заключенные страдали также от голода и жажды, получая по кружке воды и по горсти муки на день“ (Фукидид).

Едва ли можно предполагать, что участь сиракузян, случайно захваченных афинянами на море и брошенных в каменоломни Пирея, была счастливее.

Лакедемоняне неоднократно посылали послов в Афины для переговоров о возврате пленных. Вдобавок их очень тревожил вражеский гарнизон в Пилосе, составленный из воинов, которые говорили на том же дорийском диалекте, что сами спартанцы. Тем легче было им устраивать набеги, опустошая поля и грабя дома крестьян. Мало того: в Пилос начали стекаться илоты — государственные рабы спартанцев, — а это уже грозило серьезными внутренними потрясениями. Афиняне же, со своей стороны, все прекрасно учитывали и требовали новых и новых уступок.

Летом следующего, 424, года лакедемоняне отправили сильную экспедицию на север, к Фракийскому побережью. Во главе экспедиции стоял Брасид (упоминавшийся выше герой сражения при Пилосе), талантливый полководец и политик. Он действовал очень успешно, покоряя города — и союзные Афинам, и независимые — силою то оружия, то дипломатии. Северный театр военных действий постепенно становился главным, тем более, что Фракия поставляла корабельный лес, потеря которого была для морской державы смертельной угрозой. Осенью 422 года Клеон отправляется туда лично, надеясь поправить уже давно неблагоприятное для афинян положение и рассчитывая, возможно, на такой же скорый и внезапный успех, какого добился на Сфактерии. Поначалу счастье, действительно, ему улыбалось, но, спустя всего месяц, он погиб при заведомо безнадежной, авантюристической попытке отнять у врага город Амфиполь. Афинян и союзников в этой битве пало около шестисот, пелопоннесцев — всего семеро, но среди них был Брасид.

Это сражение оказалось решающим для обеих сторон. Афиняне терпели неудачи уже третий год подряд и начинали опасаться массового отпадения союзников. С другой стороны, гибель Клеона лишила „партию войны“ ее вождя и самого энергичного и авторитетного деятеля. Спартанцы по-прежнему стремились освободить своих пленных, по-прежнему страдали от набегов из Пилоса и боялись восстания илотов; не были они уверены и в некоторых союзниках на самом Пелопоннесе — и вполне обоснованно; наконец, приступая к войне, они рассчитывали сокрушить врага за какой-нибудь год-другой, но уже давно поняли, что просчитались.

Брасид в Спарте играл ту же роль главы „военной партии“, что Клеон в Афинах, и его смерть облегчила мирные переговоры, которые и завершились благополучно в апреле 421 года. Все захваченное силой — люди, земли, города — подлежало возврату, иными словами, восстанавливался „статус кво“. Мир был заключен сроком на пятьдесят лет, но уже в 415 году нарушен фактически, а в 414 — и формально (прямым нападением афинской эскадры на прибрежные владения спартанцев). По сути же дела, состояние всеобщей вражды и подозрительности, взаимные интриги и вооруженные столкновения между греками не прекращались вовсе.

Прежде чем обратиться к событиям второй половины Пелопоннесской войны, полезно хотя бы немного пополнить те отрывочные сведения о военной организации и военном искусстве, которые приведены выше.

Тактика сухопутного боя находилась еще в зачаточном состоянии. Звучала труба, и весь строй гоплитов бегом устремлялся вперед, чтобы поскорее преодолеть открытое пространство, простреливаемое вражеской легкой пехотой, и чтобы набрать разгон для первого (и часто решающего) удара копья. Во время рукопашной старались сохранить порядок в рядах, но, как правило, безуспешно: общая битва быстро распадалась на отдельные поединки. И лишь спартанцы, как уже сказано, в значительной мере превосходили остальных греков: благодаря беспрерывным и в высшей степени целесообразным упражнениям, а главное — железной дисциплине, они владели умением коллективных боевых действий, безошибочно приносившим победу в любом регулярном сражении. Так, все прочие летели в атаку сломя голову, разжигая себя яростными криками, а спартанцы умышленно умеряли свой пыл, мерно шагая в такт воинственного марша, который исполняли флейтисты, во множестве размещавшиеся между рядами. Все прочие при сближении с неприятелем растягивали боевую линию вправо, потому что каждый воин инстинктивно стремился спрятать правую, не прикрытую щитом половину тела за щитом соседа, а спартанцы не только умели избегнуть этого сами, но и обращали себе на пользу дефект в построении противника.

Спартанская воинская дисциплина, привитая всей системою воспитания, предполагала телесные наказания за любой проступок и смертную казнь за невыполнение приказа; о строгости субординации нечего и говорить. У спартанцев, например, были бы совершенно невозможны те „заботливость, великодушие и общительность“, которыми, по словам Ксенофонта, отличался сиракузский военачальник Гермократ: во время заморского похода он ежедневно утром и вечером собирал у себя в палатке самых даровитых и сообразительных среди триерархов, кормчих и простых матросов, советовался с ними, открывая свои планы, тренировал их смекалку, предлагая разные тактические задачи.

Впрочем, к концу войны хваленая спартанская дисциплина ослабла, так что дошло даже до солдатских заговоров и бунтов (правда, среди союзников). В конце лета 406 года на остров Хиос, находившийся в дружественных отношениях со Спартою, прибыла пелопоннесская эскадра. Пока было тепло, матросы и воины кормились дикими плодами, ягодами, овощами, нанимались на полевые работы к местным крестьянам. Но настала зима, и разутые, едва одетые, голодные солдаты оказались в такой крайности, что решили разграбить город Хиос. В заговоре участвовало очень много людей, и начальник эскадры не знал, как поступить: если действовать силой, мятежники могут одержать верх, и даже в случае успешного подавления мятежа дурных последствий не избежать, потому что казнь бунтовщиков отзовется резким недовольством и в их родных городах, и в остальных государствах Пелопоннесского союза — повсюду станут говорить о жестокости спартанцев. Кончилось тем, что он отправился в город с отрядом из пятидесяти земляков, вооруженных короткими кинжалами, и приказал убить первого встречного из числа заговорщиков, благо отличить их было нетрудно: приметою, по которой участники заговора узнавали друг друга, была трость. Спартанцу повезло: первый встречный с тростью не имел ни малейшего отношения к мятежникам, он был просто-напросто полуслепой, нашаривавший тростью дорогу. В городе поднялось смятение, многие спрашивали, за что убили слепца, и начальник эскадры объявил через глашатая — то есть всенародно! — что причиною смерти этого человека была трость в руках. Заговорщики поняли предупреждение и побросали свои трости, а начальник созвал хиосских граждан, объяснил им, какая угроза над ними нависла, и потребовал собрать денег для уплаты жалованья морякам и солдатам, что и было исполнено.