Она обернулась. Ее взгляд выражал возмущение и презрение одновременно. Мою словесную реакцию «да пошла ты к чертям» должен был усилить взмах руки, пальцы которой удерживали рябенькое яичко. Его скорлупка, к сожалению, оказалась настолько тонкой, что в руке она лишь и осталась. А вот все ее содержимое (желток смешавшийся с белком) буквально впечаталось в шелковистые волосики над лобиком аккуратно причесанной головки.
Клейкая маслянистая жижа стекала со лба на личико мраморной белизны в сопровождении звонка на урок, который раздирал ушную раковину. Выступившие на глазах соученицы крупные бисеринки слез раздирали мое сердце. В распахнувшихся дверях появилась никогда не улыбавшаяся учительница. С ее профессиональным опытом потребовалось совсем немного времени, чтобы тут же оказаться у наших парт. Для уточнения того, что случилось, понадобилось не более двух ее вопросов.
– Марш домой и без мамы в школе не появляйся! – такая команда учительницы была адресована мне.
В моих ушах она прогремела оглушительным раскатом грома. Последовавшее далее исключение из школы на три дня я воспринял, как вполне заслуженное наказание. Под осудительными взглядами соучеников после этого я еще долго опускал глаза кающегося преступника. Дома я больше всего я стыдился отчима. Недавно демобилизованный боевой старшина все еще ходил в гимнастерке, с единственной, но очень дорогой для него боевой медалью «За оборону Сталинграда».
Отчима звали Давидом. Он появился у нас сразу после объявления дня победы, вскоре после того, как мы получили извещение, что мой отец Моисей Безрозум пал смертью храбрых в тяжелых оборонительных боях первых месяцев войны. Незадолго до этого его однополчанин не только подтвердил известие, но и назвал место последнего боя отца – на подступах Новоград-Волынска. Ответить на тяжелые артобстрелы было нечем. Тяжелое ранение в живот оказалось несовместимым с жизнью. Выжили единицы. Адресами обменялись заранее, чтобы выжившие могли оповестить родню.
На повторном замужестве мамы настояла бабушка Сося, «чтобы поставить на ноги двое еще маленьких детей». А Давида привез из Винницы Берко Безрозум, который приходился дядей моему отцу. В Виницу Берко вернулся из эвакуации с женой и семьями двух дочерей. Туда же вернулся с фронта Давид. Но там не осталось ни его дома, ни семьи. Его жену и маленького сына расстреляли фашистские оккупанты. Сам уже немолодой Берко помогал нам, чем мог. Это он познакомил бабушку Сосю с теми людьми, которые занимались перепродажей соли.
Фотография здания немировской школы была сделана много лет спустя.
После драмы, связанной с птичьим яичком, которым я, нехотя, попал в голову одноклассницы, моя школьная жизнь покатилась с горы снежным комом. Следующее происшествие изошло из привычки нашей учительницы оставлять на своем столе классный журнал, когда она уходила на перемену. Тогда, из-за отсутствия другого, он представлял собой обычную ученическую тетрадку, разграфленную и заполненную самой учительницей. Гена, ярко рыжий переросток почти двухметрового роста, привязал к журналу, посредством шпагата, мышь-полевку.
Журнал пополз мелкими рывками по столу перед глазами испуганной учительницы вскоре после того, как она вернулась с перемены. Наблюдавшие за ее реакцией мальчишки разразились невероятным хохотом, а девчонки – визгом. Урок был сорван. Разгневанная учительница и в том усмотрела «мое изощренное хулиганство». С таким выводом она привела меня в кабинет директрисы, где состоялся очередной «допрос с пристрастием».
Не менее остро учительница отреагировала на другой «партизанский выпад» с моей стороны. На этот раз тот же Гена собрал в желобке под классной доской белую пудру – результат трения о доску мела, который учителя используют в процессе урока. Пудру Гена смешал с едкими фиолетовыми чернилами. Полученной смесью он намазал ту часть моей парты, на которую учительница любила опираться руками в ходе урока. Вскоре ее щеки и нос окрасились в фиолетовый цвет, вызвав у детей очередной приступ хохота. И в этот раз Мария Ивановна предстала со мной перед директрисой, с последующими выводами.
Хрен редьки не слаще
Окончания четвертого класса я уже не мог дождаться. Я надеялся, что в пятом классе у меня появится много учителей, соответственно предметам, а с ними я быстрее сумею найти общий язык. Только, оказалось, что радовался я напрасно. Учитель английского языка Евгений Иванович изначально относился ко мне настороженно. Скорее всего, о моей ненадежности он был загодя наслышан от Марии Ивановны.
К этому времени уже действовали восстановленные мельница и электростанция – символ технического величия местечка
Уроки английского языка проходили у нас очень скучно. В классе стоял шум, хотя учитель заслуживал нашего лучшего отношения за высокий профессионализм. Кроме того, он успешно руководил школьным кружком художественной самодеятельности. Еще более ярко он проявил себя в качестве редактора школьной стенгазеты, но в глазах дирекции, а не переростков. Они не могли простить ему карикатуры с едкими эпиграммами.
В моем классе переростки решили отомстить Евгению Ивановичу мычанием сомкнутыми губами в начале урока, в ходе переклички. Учитель понял, что его разыгрывают. Чтобы пресечь отъявленную наглость немалой группы «смельчаков», он отодвинул журнал в сторону и велел нам положить тетради с домашним заданием на парты. Сам учитель встал со стула и пошел вглубь класса.
Разглядывая глаза каждого из нас, он на самом деле, пытался разобраться, от кого исходило провокационное «м-м-м». А мычание стихало по мере приближения учителя и крепло с новой силой за его спиной. Пару раз Евгений Иванович резко порывался в чью-то сторону, но также резко останавливался перед невозмутимым взглядом того, кого он подозревал. А это сопровождалось хохотом учеников. И тогда учитель остановился у моей парты и взял меня за ухо. Со словами «здесь твое место, партизан» учитель сопроводил меня в угол, рядом с классной доской.
Теперь уже все хохотали надо мной. От своих учителей я познал не одну несправедливость. Только эта превосходила все вместе взятые. Мое возмущение не знало предела. В моей голове созревал план мести, несмотря на существенную разницу в весовых категориях сторон. Когда Евгений Иванович вернулся за стол, я оказался за его спиной.
В полуметре от меня стояла большая классная доска. Ее удерживали две деревянные стойки, на которых она поворачивалась на оси. За нее я переместился из угла, взял кусок мела и стал рисовать на обращенной ко мне стороне огромную фигу. Ко времени завершения популярного у школьников рисунка учитель приступил к опросу учеников. Он и при нем медленно вышагивал в проходе между партами вперед и назад.
Когда Евгений Иванович оказывался спиной к доске, я поворачивал ее фигой к классу. Оглушительный взрыв смеха взрывал тишину. Пока учитель сообразил, что надо обернуться, фига оказалась в исходном положении, на моей стороне. Я трижды успел повернуть доску под оглушительный хохот. Наши взгляды встретились на третьем развороте. Возвращать доску в исходное положение уже не имело смысла.
Воцарилась мертвая тишина. Возможно, и учитель заново оценил все, что произошло. Возможно, он даже сумел понять, что превысил собственные полномочия. А это ведь могло привести к нежелательной и для него реакции моих родителей. Во всяком случае дальнейшего разогрева обстановки не последовало. Евгений Иванович измерил меня достаточно спокойным взглядом и тихо произнес: «Не лучше ли тебе выйди из класса. Так, пожалуй будет лучше тебе и нам».
К началу следующего урока за партой, за которой я уже давно сидел в одиночестве, в порядке наказания, оказалась Алла Пищик. Симпатичная малоразговорчивая девчонка, с пухлыми губками, одевалась заметно лучше своих соучениц. Она резко отличалась от них еще и тем, что в последнее время стриглась наголо «под машинку». Я сторонился и ее, после неудачи с рябеньким птичьим яйцом.
