Было поздно, когда я поднялся, чтобы уйти домой. Он обнял меня.

– Знаешь, старина, последнее время я много думал о тебе. Ты должен жениться.

Ронни никогда не вспоминал о Фелиции. На эту тему раз и навсегда было наложено табу. От неожиданности у меня перехватило дыхание.

– Знаешь, Жак, я думаю, что сейчас можно сказать откровенно: Фелиция никогда не была достойна тебя…

Меня охватили гнев и возмущение. Пусть он любуется своей Жанной, но какое право имеет говорить о Фелиции? Что вообще Ронни знал о Фелиции?

Он смотрел на меня с доброй улыбкой. Мне стало стыдно, и я проникся к нему благодарностью. Уже пора было понять, что прошлое – позади, и Ронни имеет право нарушить табу.

Несколько дней спустя, к моему удивлению, Магги сообщила мне:

– Пришла Нора. Лейгтон. Она хочет с вами поговорить. Нора вошла и села. На ней был скромный костюм.

Я подумал, что это компромисс между былой бедностью и теперешним богатством. Глядя на нее, трудно было поверить, что она живет в центре Манхэттена. Сейчас она была похожа на жену английского священника, которая пришла с визитом к новому настоятелю прихода.

– Надеюсь, я вам не помешаю, но, проходя недалеко отсюда… ну, просто я была близко и подумала, что… Вы ведь друг Ронни, и мне кажется, нам надо узнать друг друга поближе. Я только хотела спросить вас: может быть, вы зайдете к нам на чашечку чая?

Я был осторожен в отношении всех Лейгтонов и лучше Ронни понимал, почему он не устоял против атаки Норы Лейгтон в «Кларидже». Она держалась очень церемонно, но общий эффект был чарующим. Не успев отдать себе в этом отчет, я уже ответил, что приду на чай с удовольствием.

– Я так рада, так рада, – говорила она. – Но я больше не хочу отнимать у вас время.

– Я сейчас не занят, – возразил я.

– Как любезно с вашей стороны принять мое приглашение. Американцы очень приветливы. Я и о Ронни сразу же так подумала. Я даже не могу представить себе, как нам отблагодарить его за то, что он сделал для нас. Все эти события закрутили нас, как смерч. Но… я думаю, что это… тоже по-американски, верно?

Она говорила робко, в ее голосе послышались нотки испуга и мне показалось, что, вольно или невольно, она пришла ко мне за моральной поддержкой.

Я осторожно сказал:

– Да, американцы своими поступками могут напоминать смерч, а уж Ронни – больше всех.

– У меня не хватает слов рассказать вам, как он был очарователен. Базиль всегда мечтал, чтобы о его книгах заговорили. А Жанна? Сначала я была не уверена. Вы знаете, она так молода, а Базиль был так поглощен своей работой. Он очень непрактичен. Но… – заколебалась она, – ведь все получилось хорошо, правда?

Теперь было ясно, что она апеллировала ко мне и хотела, чтобы я ее успокоил. Комическая ситуация: она беспокоилась о Ронни, как о зяте, а меня волновала мысль – что значат Лейгтоны в его жизни. Эта женщина, которая рискнула отдать все деньги за билет, когда ехала к Ронни, наверное, не была интриганкой.

Насколько я могу судить, Базиль и Филлис были склонны торговать ей себе во благо. Но не повлияла ли на мою подозрительность обыкновенная зависть? Почему дочь этой женщины не могла влюбиться в Ронни безо всякого расчета? Разговор с Норой Лейгтон совсем успокоил меня. Я сказал:

– Я не вижу никаких причин для беспокойства.

– В самом деле? Я так рада, что вы это говорите! Но мне пора уходить. Завтрашний день вас устроит?

– Вполне.

На следующий день я пошел к Лейгтонам на чай. Их поселили в апартаментах тетки Ронни – Лиззи, которая умерла несколько лет назад. Ее смерть увеличила капитал Ронни на несколько миллионов. Квартира имела отдельный вход. Она была так же шикарна, как и апартаменты Ронни, но обставлена в викторианском стиле. Нора Лейгтон проводила меня в гостиную с прекрасным видом из окон. Всюду была масса цветов.

Домик в Шропшире казался им уже далеким прошлым. Филлис Брент сидела в глубоком кресле. Она читала, придерживая у глаз немодный уже лорнет. Филлис была в дорогом черном платье, купленном Ронни. Ее шею обвивала нитка жемчуга.

Когда мы вошли, она оторвалась от книги и положила лорнет на стол.

– Я вижу, вы оказали нам честь своим визитом. Нора покраснела и сказала:

– Это я пригласила гостя, Филлис.

– Ты? А Базиль хотел прочесть мне новую главу. Это для него очень важно. Хорошо, мы отложим это на более позднее время. Ты пока приготовь чай. Он сказал, что закончит в половине шестого.

Нора ушла. Меня удивил ее жесткий тон в разговоре со мной, командование Норой и ее податливость. Неужели эта кукушка так прочно сидит в гнезде, что Нора с трудом осмеливается признаться в том, что пригласила гостя на чай? Очевидно, недовольство невольно отразилось на моем лице, потому что Филлис пробурчала:

– Когда Базиль работает, очень важен ритм его труда.

– Я не хотел помешать ему.

Она пропустила мои слова мимо ушей. Окинув меня долгим взглядом, она изрекла:

– Вы не сказали нам, что думаете о пьесе?

– Это дело Ронни, а не мое.

– Почему? Вы же его компаньон? Или вы только подчиненный? В Америке ничего не поймешь.

Я решил не поддаваться на провокацию и продолжал удивляться ее безграничной уверенности в себе, стараясь решить вопрос, является ли она следствием ее происхождения или положения первой помощницы гения. Я предоставил ей возможность вести разговор по собственному усмотрению. Она спрашивала, какой гонорар мы выплатим за три повести, анализировала каталог нашего издательства, чтобы удостовериться, достойно ли это общество для Лейгтона. Хотя ее никто не спрашивал, она высказалась, что Петер и Ирис слишком деловые люди, чтобы им можно было доверить пьесу Базиля. Наконец, она посмотрела на часы и поднялась.

– Надо предупредить Базиля. Он не любит неожиданных гостей.

Филлис исчезла за дверьми, и действие невидимой режиссуры проявилось в том, что чай и Базиль появились одновременно.

Внешне Базиль очень изменился, все следы литературной эксцентричности, за исключением испанской бородки, исчезли. На нем был дорогой костюм, какой даже я не мог себе позволить, шелковая рубашка и модный галстук.

Пока Нора разливала чай из серебряного чайника покойной Лиззи, а. Филлис без стеснения стала проявлять скуку, Базиль пытался занять меня разговором.

Он был остроумен и находчив. Меня все время преследовала мысль – как я должен быть счастлив, что удостоен такой чести. Так мог разговаривать Томас Гарди, ласково дающий интервью еще не оперившемуся журналисту. Непосвященному человеку едва ли пришло бы в голову, что этот писатель, не имевший ни гроша за душой, избежал нужды благодаря капризу миллионера. В потоке снисходительных слов не было ни малейшего намека на то, что его жизнь недавно была иной; ни разу в его словах не промелькнула хотя бы тень благодарности Ронни. Он был очень доволен решением своего мецената поставить пьесу, но его беспокоило, смогут ли американские артисты достойно сыграть свои роли.

Для себя, Филлис и Норы он был великим Базилем Лейгтоном, удел которого был так же неизбежен, как полет кометы.

Невольно я начал поддаваться общему настроению. Может быть, они правы, и он на самом деле гений? Но я был рад, что не довожусь ему зятем. Когда я уходил, Нора проводила меня.

– Как хорошо, что вы пришли.

– Я посетил вас с удовольствием, – ответил я. – Но в следующий раз я все-таки хотел бы иметь возможность поговорить с вами.

– Со мной? – искренне удивилась она. – Я надеюсь, что Филлис была вежлива с вами? Она очень робкая.

– Это основная черта ее характера?

Я хотел дать ей возможность высказаться, но она скромно ответила:

– Филлис – необыкновенный друг. Если бы не она, Бог знает что случилось бы с нами.

– Зато сейчас все прекрасно.

– Да, конечно.

– И этой переменой они обязаны вам.

– Мне? Почему?

Нора, очевидно, не собиралась говорить об этом, а я не хотел быть навязчивым. Она дотронулась рукой до двери. Я уже много лет не видел у женщин таких натруженных рук. В душе я почувствовал жалость к этому скромному измученному человеку. Я позавидовал Лейгтону, что у него такая хорошая жена.