– Марина!
Реагирую на оклик, только потому что ушам своим не верю.
Что он здесь делает? Зачем следом шел?
Злость и обида окончательно высвобождаются из тонкой пленкообразной оболочки, внутри которой я пыталась их держать. Закипая, стискиваю ладони в кулаки.
– Стой на месте! – приказывает на бегу.
Мотнув головой, отворачиваюсь. Делаю глубокий вдох и, шагнув вперед, прыгаю. Зажмуриваюсь изо всех сил, но едва проваливаюсь в морскую бездну, глаза в панике распахиваются. Лихорадочно машу руками, пытаюсь оттолкнуться, но ничего толком не получается. Даже после того, как я слегка продвигаюсь, вода не заканчивается. Внутри меня зарождается паника. Осознаю, что ей поддаваться нельзя. Но душа и сердце не спрашивают.
Мне страшно. Мне адово страшно.
Бью руками, расталкиваю морскую толщу, изо всех сил сражаюсь… И понимаю, что этого недостаточно.
Не справлюсь. Не выплыву. Погибну.
Боже… Мамочка…
Вздрагиваю и инстинктивно сжимаюсь, когда вдруг ощущаю на своем теле чьи-то руки. Отбиваясь, сопротивляюсь уже человеку. Но он крепко притискивает меня к себе и стремительно выносит нас на поверхность. За те последние секунды, что длится этот путь, у меня возникает одно-единственное ощущение: инфаркт близко.
Даже не знаю, что в моем возрасте трагичнее… Утопиться или умереть от сердечного приступа?
Благо, что первого, что второго удается избежать. Только какой ценой?!
– Совсем идиотка? – рявкает мне в лицо Шатохин, агрессивно разбрызгиваясь каплями воды, которая летит с его лица и торчащих волос. Они, черт возьми, даже влаге не поддаются. – Зачем ты это сделала?! Дура!
– Сам ты дурак! Баран, сволочь, козел… Ненавижу!!! – выкрикиваю на эмоциях в ответ.
Пытаюсь от него оттолкнуться, чтобы уплыть к выходу из моря. С этим я бы точно справилась! Но Даня, похоже, считает иначе. Притискивает к себе так крепко, что у меня невольно заплетаются ноги. Они оказываются то у него между бедер, то вообще в обхват его торса идут.
– Не дергайся, – рычит он, когда стучу по его плечам кулаками. – Утопишься, идиотка!
– Да хоть и утоплюсь! Нельзя, что ли?! Ха!
– Марина! Замри, сказал!
– Нет! Пока ты меня не отпустишь, не замру… – хриплю, не замечая, как из глаз просачиваются слезы. – Ты мне противен, ясно?! Лучше утопиться, чем терпеть твои прикосновения!
Знал бы кто, как велика моя ложь… Колотит меня вовсе не от омерзения.
Чувствуя горячее и твердое тело Дани, каждым нервом реагирую. Искрю будто оголенный провод. Господи, да я словно огромный бенгальский огонь. На все стороны раздаю. Изнутри сгораю.
– Переживешь, – цедит Шатохин, разъяренно сверкая глазами.
И, несмотря на все мои потуги, дотаскивает меня до самой лестницы. Только там отпускает. А потом… Едва я выпрямляюсь, чтобы с демонстративным форсом уйти от него, со всей дури лупит меня по заднице.
В потрясении застываю. От боли из глаз брызгают слезы. От удушающей обиды кружится голова.
Резко оборачиваясь, смотрю на свою ягодицу. Не верю до последнего, что он посмел так сделать. Но на стянутой мурахами коже отчетливо проступает красная пятерня.
– Совсем озверел?! – бросаюсь на него как фурия.
Хлестким ударом по лицу даю сдачи. Размахиваюсь второй раз, но лишь слегка задеваю, как Даня перехватывает мои руки. Стискивая пальцами запястья, резко заводит мне за спину.
– Уймись, или получишь еще раз!
Таким разъяренным я его никогда не видела. Даже когда я раньше перегибала палку, обзывала его и намеренно обижала, он покусывал в ответ, посмеиваясь. Если и выказывал какую-то злость, то больше, чтобы остудить меня.
Даниил Шатохин всегда на позитиве, будто его жизнь – это сказка. Он берет все по максимуму и откровенно от этого кайфует.
Только со мной он не кайфует.
Горечь огненной волной проходится по груди. Топит какой-то ужасающей безнадегой.
– Попробуй только… – хочу выдохнуть так же сердито, но голос вдруг срывается, а губы начинают дрожать. Зубы клацают от этого колотуна. Пытаюсь сделать вид, что холодно. Но Даня ведь так жарит спереди, что я могу лишь пылать. – Пусти немедленно, маньяк… Пусти, сказала…
Он и отпускает. Как-то неожиданно, практически отпихивает меня от себя. Я сразу же отворачиваюсь. Взбегаю вверх по лестнице. Еще пару метров несусь – до торчащего, будто соляной столп, Эдика.
Налетаю на него.
Честно, охота хорошенько врезать! С обеих рук!
Но вместо этого… Вскакиваю на него, как делали не раз в танце, и страстно целую.
10
Лететь за тобой, сбивая столбы, не собираюсь!
© Даниил Шатохин
Землю качает. Шатает тотально. Прорезает молниями ясное синее небо.
Я не двигаюсь. Стою, стиснув кулаки, и смотрю на то, как ведьма Чарушина усердно зализывает своего Додика.
Грудак будто стрелой пронизывает. Рассекает плоть, опаляет волокна жаром и отравляет ядом кровь.
Медленно встряхиваю головой, моргаю, сглатываю, вдыхаю… Заставляю себя двигаться. Нацелившись взглядом в пустой размытый участок земного пространства, шагаю мимо склеившейся парочки.
Мне, безусловно, похуй. На чей-либо гребаный лямур всегда глубоко похуй. Всегда.
Сердце выбивает крайне странный сумасшедший ритм лишь потому, что Маринка в очередной раз взбесила. Плохо же плавает. Сказано было Чарой не раз: с пирса не прыгать. Шел за ней, конечно, не с целью контроля… На фиг оно мне надо! А зачем? Похрен зачем! Просто когда увидел, что собирается сигануть в море, кровь закипела.
Идиотка, блядь… Бестолковая!
Чертова ведьма.
Я не собираюсь думать о том, что неделю назад она точно так же целовала меня. Это ни хрена не значит. Вообще ни хрена.
Пусть развлекается. Пусть. Блядь… Какого хуя эта малолетняя стерва так бесит меня? Силюсь, реально стараюсь… Но отпустить ситуацию и поймать дзен никак не получается.
– Иди, последи за Динь-Динь, – бросаю зависшему в бассейне Жоре. – Твоя очередь.
– Что за ней следить? – переспрашивает лениво. – С Додиком же…
– Иди, последи, сказал. Додик не вывозит. А она с пирса прыгает.
– Бля… Дура, что ли? Восемнадцать перемахнула, а ума так и не накапало… И почему опять я? – психует, но из воды выбирается
– Если я вернусь, – акцентирую жестким тоном, – сам ее утоплю.
– Все понятно, – ржет душнила. – Снова хвост тебе прищемила? Правильно сделала. Умница девчонка. Всем бы так с тобой!
– Вали уже, – цежу сквозь зубы, сдерживаясь, чтобы не размазать его ухмылку кулаком. – Кретин, блядь. Идеальный, сука. Мамке своей будешь рассказывать!
– А при чем здесь моя мамка?
– Считает тебя уникальным. И тебе, барану, внушила.
– Да пошел ты… Хорошо, что твоей на тебя похуй!
– Лучше уж пусть похуй будет, чем она мне станет говорить, кого натягивать, а на ком жениться!
Понимаю, что не стоит вспоминать Соньку эту его припаренную, которую семейка долбаных прокуроров зачморила и выписала из жизни сынки. Но оно, на пике неутихающего бешенства, само рвется.
– Ты сейчас, блядь, по зубам схватишь… – ожидаемо заводится и Жора.
Пробил ведь по запрещенке. Знаю.
Драться с ним желания нет, поэтому обрубаю словесный понос грубым жестом через руку.
– Отсосешь.
И ухожу.
– Гондонище… – рычит Жора вдогонку.
Вхожу через террасу в дом и сразу же курсирую в свою комнату. Принимаю контрастный душ, одеваюсь и даже расчесываюсь.
За обедом ведьму эту живой и невредимой вижу. С некоторым облегчением выдыхаю. Цела, сучка. Можно расслабиться. Но отчего-то полноценно не получается. Что-то такое качает внутри, будто маятник Фуко завелся.
Так весь день словно в тумане и проходит.
А ночью… Когда я, как обычно, дымлю в одиночку на террасе, со стороны палисадника доносится тонкий вскрик и какая-то возня. Перегибаюсь через перила и… наблюдаю голую жопу Маринки. Она, правда, быстро выпрямляется и одергивает чертово платье.
– Ну, блядь, красота… Только не говори, что через окно «вышла»!
