– И как!

Она встала, ловким движением поправила платье и влезла в пальто, которое он держал для нее. Затем Китти надела на голову красную шляпку, поправила эту странную штуку и наконец взяла свою сумочку.

– Ох, Пауль. – Она бросилась в его объятия. – Все снова будет хорошо. Обязательно! Я абсолютно уверена. – Это прозвучало малоубедительно, но он обнял ее и не сопротивлялся, когда она нежно поцеловала его в обе щеки. – Скоро увидимся. Позвони нам. Поговори с мамой и передавай привет от меня Лизе.

Дверь за ней закрылась, и она ушла. В комнате остались только аромат ее духов и пустая кофейная чашка, на которой были следы вишнево-красной помады. Пауль достал носовой платок и подошел к зеркалу, чтобы вытереть следы поцелуев со своих щек. Она одинока, подумал он. С тех пор как Альфонс умер, ей не хватает надежной опоры.

Вполне возможно, что время от времени она влюбляется, но это все несерьезно. И с той жизнью, которую она ведет, вряд ли ей удастся встретить кого-нибудь, с кем она могла бы чувствовать себя счастливой и защищенной. Мне нужно позаботиться о ней… Он также должен был заботиться о Лизе. О своей матери. О фабрике. О своих рабочих и работницах. О вилле. О сотрудниках.

«Как Мари могла когда-то одна нести эту тяжелую ношу? – размышлял он. – Должно быть, это почти сломало ее, а я с легким сердцем пережил это, вернувшись с войны».

Он решил отложить размышления о странных предложениях Китти на потом и сосредоточиться на работе. Ему это удалось на удивление хорошо. В полдень он отправился на виллу, где обедал вместе с мамой, госпожой фон Доберн и Лизой. Он ни словом не обмолвился о визите Китти, но заметил, что когда-то теплые отношения между Лизой и Серафиной фон Доберн, пожалуй, дали трещину. Ему показалось, что они обе соперничают за мамину благосклонность, но это впечатление могло быть обманчиво. По понятным причинам его мысли были где-то далеко.

Во второй половине дня в кабинете появился фон Клипштайн, который действительно чувствовал себя плохо. Он снова простудился и страдал от сильного кашля.

– Иногда из-за этого рвется один из моих шрамов, – признался он, глядя на Пауля с кривой улыбкой. – Я калека, Пауль. Развалина. Тут нечего скрывать или приукрашивать.

Сочувствие Пауля было сухим, поскольку он подозревал, что жалость фон Клипштайна к себе связана с тем, что ему не повезло на Фрауенторштрассе. С его стороны было глупо ревновать этого беднягу. Если у Мари действительно был на примете кто-то другой, то это точно не Эрнст фон Клипштайн. Он напрасно надеялся и потратил кучу денег на покупку ужасных картин. Пауль до сих пор злился на него за это.

– Да ладно! – Он положил Эрнсту руку на плечо. – Я рад, что могу переложить на тебя эту канцелярскую работу, партнер!

Эрнст кивнул. Он, казалось, был доволен услышанным и пошел в свой кабинет. Перемирие. Может быть, настоящий мир еще впереди, даже если дружбы уже не будет. Он снова погрузился в работу и вернулся к разговору с Китти только незадолго до окончания рабочего дня.

В целом, у него не было ощущения, что Мари стремится к скорому примирению. Скорее, казалось, что она настраивает себя на длительную разлуку. Это совершенно ему не нравилось. Чем дольше длилось такое положение дел, тем больше они отдалялись друг от друга. Особенно дети. Его пугала мысль, что Мари, возможно, действительно планирует развод. Но в этом случае она потеряет ателье, а вместе с ней и детей. Или нет? Возможно, она сможет вести бизнес самостоятельно, будучи разведенной женщиной? Или даже вместе с Китти?

Все это казалось бесперспективным. Если они окажутся в суде, вернуть ее будет уже невозможно. Тогда оставалась война, а она всегда была худшим выбором.

На улице стало смеркаться и снова пошел снег. Пауль подошел к Эрнсту и сообщил, что сегодня вернется домой раньше, надел пальто и пешком покинул фабрику. Как он и ожидал, от холода мерзло лицо и коченели руки, однако он прошел мимо ворот виллы в сторону города. Было приятно противостоять ветру и холоду, двигаться вперед пешком, не обращая внимания ни на удивленные взгляды пассажиров из проезжающих мимо автомобилей, ни на свои замерзшие ноги.

Пауль прошел по Барфюссерштрассе и свернул на Каролиненштрассе. Там он остановился перед витриной магазина и снял шляпу, чтобы стряхнуть снег. Позади него по тротуару спешили по-зимнему укутанные люди, в основном служащие, направлявшиеся домой, чтобы насладиться вечером после работы. Женщины обматывали головы шерстяными платками, чтобы защитить свои шляпки и прически от снега, мужчины наклонялись против ветра, низко надвинув на лоб шляпы и шапки. Пауль прошел несколько шагов и увидел витрину «Ателье Мари» на другой стороне улицы. Она была ярко освещена, но проходящие мимо люди и сильный снегопад позволяли ему лишь смутно видеть, что происходит внутри. Некоторое время Пауль стоял, прищурившись, и смотрел на тени, не различая лиц. Потом он решил перейти улицу.

На дороге было скользко, он чуть не упал, но в последний миг успел ухватиться за уличный фонарь. Пауль остановился на месте, тяжело дыша, рука все еще касалась холодного металла фонарного столба.

В одной витрине он увидел тень, которую сначала принял за манекен, но потом понял, что это человек. Женщина. Изящная. Темные волосы коротко подстрижены. Лицо очень бледное. Глаза большие, почти черные.

Она смотрела на него через стекло витрины, словно он был существом с другой планеты. Так продолжалось несколько минут. Мимо проходили прохожие, он услышал радостный смех молодой женщины, мужчина шутил в ответ, голоса удалялись, пролетали мимо, приходили другие. Он завороженно смотрел на Мари, которая стояла там, но была недосягаема, отделена от него толпой прохожих и толстым стеклом.

Только когда он отпустил фонарный столб и собирался сделать шаг в ее сторону, чары исчезли. Мари повернулась и пропала внутри ателье. У Пауля не хватило смелости последовать за ней.

– Зачем нам ехать на виллу?

– Потому что мы все вместе хотим праздновать Рождество, Лео. Теперь сядь нормально. Не сюда. Подвинься, чтобы Додо могла сесть. Хенни, перестань толкаться.

Шел снег, а у автомобиля тети Китти была крыша из ткани да еще две маленькие дырки в ней. Лео устроился в левом углу заднего сиденья и засунул озябшие кулаки в карманы куртки. Смешная меховая шапка, которую ему подарила мама, щекотала лоб. Он выглядел в ней глупо, как сибирский енот, говорила бабушка Гертруда.

Мама села с ними на заднее сиденье, она была в белом шерстяном пальто с капюшоном. Но он видел, что лицо у нее бледное и напряженное. Как глупо. Кроме тети Китти, которая все время болтала, никто не хотел ехать на виллу. Во всяком случае, не бабушка Гертруда. Может быть, Додо, она вчера сказала, что очень скучает по папе. Хенни хотела только получить подарки и обнять бабушку. А он бы предпочел остаться на Фрауенторштрассе. Уже одна мысль о встрече с госпожой фон Доберн была малопривлекательной.

Но еще больше он боялся увидеть отца. Лео и сам не мог точно сказать почему. Может быть, потому что папа в нем разочаровался. Это было невозможно изменить: что бы он ни делал – отцу все не нравилось. Но ему очень хотелось быть таким, каким его хотел видеть папа, но никак не получалось. Он был каким-то неправильным сыном. Может быть, аист перепутал его с кем-то еще и настоящий папин сын жил в другой семье? Там он, наверное, целыми днями изучает машинки и играет с металлическим конструктором. Но те родители хотели бы иметь сына, который умел бы играть на фортепиано и любил бы музыку.

– Не будь таким серьезным, Лео, – сказала мама. – Подумай, какой красивой будет большая елка в прихожей.

– Да, мама.

Теперь они расскажут ему, что бабушка Мельцер будет ужасно рада их визиту. Но он в это не верил. Если бы она так тосковала по ним, то давно бы уже приехала на Фрауенторштрассе. Вообще с бабушкой Гертрудой было гораздо приятнее. Она часто ругала их и прогоняла из кухни, когда они без спросу кушали тесто для пирога, но это было не всерьез. Ей вообще нравилось, когда дети приходили к ней на кухню. И Вальтер тоже. Он был ей так же дорог, как и остальные. Именно это больше всего нравилось Лео в бабушке Гертруде.