– Ты выглядишь так, будто собираешься на похороны. Вся в черном.

На самом деле Мари чувствовала то же самое. Но не обязательно было рассказывать об этом Китти.

– А ты выглядишь так, будто идешь на свадьбу, – пошутила она.

Китти показалась эта шутка забавной, она засмеялась и заметила, что не хватает только миртового венка. Но она все равно никогда его не носила.

Конечно, маленькая машинка Китти снова закапризничала, она дергалась, воняла жженой резиной и плевалась водой, так что Мари уже пожалела, что не пошла пешком. Но Китти так рьяно взялась за дело с ласковыми уговорами и маленькими уловками, что у Мари не хватило духу выйти из машины.

– Видишь, мы справились! – торжествующе воскликнула Китти, остановившись на Халльштрассе перед домом художественного союза. – И у нас еще полчаса до открытия.

На Халльштрассе не было толпы, а сад – бывшая собственность аугсбургского банкира Эурингера – утопал в теплом свете позднего полуденного солнца. Старые деревья защищали своими ветвями старомодный павильон, который теперь снова использовался для выставок.

– Может быть, никто не придет, – с надеждой предположила Мари.

Но не успели они войти внутрь, как услышали гул голосов и звон бокалов. К ним навстречу шел Марк, его светлые волосы сегодня были зачесаны назад и, вероятно, смазаны помадой.

– Стервятники из прессы уже здесь. Им нужна Мари. Госпожа директриса Вислер на телефоне… А Роберто уже пьян в стельку.

Он обнял сначала Китти, потом Мари, втолкнул их обеих в соседнюю комнату, где висели картины с обнаженной натурой и несколько молодых дам и господ оживленно обсуждали полотна. Фотограф делал снимки с помощью мощной вспышки.

– Позвольте представить: госпожа Мари Мельцер, дочь художницы.

Тут же Мари окружили со всех сторон, посыпались вопросы, сверкали вспышки, ручки строчили в блокнотах, любопытные, назойливые, похотливые глаза были направлены на нее, словно стрелы. Мари вдруг успокоилась. Она отвечала на некоторые вопросы, другие игнорировала, улыбалась, снова и снова заверяла, как ей приятно, что ее мать наконец-то получила заслуженное признание.

Между тем кто-то протянул ей бокал шампанского, который она довольно долго держала в руке, но в конце концов поднесла к губам. В комнате вдруг стало ужасно тесно, но когда она протиснулась сквозь толпу в большой зал, там было не намного лучше.

– Фрау Мельцер! Это просто замечательно!

– Мари, моя дорогая. Приветствую тебя! Какие великолепные картины!

– Моя дорогая фрау Мельцер. Я совершенно потрясена. Какой большой талант!

Она приветствовала всех друзей, и знакомых и даже тех, кто был ей совершенно незнаком. Мимо мелькали лица с широко раскрытыми от ужаса глазами, разинутыми ртами, со всех сторон слышался взволнованный шепот, вспыхивали возмущенные взгляды, дамы прикрывали рот руками, некоторые поворачивались в поисках выхода.

– Фрау Мельцер? Я из «Мюнхенского Меркурия». Если у вас позже будет время на короткое интервью…

– О, вы дочь художницы! Ну, такому наследству не позавидуешь…

Адвокат Грюнлинг беседовал с психиатром доктором Шляйхером, и оба вежливо склонили головы, когда она проходила мимо. Супруги Манцингер, которые к этому времени владели уже несколькими кинотеатрами, подняли бокалы и произнесли за нее тост. Герман Кохендорф, зять Манцингеров, смущенно улыбался, его жена Герда взволнованно с ним разговаривала.

– Мерзко, – сказал кто-то рядом с Мари. – Какие странные вещи.

– Это называется искусством? Ужасно! Совершенно не в тему.

– Дегенеративное искусство.

– Безвкусица.

– Непристойность!

– Но она умела рисовать. Вы были в павильоне?

Мари опустошила стакан воды и обрадовалась, когда заметила в углу Лизу и Себастьяна Винклера.

– Мари! Иди к нам. Сейчас будет вступительная речь, – позвала Лиза.

Она протиснулась сквозь толпу и поприветствовала обоих. Лиза сумела влезть в платье небесного цвета, которое Мари сшила для нее много лет назад. На Себастьяне был все тот же костюм от Иоганна Мельцера-старшего.

– Не правда ли, он выглядит хорошо? Будто сшит для него. Было бы так жалко, если бы этот замечательный костюм навсегда исчез в маминых закромах, не так ли?

– Это правда. Думаю, папа был бы доволен.

Себастьян криво усмехнулся – вероятно, в этом наряде он чувствовал себя весьма неуютно. Как странно, в некоторых вещах он был упрям и неисправим, а потом ради Лизы делал многое, что, конечно, давалось ему нелегко.

– Несколько недель назад госпожа директриса Вислер выжала меня как лимон, – с улыбкой заметила Мари. – Она приложила огромные усилия, чтобы подготовить вступительную речь.

– Ну, я так волнуюсь.

Мари заметила Китти – яркое белое пятно среди толпы. Она помахала кому-то, ее волосы упали со лба, когда она запрокинула голову и громко прокричала поверх голов окружающих:

– Начинаем! Выход! Удачи!

Перед большой картиной в центре зала – абстрактным изображением сурового, покрытого снегом горного мира – вокруг фрау директрисы Вислер образовалось свободное пространство. Она стала еще пышнее, ее волосы были тщательно окрашены, но свободно свисающее светло-зеленое платье нелестно подчеркивало ее фигуру.

– Мои уважаемые, дорогие любители искусства! – раздался ее громкий голос. – Мои дорогие друзья. Я имею честь…

Она театрально раскинула руки, и господин в темном костюме отделился от толпы, чтобы встать рядом с ней.

– Благодарю вас. – Пауль Мельцер слегка поклонился в ее сторону. Затем он обратился к удивленной публике:

– Мои дорогие друзья, вы, без сомнения, удивитесь, услышав из моих уст похвалу в адрес художницы Луизы Хофгартнер. Позвольте мне объяснить…

Мари в недоумении смотрела на это явление, которое на самом деле могло быть лишь плодом ее воображения. Разве один бокал шампанского мог так ее опьянить? Это не мог быть Пауль, который так естественно стоял перед людьми и собирался произнести речь.

– Связь между семьей Мельцер и Луизой Хофгартнер возникла много лет назад, за это время произошло много хорошего и плохого, и сейчас я говорю перед всеми вами, что художница Луиза Хофгартнер является членом нашей семьи. Она не только мать моей любимой жены Мари – она также моя теща и бабушка наших детей.

Это был он. Ей ничего не померещилось, и она не была опьянена шампанским. Там, перед голубоватыми снежными горами, стоял Пауль и при всех говорил о Луизе Хофгартнер. Он говорил то, в чем не хотел даже признаваться ей одной. Мари почувствовала легкое головокружение, ее ноги вдруг внезапно отнялись, и Себастьян Винклер вовремя схватил ее за руку, чтобы поддержать.

– Разве я тебе не говорила? – прошептала Лиза. – Как хорошо, что мы их еще застали.

– Желаете сесть? – тихо спросил Себастьян.

Мари взяла себя в руки. Бесчисленные посетители повернулись к ней, пронзая любопытными взглядами.

– Все в порядке. Большое спасибо.

«Все это было заранее спланировано, – подумала она. – Они все это знали. Даже Китти. Что они задумали?»

– Юная Луиза Хофгартнер родилась в Иннинг-ам-Аммерзее и отправилась в Мюнхен, где проучилась год в Художественной академии, но, однако, не чувствовала себя как дома. Многочисленные поездки в сопровождении мецената привели ее в Европу; в Париже она встретила Якоба Буркарда, своего будущего мужа.

Пауль искусно опустил некоторые неприятные подробности и перешел к разговору о творческом наследии Луизы Хофгартнер. Она была выдающимся художником, искала свой путь, пробуя себя в различных направлениях, и оставила свой отпечаток в каждом.

– То, что мы видим здесь, – это лишь часть ее большого творчества. К сожалению, она не успела достичь зрелости. Но даже эта небольшая часть ее творчества впечатляет и не должна быть забыта. Ее талант продолжает жить в дочери и – насколько я могу судить – во внуках. Мы все гордимся тем, что связаны с этой необычной женщиной.

– Теперь он точно преувеличивает, – прошептала Лиза.