Софья.

Выпускаю в окно облако сизого дыма. Оно мгновенно тает, растворяясь в густом душном воздухе. По стеклу ползут червячки конденсата, а тучи подкрашиваются разными оттенками фуксии и корицы. Красивый закат… Хотя… Кому это, вообще, надо? Закаты, рассветы, пухлые тучи над головой? Кто на это обращает внимание – верхушки деревьев, охваченные огнем солнечных лучей, зеркало озера, искрящееся, как бриллиант? С некоторых пор я – Софья Васильевна Тарасевич – врач областной больницы. Порчу воздух еще одной струей едкого дыма и отбрасываю окурок в мусорное ведро. Пора домой – в маленький ад на земле… Когда-то он был раем, если бы не роковая случайность, вмиг лишившая меня всего. Споласкиваю руки в больничной раковине и ступаю к выходу, едва не столкнувшись с дежурной операционной сестрой Зиночкой.

– Софья Васильевна, миленькая! – голосит она. – Экстренного привезли! После ДТП.

– А я причём? Мое дежурство закончилось, Зинуля. Кто там сегодня… – перебираю пальцами, словно это поможет мне вспомнить.

– Его нет… И телефон недоступен. Уже и жалобы писали на Борисенко, и…

– Черт с ним, – вытираю ладони о пижаму и жестом увлекаю медсестру за собой. – Идем. Операционная есть свободная?

– Да, заканчиваем мыть. Спасительница вы наша. – Лебезит Зина, юрко бегущая рядом. Пожалуй, слишком быстро для своих габаритов.

– Карту завели? – командую, вышагивая по коридору травматолого-ортопедического отделения. – Больной в реанимации? Фамилия, палата? – вопросы сыплются из меня как из рога изобилия.

– Барсов Марк Юрьевич, сорок два года.

Новость обрушивается на меня, как кирпичная стена. Я точно расслышала? Барсов Марк Юрьевич? Сорок два года… Моему Павлику сейчас бы было сорок пять. Но его нет по вине этого Барсова. А он есть… Зажмуриваюсь, прогоняя наваждение. Кажется, даже трясу головой, чтобы проснуться. Этого не может быть… Не должно быть так!

– Софья… Васильевна, вам плохо, – Зина пробуждает меня от тоскливых воспоминаний.

Плохо… Мне очень плохо, невероятно плохо… У меня почти истерика!

– Зина, я… Рентген сделали?

«Он человек, человек, человек… А я врач, давший чертову клятву Гиппократа», – твержу мысленно, ненавидя обстоятельства. За что мне такие подлянки? Чем я – рядовой доктор областной больницы провинилась перед богом?

– Сделали. Михалыч бурчал, что так поздно пришлось персонал вызывать. У Барсова сломаны ребра, правая ключица, плечо раздроблено, закрытая черепно-мозговая травма, ушибы… Я через минутку снимочки вам на почту сброшу.

– В сознании?

– Нет. Загрузили седативными. Готовить металлоконструкцию?

– Да, – киваю и медленно стаскиваю с плеч халат. – Идемте, Зинаида Савельевна.

Белые кафельные стены давят, запахи лекарств агрессивно забиваются в ноздри, скрежет металлических инструментов раздражает слух. Всё как будто намеренно стремится указать на мое место. Я врач, и точка! А кто там лежит на столе не так уж и важно… Или всё-таки важно?

– Софья Васильевна, вас к телефону! Главны-ый… – севшим голосом произносит Зина и протягивает мне трубку. Хорошо, что я не успела помыться!

– Слушаю, Антон Валерьевич.

– Соня, не облажайся, родная! Ты знаешь, кто у тебя на столе?

«Ну-у, началось!»

– Человек после аварии, – фыркаю, оглядывая свою команду – медсестру, анестезиолога-реаниматолога и ординатора Ерохина, любезно согласившегося ассистировать мне.

– Я тебе дам человек! Барсов депутат областной думы! Заместитель председателя Думы, меценат и… очень влиятельный человек в области.

– И что? Я сделаю ему операцию, как и любому, кто… Антон Валерьевич, не мешайте мне, пожалуйста. Больного уже вводят в наркоз, – рычу я и сбрасываю звонок. Раскомандовался, как же!

Бросаюсь в моечную, энергично тру пальцы антисептиками, натягиваю халат, шапочку, резиновые перчатки… Депутат, меценат… Надо попросить Зину закрыть этому «чудо-человеку» лицо…

– Приступаем, – произношу хрипло, переводя взгляд на пациента. Молодой темноволосый мужчина… Большой, мускулистый и… совершенно беспомощный. Длинные темные ресницы подрагивают, веки закрыты, дыхание мерное, спокойное… Я сейчас его персональный бог. И только от меня зависит, жить ему или нет. Черт… Во рту пересыхает от страшных мыслей. Не хочу превращаться в чудовище, подобное ему. Не хочу отравлять себя ненавистью. Я врач, а он пациент.

Между лопаток набухают капли пота, шею ломит от напряжения. Я «колдовала» над Барсовым больше двух часов. И швы, как назло, получились виртуозными – под стать депутату!

– Пульс напряженный, полный, 80 ударов в минуту, дыхание ритмичное, глубокое, 21 удар в минуту. Состояние тяжелое, стабильное. Больного можно переводить в палату? – голос ординатора Ерохина пробуждает меня от задумчивости.

– Д-да… Присмотрите за ним, Ерохин.

Стягиваю шапочку и покидаю операционную. На ватных ногах выхожу в коридор и остервенело срываю с плеч халат. В мозгу как фейерверк вспыхивают воспоминания о ТОМ дне…

«Пульс нитевидный, дыхание Чейна – Стокса, судороги…»

«Смерть наступила в 23.15. Протокол составлен врачом скорой помощи Агаповым…»

Его нет, моего Павлика… А виновник его гибели лежит через стенку с полным напряженным пульсом и глубоким дыханием. Черт! Ну почему жизнь ТАК несправедлива? Не выдерживаю – оседаю по стенке на пол и заливаюсь слезами. Они жгут глаза, разъедают кожу и, кажется, достают до самого сердца… Так больно. Несправедливо.

– Что-о с ним?

Сквозь слезы вижу женскую фигуру. Девушка склоняется к моему лицу и цепко впивается напряженными пальцами в плечи. Тянет меня, как безвольную куклу и кричит, кричит…

– Кто вы? Успокойтесь и отпустите меня! – дергаю плечом, стремясь избавиться от ее душащих прикосновений.

– Я… я Елена Барсова – жена Марка, – всхлипывает она. – Он жив? С ним всё в порядке?

Красивая и молодая брюнетка. Да что там молодая – юная по сравнению со мной… Длинные идеально гладкие волосы, такие же бесконечно длинные ноги, вечерний, немного поплывший от слез макияж, эффектное платье из блестящей ткани.

– Все в порядке с вашим мужем. Сейчас его переведут в палату, – бросаю я и устало отираю лоб.

– Нам нужна лучшая палата! И врач тоже лучший! Заведующий или… профессор. – Повизгивает Елена, упирая руки в бока.

– Вот завтра у главного врача и потребуйте всё… это. – Отвечаю и, не глядя на Барсову, покидаю отделение. Домой. Меня ждут свекры и старая овчарка Барсик…

– Сонечка, кушать будешь? – шепчет Павел Иванович, встречая меня в прихожей. Сколько бы ни было времени, старик ждет меня с работы. Что я только ни делала – ругалась, кралась в квартиру, как вор, чтобы не разбудить свекров – все без толку.

– Павел Иванович, папа… Да поздно уже ужинать. Вы почему не спите? – сбрасываю туфли с ног, устало стягиваю с плеча ремешок сумки.

– Ну давай хоть чайку попьем? – предлагает старик, слегка откашлявшись. – Мы с Галей такую на ужин вкуснятину приготовили, ммм… Фаршированные перцы.

Не знаю почему, но его слова срабатывают триггером: с тщательно упакованного в душе напряжения срывается пружина. Всё-таки я тоже человек… Женщина, хоть и с яйцами, как многие думают… Я громко всхлипываю и валюсь к Павлу Ивановичу в объятия. Спохватываюсь и плачу чуть тише, боясь разбудить свекровь Галину Александровну.

– Тише, тише, деточка, – свёкр ласково гладит меня по голове. – Что случилось, Сонюшка? Пациент умер?

– Да если бы! Жив-живехонек этот… пациент. Я сегодня такое пережила… Мне так плохо, папа Паша… Вы бы знали, кого я оперировала. – Жалко протягиваю я. Тянусь за кухонным полотенцем, висящим на крючке и смачно высмаркиваюсь.

– И кого же? – хмурится Павел Иванович. – Давай-ка чайку тебе налью, дочка. С медом. А, может… У меня коньячок есть. – Старик хитро тянется к обувной коробке, лежащей на кухонных антресолях. – Спрятал, чтобы Галя не ругалась.