Вослед ему Элис спросила, нельзя ли ей тоже уйти, поскольку она договорилась с подругой сходить в кино. Мистер Мор сказал, что для молодой леди важно держать свое слово, но поинтересовался, в должной ли мере она в последние дни отдыхала. Элис возразила на это, что молодым отдых почти что совсем не нужен, и привела мнение врача, которого слышала по радио, что лишение сна, в разумных пределах, способствует восстановлению сил. Мистер Мор сказал, что на веру он такого не примет, но в целом гибкий ум Элис его восхищает; она поблагодарила его и ушла.

Ида спросила мистера Мора, как насчет кофе, поскольку они с Джун намерены репетировать до поздней ночи, и мистер Мор, выразив полную готовность, ушел на кухню и вскоре вернулся с кофейником и чашками на подносе. Он налил одну чашку, затем другую, а Джун и Ида наблюдали за ним с явной симпатией.

– Как случилось, что вы потеряли руку, мистер Мор? – спросила Ида.

– В Первую мировую войну, Ида, – ответил он, передавая ей кофе. – Но вам ведь это известно, не так ли?

– Должно быть известно, и все же я не могу не думать об этом. Каково это, потерять руку.

– Да, тяжко, – сказал мистер Мор.

– Могу я спросить, это была ваша рабочая рука? – вступила в разговор Джун.

– В любом случае, неплохая. Думаю, суть в том, что стоит им отнять тебе руку, как ты не можешь уже не думать о ней иначе, чем как о лучшей руке в мире.

– Как вы думаете, куда они ее дели? – спросила Ида.

– Не знаю. Зарыли, надо полагать, в какой-нибудь яме. И не думаю, что мне хотелось бы ее возвернуть. Что бы я с ней делал? Укачивал, как дитя? Пеленал? – Он изобразил лицом смешливое подозрение. – Слушайте, я надеюсь, наш разговор не скатится к пацифизму?

– Я и пацифизм?! – Ида откинулась на спинку стула. – Честно, мистер Мор, как вы могли такое подумать? Будто не знаете, какая ярость бурлит во мне!

Мистер Мор покачал головой:

– Сдается мне, вы мудрите, милая Ида.

– Насчет мудрости спорить не стану, – сказала она.

– А что вы думаете о наших текущих тревогах, мистер Мор? – спросила Джун.

– О каких именно тревогах ведете вы речь?

– О Второй мировой войне.

– Я думаю, что стоять в холодной тени флага любой страны – небезопасное дело, вот что я думаю. – Мистер Мор принялся собирать грязные тарелки. – А теперь, почему бы вам не забрать кофе с собой и не приступить к репетициям?

– Можно мы вам поможем с посудой? – спросила Ида.

– Нет, нельзя.

– Вы уверены? – сказала Джун. – Мы правда рады помочь.

– Нет, нет. У вас своей работы хватает, и, по чести сказать, я вступил в тот период жизни, когда посуду мыть в радость, причем в одиночку. Не удивительно ли, если учесть, с какой страстью я ненавидел это занятие раньше; но в последнее время стал находить, что это отличный способ провести время. Что бы это могло означать?

Боб почти что заснул сидя; мистер Мор под столом легонько наступил ему на ногу и сказал:

– Когда-нибудь, Боб, когда ты станешь таким же умудренным летами, как я сейчас, и вдруг обнаружишь, что тебе в радость складывать выстиранное белье или стричь газон, вспомни, что твой давно ушедший друг Лесли Мор завещал тебе принимать всякое счастье, что встретится на твоем пути, в любом виде и в любой форме.

– Ладно, – сказал Боб.

– Потому что дурак тот, кто противится своему счастью, тогда как мудрец радуется любому, что есть, раз уж оно объявилось.

– Ладно, – сказал Боб.

На следующий день Боб снова пошел на пляж, чтобы потренироваться в дроби. Первое выступление по расписанию должно было начаться через тридцать шесть часов; помня об этом, Боб постарался найти место, где мог бы достукаться до того, чтобы ударный эффект давался ему без усилий.

Полтора часа миновало; он сделал паузу на передышку, смотрел на море и думал думы, наплывающие, когда смотришь на море. Почудилось, что ветер донес до него его имя. Обернувшись, он увидел, что в окне покосившейся башни торчит Ида; лицо у нее было зеленое, как пюре из шпината, и она махала ему, чтобы он шел к ним в номер. Боб поднял барабан над головой, и она кивнула, что барабан нужен тоже.

Перейдя шоссе, он по лестнице поднялся на башню. Ида открыла дверь, и оказалось, что она в полном и достоверном обличии ведьмы: островерхая шляпа, развевающиеся лохмотья, накладной нос крючком и огромный выпяченный вперед подбородок, а зубы вычернены, и она сказала:

– Доброе утро, Боб. Заходи.

Войдя, Боб увидел, что вся комната завалена одеждой, костюмами, предметами реквизита, плакатами и перетяжками. Собаки шастали по этому развалу, обнюхивая все, что попалось им на пути; они тоже были наряжены ведьмами. Джун сидела на неубранной кровати с телефонной трубкой в руке, и вот она-то была ведьмой только наполовину: лицо в том же зеленом гриме, но без носа и подбородка, и в шляпе на голове, но без лохмотьев.

– Как жизнь на старой планетке Земля, Боб? – осведомилась она, но не успел он ответить, как она произнесла в телефонную трубку: – Оператор? Да, доброе утро. Могу я спросить вас, как называется местная газета? – Подождала. – Их тут две, – сообщила она Иде, которая не слушала, занимаясь тем, что в настенное зеркало корчила злобные рожи. – Какая из двух понарядней? – спросила Джун телефонистку. – Ну, вы знаете: больше, лучше, сильнее. Которую из них больше читают, вот как, видимо, лучше спросить. Ага, вот и отлично. Будьте добры, соедините меня с редакцией. Благослови вас Господь. – Ожидая соединения, она наблюдала за Идой, погрузившейся в свое отражение. – Ида сама себя заморочила, – сказала Джун Бобу и снова заговорила в трубку: – Да, здравствуйте, я хотела бы поговорить с репортером, который освещает жизнь искусств в регионе. О, ну, движущееся искусство. Говорящее искусство. Поющее тоже бывает, иногда. У нас, кроме того, собаки, которые умеют множество хитрых штук. В общем, мы все это забрасываем в котел и рассчитываем на лучшее.

Между тем Джун глядела на Боба, который стоял там с барабаном в руках; прикрыв трубку, она прошептала:

– Ида, оторвись.

– Что? – Ида отвела взгляд от зеркала.

Джун мотнула головой на Боба и сразу затем сняла ладонь с трубки и произнесла в нее:

– Мне кажется, любой из репортеров годится. Но могу ли я попросить вас об одолжении, как женщина женщину? Соедините меня с тем из этих ублюдков, который слегка получше, идет?

Джун вытянула перед собой трубку: телефонистка хохотала так мощно, что слышно было в другом конце комнаты. Ида отвела Боба в ванную и закрыла за ними дверь.

– Ты практиковался?

– Да.

– Покажешь?

Опустив сиденье унитаза, она жестом предложила Бобу сесть, что он и сделал, уложив барабан на колени и взявши наизготовку палочки. Ида кивнула, Боб чуть склонился вперед и начал. В последние дни он столько минут и часов провел, стуча в барабан, что сейчас, снова вернувшись к этому, неким неуловимым образом ощутил знакомость происходящего, словно воссоздавал нечто, что уже было. Но в этот раз неразбериха со временем сбила ему координацию, и “ропот-гул” стал разваливаться на куски.

– Остановись, – сказала Ида. Боб остановился и уставился на нее. – Давай еще раз. – Он начал снова, сосредоточившись изо всех сил; Ида подняла руку, и Боб перестал стучать, а она сказала: – Я вижу, какая в тебе борьба.

– Спасибо, – сказал Боб, и Ида покачала головой.

– Это не комплимент. Мне нужно думать только о звуке, который барабан издает, а не об эмоциональном состоянии барабанщика. Ты меня понимаешь? Твои проблемы меня не касаются. Держи их при себе, спрячь поглубже. Сделай вдох и попробуй еще разок.

Боб попробовал еще раз и играл хорошо, но краем глаза заметил, что Ида отвлечена, тянется головой в сторону закрытой двери, и через некоторое время она подняла руку и снова сказала:

– Стоп.

Боб остановился.

– Ты звала? – спросила она через дверь.

– Да, причем не один раз, – отозвалась Джун.

– Хорошо, и в чем дело?