Затем мистер Мор, уподобясь погонщику скота, повел всех в столовую, где предложил Иде и Джун красного вина: бутылки были уже открыты, чтобы вино подышало. Сам же он удалился на кухню, где начал греметь кастрюлями, пускать воду, напевать, похваливать себя и увещевать.

Элис вернулась без мистера Уитселла и принялась накрывать на стол. Боб поднял на нее глаза, когда она выложила перед ним салфетку и столовые приборы: она подпихнула его бедром и дернула за ухо. Эта фамильярность не ускользнула от Иды и Джун, и обе просвистели что-то вроде мелодической гаммы, отметив таким образом новизну того, что между Бобом и Элис установлена некая связь. Мистер Мор крикнул из кухни:

– Что там мистер Уитселл, а, Элис?

– Он просил передать, что пока не уверен. Просил передать, что хочет это обдумать.

Очевидно, обдумав, мистер Уитселл вскоре явился в облаке одеколона и с выражением восторга на маленьком, мягком, округлом лице. Он обошел стол, всех по очереди приветствуя поклоном и прикосновением к плечу, а усаживаясь, сказал:

– Ну, я никак этого не предвидел!

– Мы надеемся, что не слишком вас взбаламутили, – сказала Джун.

– Взбаламутили? Дорогая моя, конечно же, взбаламутили. Огорошили! Я мирно готовился ко сну, и вдруг юная Элис стучится ко мне в дверь. Как гром среди ясного неба! Подумать только, приглашение ко столу! Ну, если вы настаиваете, то я должен его принять. – Развернув салфетку, он уложил ее себе на колени. – Но о чем мы будем беседовать? Никогда не знаешь, с чего начать разговор – и, если на то пошло, чем закончить.

– Давайте о чем-нибудь незначительном, но приятном, – предложила Джун.

– Или совсем помолчим, – сказала Ида.

– Как монахи, да? – сказал мистер Уитселл. – Что ж, запевалы вы, я последую вашему примеру.

Вскоре мистер Мор, держа буханку хлеба под мышкой, внес дымящуюся миску спагетти. Масло отсутствовало, а хлеб выпечен несколько дней назад, но еда отвечала потребностям и была с охотой поглощена.

Боб переваривал съеденное, когда заметил на стене над столом плакат в рамке. На плакате была фотография мистера Мора в полный рост, а в том месте, где положено быть руке, располагался текст в форме руки, который гласил: “Мор – больше моря!” В нижней части плаката более спокойным шрифтом значился призыв: “В день выборов – руку помощи! Выбери Лесли Мора в городской совет!”

Заметив интерес Боба, мистер Мор развернулся на стуле и ткнул вилкой в плакат.

– Да, Боб, было дело, я когда-то баловался политикой. Не жалею о потраченном времени и деньгах, но для меня это был урок, причем урок горький. Говорите, коррупция? Я думал, что знаю своих соседей. Но нет же, я их совсем не знал.

Элис, как всегда монотонно, сказала:

– Он получил девять голосов.

– Ну, им хотелось, чтобы мы в это поверили, – подчеркнул мистер Мор.

– Девять голосов, – повторила Элис.

– Это была глупость – сверху донизу, из края в край и насквозь в самую сердцевину. Вы бы видели, кому я проиграл, о боже. Этот тип не был обременен ни человеческим достоинством, ни даже достоинством животного; лишенный стыда, угрызений совести и милосердия, он одержал уверенную победу.

Джун улыбалась в ладонь, Ида также не выглядела равнодушной.

– Чем вы объясняете свое поражение, мистер Мор? – спросила она.

– Добро пожаловать в темную ночь моей души, Ида. Это вопрос, который я не могу задать себе прямо: мне нужно подойти к нему сбоку и ступая легчайше. Может статься, сама идея занять общественный пост была напрасной, но я всегда жил с ощущением, знаете ли, что предназначен для чего-то большего, чем быть владельцем отеля.

– А что плохого в том, чтобы быть владельцем отеля? – осведомился мистер Уитселл.

– Ничего нет плохого. Но разве я не способен на что-то более ответственное, требующее отдачи всех сил?

– Это не редкость, – сказала ему Джун. – Да почти каждый, кто идет мимо, мучается вопросом, почему он сделал в жизни меньше, чем мог.

– Но, Джун, тут речь не о банальном разочаровании.

– Все-таки, смею думать, о нем.

Мистер Уитселл сказал мистеру Мору:

– Я голосовал за вас.

Мистер Мор осторожно отложил вилку.

– О, я гадал, так ли это, – сказал он. – И надеялся, что за меня. Но скажите же правду, вы сделали это из чувства долга или из-за того, что поддерживали мою политическую платформу?

– Честно – из чувства долга.

Судя по лицу мистера Мора, это был не тот ответ, который он надеялся услышать.

– А что, – сказал он, – что, если дело в том, что вы чувствовали себя обязанным, в то же время разделяя мою платформу?

– Но я знать не знал, какая у вас платформа, – сказал мистер Уитселл.

– Как, разве вы не прочли буклеты, которые я приносил в вашу комнату?

– Мне стыдно, но нет, не прочел. Хотя уверен, чтение было захватывающее. Если б мог, я бы проголосовал за вас дважды.

– Тогда у него было бы десять голосов, – сказала Элис.

Ида, которая последнее время присматривалась к мистеру Уитселлу, теперь обратилась к нему:

– Мистер Уитселл, могу я задать вам вопрос?

– О да, пожалуйста, задавайте, – сказал он и откинулся на спинку стула, готовясь к тому, что его спросят неизвестно о чем.

– Просто мне любопытно, почему вы живете здесь, в отеле, так долго?

– Даже не знаю, правда. А почему б мне не жить?

– У вас нет других планов?

– Нет.

– Может быть, они были, когда вы сюда приехали, но потом вы их отложили?

Он обдумал это предположение.

– Не думаю, что отложил, нет, – сказал он.

– Значит, вы просто ехали мимо и вас выбросило на берег?

– Ну, не могу сказать, что я в восторге от вашего выбора выражений, но ладно, подыграю и расколюсь, потому что в самом деле именно так оно и произошло. В пути я сделал остановку передохнуть и не смог двинуться дальше, и поэтому меня выбросило, как мусор, да еще и на берег моря к тому ж. Да, такой приключился курьез. Выйдя на пенсию, я придумал покинуть Северную Дакоту и автобусом прокатиться по всей Америке. В путешествие я отправился с воодушевлением, но к тому времени, как добрался до Орегона, прошло почти пять недель, и мне достало времени осознать, что ничего, решительно ничего нет такого, что способно примирить меня с жизнью на борту этой колымаги. Вопреки тому, что наобещала реклама, я не “обогащался жизненным опытом” и не “видел страну”. Я попался в ловушку, в ситуацию унизительную, из которой единственным выходом был побег. Но куда? За пределом Дакот у меня не было ни друзей, ни родственников, и я вовсе не горел желанием вернуться домой. Шли дни, я сидел, глядя в немытое окно, словно какой-нибудь заключенный, который обрыскивает камеру в поисках щели, которую удастся расковырять, – и тогда ты вырвешься на свободу.

– Был августовский полдень, когда автобус остановился в Мэнсфилде. Я вышел размять затекшую спину, поднял глаза и на крыльце этого отеля увидел мистера Мора. Он помахал мне, я помахал в ответ. “Есть ли свободные номера?” – спросил я, и он ответил: “Еще бы, не сомневайтесь, вот уж что есть, то есть”. Я спросил, сколько в день, и он сказал, что так близко к задаром, что я не поверю. Тут он перешел дорогу, и мы познакомились. Он спросил, как у меня настроение, я в двух словах объяснил, чем недоволен, и тогда он спросил, не сходить ли ему забрать мою сумку из багажного отделения, и я дал разрешение, и он сходил и забрал, и вот так оно все началось. Сколько прошло, три года уже? Четыре? И пока никаких планов уехать, кроме как в домовине. И с чего бы мне уезжать? По-моему, отель – чудесное место. Накатывает, конечно, порой этакое ощущение выжидания, которое бывает гнетущим, но оно, скорее всего, не свойство этого места, а особенность некоторого этапа собственной жизни. Конец эры, знаете ли. – И, словно обращаясь к себе, добавил: – Нет, я не хочу уезжать отсюда. Надеюсь, и не придется.

Он допил свое вино, встал, поблагодарил собравшихся и, сославшись на утомление, с непривычки вызванное непредвиденным, но чрезвычайно приятным ужином в отличной компании, удалился.