Боб перешел улицу, поднялся по лестнице и постучал в дверь. Та распахнулась. На пороге стоял мужчина лет сорока, с блестящим, высоко взбитым коком, остекленелыми глазами и таким выражением на лице, словно его веселит хвороба, которая постигла его и до того еще ни с кем не случалась. Он был в рубашке, но распахнутой и не заправленной в брюки, так что наружу шаром торчал огромный голый живот, в красных пятнах и упругий на вид, словно надутый. Боб сразу решил про себя, что мужик сумасшедший и жуткий и что причинить ему боль будет непросто.

Пожелав доброго утра, Боб осведомился, дома ли Итан; мужчина ответил абсурдно высоким, клоунским голосом:

– Нет, сейчас его нет!

– А вы знаете, где он? – спросил Боб.

– Нет, не знаю!

– Но вы ждете его, так что, видимо, он скоро должен прийти?

Мужчина помрачнел.

– Ну, – сказал он, – насколько я понимаю, в какой-то момент ему придется прийти, разве не так?

– Да, я думаю, что вы правы, – сказал Боб, стараясь разглядеть через плечо мужчины, в каком состоянии квартира Итана, нет ли признаков порчи и разрушений, и тут приметил коротенький, тупорылый черный пистолет, который лежал на журнальном столике. Боб, велев себе не пялиться на пистолет, сразу же обнаружил, что не в силах не пялиться. И мужчина, проследив направление его взгляда, теперь тоже смотрел на пистолет. Физиономия его озарилась каким-то мрачным весельем, и он покивал, словно подтверждая присутствие оружия.

– Я бы пригласил вас войти и подождать, – сказал он, – но не думаю, что я вправе!

– Конечно, да, я все понимаю, – пробормотал Боб, пятясь на лестничную площадку. – Приду-ка я, пожалуй, как-нибудь в другой раз.

– Вот именно, – с этими словами мужчина закрыл дверь, а Боб спустился по лестнице и, перейдя улицу, вернулся в библиотеку.

Итан так и сидел за своим столом, увлеченно читая. Когда Боб подошел, Итан загнул уголок страницы и вопросительно на него посмотрел.

– Да, – сказал Боб, – определенно, пока что тебе лучше не возвращаться домой.

Итана передернуло.

– Он что, в ярости?

– Нет, на вид он довольно мирный. Но, знаешь, похоже все-таки, что он псих. – Боб понизил голос. – Мне показалось, на журнальном столике лежал пистолет.

– Показалось или он там лежал?

– Ну, это было похоже на пистолет.

– Ничто не похоже на пистолет, кроме пистолета.

– Наверное, я хотел сказать, что, может, это игрушка.

– Кому придет в голову принести игрушечный пистолет в квартиру человека, которого ты намерен убить?

– Не знаю. Может, и никому.

– Вот и я думаю, вряд ли, – согласился Итан. – Тогда давай предположим, что это был пистолет, и пистолет настоящий, и что этим пистолетом он намерен меня убить.

– Давай, – кивнул Боб, а затем, просветлев, добавил: – Он надел рубашку. Она была не застегнута и не заправлена в брюки, но все равно – дело движется в правильном направлении. – Эта новость сменилась долгим молчанием. Его прервал Боб: – Может, пришло время подыскать себе новую квартиру?

Итан покачал головой.

– И речи быть не может, Боб. Мне нравится эта. Нет, я его пережду; он отвалит, и мне просто придется быть начеку еще примерно с неделю. Горечь его неизбывна, но гнев пройдет. Он расскажет себе и своим друганам в пивнушке, что честно намеревался убить меня, пытался, но не нашел. Потом он напьется и поимеет свою жену, целых сорок пять секунд будет ее иметь – в общем, во всю мощь даст ей понять, кто в доме хозяин. И назавтра к обеду вольется в круговорот своей жалкой жизни, а я стану еще одним невеселым воспоминанием в его зеркале заднего вида.

Прозвучало это так небрежно и беззаботно, что Боб увидел за словами не более чем случай ложной бравады; но со временем он узнал, что Итан вряд ли когда испытывал такие чувства, как страх, смущение, беспокойство и сожаление.

Боб вернулся к работе, а Итан к “Преступлению и наказанию”.

Только после трех дня Итан увидел, что белый пикап уехал.

– И ведь выключил свет за собой, вот молодец. – Он встал, потянулся и спросил: – Можно мне взять домой эту книгу?

– У нас здесь библиотека, – ответил Боб, – так что да, можно.

Но Итан не был записан, и поэтому, как и в случае с Конни, Боб заполнил карточку и вручил ему временный читательский билет. Итан, поблагодарив Боба за помощь, повернулся, чтобы уйти.

– Но что, если это уловка и он все еще ждет там? – спросил Боб.

– Мне уже все равно, – сказал Итан. – Я пошел. Если меня убьют, сделай одолжение, извести мир, что я умер за любовь или что-то вроде того.

Боб смотрел, как Итан перегнал свой “меркурий” с библиотечной стоянки на другую сторону улицы, припарковался на том самом месте, где только что стоял белый пикап, а потом прошмыгнул по лестнице внутрь дома. Поскольку пальбы после того не случилось, Боб решил, что обошлось без убийства.

На следующий день Итан вернул Достоевского, которого и вечером допоздна читал, и все утро. Он сказал, что хотел бы прочесть еще книгу, которая пробуждает такие же точно чувства, и если у Боба есть что ему посоветовать, не будет ли он так добр, на что Боб ответил ему, что да, уж так оно получилось, что да, может.

Отец Конни, приятно удивленный ее успехом в обеспечении его книгами, при всем том страшно боялся, что операция провалится, если к ней догадаются присмотреться; он принялся поглощать тексты в каком-то бешеном темпе, и потому Боб все чаще видел, как настороженное личико Конни возникает в дверях библиотеки.

Она ввела в обыкновение сначала найти на полках те книги, которые заказал отец, а потом присесть на краешек табурета у стойки выдачи, напротив Боба. К Бобу у нее обнаружилась масса вопросов, она их задавала, и ответы находила внушающими надежду: у него имелся свой дом, он жил один, свою работу любил и не имел склонности к сомнительным развлечениям молодых американских самцов.

Ей показалось странным, что у него всего один друг; а потом она еще и узнала, что это дружба недавняя, свежая. Чем он раньше-то занимался в свое свободное время? И почему улыбнулся так странно при словах “свободное время”? Когда она указала ему на удивительное для его возраста благонравие, он попытался оправдать себя, рассказав ей историю про отель “Эльба”, которая вкратце сводилась к тому, что в одиннадцать лет Боб убежал из дома, сел в поезд, а затем и в автобус, добрался до океана и сумел внушить окружающим, что является полноправным постояльцем приморского отеля. Он пробыл там несколько дней, один между людьми-курьезами, людьми-диковинками, которые сохранились в его памяти как персонажи некоей загадочной книги. Конни с трудом верилось, что такое могло быть, но ей нравилось, что Боб сбежал, и она умилилась при мысли о том, что маленький Боб рванул в неведомый мир в поисках впечатлений, превосходящих те, которые выпали ему дома.

И у Боба, в его черед, сложился набор вопросов к Конни, и отвечала она на них откровенно, драматизма не нагнетая, отчего расспрашивать ее было легко и приятно. Жизнь Конни не всегда была такой необычной; подразумевалось под этим, что ее отец не всегда был так неразумен. К примеру, она получила стандартное образование: детский сад и полный курс средней школы. Только после того, как умерла ее мать, что случилось, когда Конни было семнадцать, отца отнесло от традиционно набожных жителей предместья и забросило в царство фанатиков.

Недели вежливых расспросов подвели к территории потернистей, и однажды Боб решился спросить: “А что именно не так там с твоим отцом?” Конни не особенно ранил этот вопрос, но ответить на него было не слишком-то просто, поскольку ответ слагался из многоэтапного, многослойного повествования и изрядного количества допусков и догадок. В общем, если совсем кратко, то, сказала она, жизнь – вот что не так с отцом. Но ответ более полный сложился только после многих встреч и бесед.

Подкосило ее отца не то, что с ним случилось, а то, что не произошло; подобно многим несчастным, его судьба определилась его неудачей. Еще в детстве он ощутил призвание служить церкви и, достигнув совершеннолетия, с разбегу рванул в священники. Однако церковь не сочла, что ему есть место в ее рядах; его старания сначала окоротили, а затем резко пресекли. Отец Конни потребовал поставить его в известность, в чем состоит проблема, и тогда представитель прихода объяснил ему, что членам церковной общины, мужчинам и женщинам, не нравится находиться с ним рядом, он сам им не нравится, и, следовательно, идея как таковая, что церковь будет обучать его, готовя к должности, которая приведет его к тесным контактам с указанным сообществом, противоречит здравому смыслу. “Ваша вера не вызывает сомнений, – сказал ему представитель прихода, – возражения вызывают ваши навыки общения или то, как вы их применяете”. Такую оценку отец Конни воспринял как удар, как травму, оправиться от которой он так и не смог. Даже после того, как он отдалился от церкви, женился и произвел на свет дочь, его сознание продолжала саднить, течением времени не притупляясь, неистребимая потребность в мести любых мастей.