Его дочь, которую он считал умершей в родах.

Которую я забрала себе.

Моих сил хватает лишь на то, чтобы упасть на переднее сиденье внедорожника. Стискиваю пальцы до побелевших костяшек и жду, пока Гена сядет за руль и увезет нас из этого места. Он очень дотошный и не оставит ситуацию нерешенной. Меня трясет, не могу вытерпеть ожидание. Жаль, что я так и не научилась водить машину, вождение мне попросту не далось.

Мысленно я уже не здесь, в лагере никто мне не поможет вернуть мою девочку. Плевать, что руководители не понесут наказание, на всё плевать, это неважно…

Мне срочно нужно ехать к Бакаеву в столицу, умолять, убеждать… Я совсем не знаю этого человека. Видела считаные разы. Вообще, во время моей недолгой работы лаборантом в перинатальном центре я наблюдала совсем другие отношения суррогатной матери и родителей, решившихся на этот сложный шаг.

Обычно они регулярно встречаются с той женщиной, которая вынашивает плод, заботятся о ней, полноценно общаются. Но в нашем случае все было совсем не так.

 Семь лет назад, Москва, перинатальный центр «Возрождение»

– Как мама, Оксан? – озабоченно спрашивает тетя Валя, сестра отчима, пристроившая меня после медицинского колледжа лаборанткой к себе в перинатальный центр. Короткие темно-рыжие волосы тети Вали красиво вьются вдоль длинного вытянутого лица, такого же как у ее брата. Убери кудри – и получится точная копия отчима. Сходство немного пугает.

Запыхавшись после быстрого бега из больницы досюда, переодеваюсь в белый халат и иду с ней в лабораторию.

– Плохо, теть Валь, необходима пересадка почки, нужны деньги, – со вздохом сообщаю ей о нашем непростом положении. У нее есть деньги, должность позволяет, но у меня и в мыслях нет просить у нее в долг. Сумма слишком велика. Я не поверила своим ушам, когда лечащий врач мамы назвал ее мне украдкой в кабинете.

– Ага, намекнули, что очередь будет годами длиться? – понимающе кивает она. – Знаю, знаю… Всё можно решить быстрее, так? И почка сразу найдется?

– Да, – снова вздыхаю, занявшись привычной рутиной. Боюсь напутать что-то, потому что сложно сосредоточиться. Прокручиваю в голове варианты развития событий. Успокаивающая рука тети Вали на моем плече пугает так, что я резко оборачиваюсь, уронив на пол пробирку. Пустую. К счастью, я не уничтожила ничего важного. Пока убираю крошево из стекла, тетя Валя задумчиво на меня смотрит.

– И что думаешь делать?

– Квартиру продать можно… – неопределенно пожимаю плечами. Больше денег взять негде. Дядя Гена зарабатывает хорошо, но не настолько.

– Удумала тоже! А жить где! С мамкой и Генкой? У тебя должно быть собственное жилье. Жениха нет? – спрашивает зачем-то.

– Нет… – удивленно вскидываю взгляд, не понимая вопроса.

– Недавно у тебя медкомиссия была… со здоровьем все в порядке… – продолжает она бормотать. – А ты никогда не думала стать суррогатной матерью, девочка?

– Что? – чуть не роняю очередную пробирку и бросаю это гиблое дело. Сегодня я пока не в состоянии работать. – Нет, конечно нет. Даже в голову не приходило. Как можно отдать своего ребенка?!

– А так, запросто! – фыркает тетка, внимательно смотря на меня. На мой живот. Берет какие-то документы в руки, просматривает их. – Есть у меня пара одна. Татарская семья, богачи. Несколько протоколов ЭКО делали. Тщетно. Последний раз применили агрессивную схему гормонов, но яичники практически никак не отвечали на стимуляцию. Двадцать зрелых яйцеклеток получили. И что ты думаешь? Тяжелая побочка. Яичники начали расти. Она вдобавок поправилась на десять кило. Депрессия у дамочки. А тут еще это. С мужем всё в порядке, сдал материал, оплодотворили клетки и культивировали эмбрионы, заморозилось только пять… Дамочку в больницу, гиперстимуляция, прокол… В общем, не прижился ни один эмбрион.

Молчит, смотрит на меня пронизывающим взглядом. До меня начинает доходить, чего же хочет тетя Валя.

– Вы предлагаете мне стать суррогатной матерью для этой семьи?

– Предлагаю, Оксана, именно. Ты заработаешь денег, поможешь хорошим людям. Они несколько лет пытаются. Как видишь, ей самой никак, а ты молодая, родишь себе еще деток. Сама видела много раз, с каким трудом суррогатные мамашки с детьми прощались, а потом за новыми детьми приходили. И это не какие-то алкашки, а нормальные женщины. Обстоятельства у всех свои. Тебе маму надо спасать.

– Но я не могу, теть Валь, не смогу отдать своего ребенка… – бормочу несвязно, хлопая глазами.

– А маму хоронить сможешь, зная, что могла спасти?

– Я…

– Только, Оксан, дело будет между нами, слышишь? – подходит ближе и доверительно начинает шептать: – Они оба в отчаянии, но знаешь, что самое страшное? Не получится ничего из ее яйцеклеток. Я уверена. Ко мне вчера ее муж приходил на частный прием, поговорили по душам. Говорит, если не будет ребенка, конец его браку и, по моему личному мнению, психике этой дамочки. Совсем она ку-ку стала после неудач с ЭКО и других проблем со здоровьем.

– Не понимаю, что вы имеете в виду? – со страхом спрашиваю я.

– Он готов на всё, говорит, даже согласен на другую яйцеклетку. Так я вот думаю: твою? Да, знаю-знаю, запрещено, незаконно… Но с документами всё уладим, Оксан, ты не волнуйся насчет этого. Ребенок может родиться еще один, второй, третий, а мама у тебя одна…

***

Встряхиваю головой, вперивая невидящий взгляд в Гену, севшего за руль. Машина трогается с места, а он сует мне в руку какую-то бумажку.

– Выяснил адрес Бакаева. Вбей в навигатор. Едем за Лизой.

– Попробуй поспать, – кивает мне Гена после очередной остановки на заправочной станции, где мы остановились на короткое время. Он стоит, курит, пыхтит своей вонючей сигаретой, а я оглядываю его, стоящего ко мне вполоборота, потираю замерзшие плечи. Я вся продрогла, хотя на улице жара, солнце слепит и ни единого ветерка. Но мне зябко, я вся дрожу и, кажется, даже заболеваю.

Мы добираемся до Москвы уже восемь часов. Домой заехали только за документами, покидали вещи по сумкам, даже не поели, очень спешили. Теперь у меня от голода ноет желудок, но есть не могу. Пробовала – не получается. Я неспособна принимать пищу, беспокойство за дочь совершенно лишило меня сил.

Гена раздражает. Всем. И как курит, порой сплевывая и нервно покусывая губы, и как смотрит на меня. В какой-то мере снисходительно – с высоты своего возраста, он на пятнадцать лет старше меня. В меру осуждающе – он так и не простил мне решение стать суррогатной матерью, вернее то, что я с ним и мамой не посоветовалась и за его спиной сделала это. Сестру свою вычеркнул из жизни и до сих пор не может говорить о ней спокойно, так, чтобы не облить помоями.

– Как я могу спать, Ген? – задаю риторический вопрос. Он же плотно сжимает бледные губы и выбрасывает сигарету, идет ко мне и кладет руку на поясницу, подталкивая к машине.

– Все же попробуй. И перестань уже плакать, лицо опухло. Ты в таком виде будешь разговаривать с Бакаевым? Вот что, лялька, ложись на заднее сиденье и поспи.

Его «лялька» стреляет в самое солнечное сплетение, отдаваясь там болью и воспоминаниями из детства. Ведь раньше я считала Гену папой, верила, что он обо мне заботится. Теперь эти добрые моменты искажены, как в кривом зеркале. Я не знаю, какого рода забота это была, если сейчас у него ко мне явно не родительский интерес… Противно, тошно… Но я не дергаюсь от его прикосновения, это было бы слишком нарочито, привлекло бы внимание. А у меня сейчас нет сил, чтобы копаться в прошлом и выяснять отношения с мужем.

– Когда мы пойдем к нему? Мне нужно переодеться, привести себя в порядок, – подаю голос с заднего сиденья, где устроилась, поджав под себя ноги и закутавшись в теплый плед.

Гена плавно трогает машину с места и смотрит на меня через зеркало дальнего вида.

– Поедем в отель, снимем номер, потом отправимся к нему.