То, что они увидели, было незабываемо.

Вдали, от Белорусского вокзала по улице от тротуара до тротуара двигалась темная громада с широким золотым блеском.

Народ побежал навстречу.

… Они шли под боевыми знаменами, с военным оркестром впереди, плечом к плечу, блистая орденами, пожилые седые люди в военной форме разных родов войск, шли небыстро и неостановимо, военачальники, рядовые, тысячи мужчин и женщин, ряд за рядом, сотни шеренг.

Народ ликовал.

– Слава победителям! Да здравствует Советский Союз! Генералу Варенникову слава!

Словно деревенские дети за оркестром, бежали москвичи по обеим сторонам, всматриваясь в лица.

Было жарко, солнце, принудительно лишенное облаков, светило немилосердно, позади колонны медленно двигались белые машины скорой помощи.

– И твой дед мог быть среди них, – сказал тогда Георгий Георгиевич, вытирая слезы…

Да, и ее дед, Георгий Щербатов, рядовой штрафного батальона, раненый в грудь и до конца дней своих носивший осколок вражеского железа, мог с полным правом пройти по главной улице своей Родины с высоко поднятой головой.

Оглядываясь на рубиновые звезды, Агнесса тихонько катила коляску к Китай-городу, на Солянку. И другие, более ранние события прошлых лет, на той же Тверской, всплыли в памяти.

1991 год.

Потеря денег, когда разом исчезли кровные трудовые сбережения в каждой семье, стала болезненным испытанием, словно исчезла подушка безопасности, смягчавшая неизбежные потрясения и крутые жизненные повороты.

Это было ужасно.

Но самым страшным стало прозрение людей во вдруг открывшейся бездне неопределенности и беззащитности. Оно напоминало потрясение христианского человечества после открытий Николая Коперника, когда вместо уверенности, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров, людей пригнуло понимание затерянности Земли в необъятных просторах Космоса.

Пришлось подрабатывать.

В 1993 году она, выпускница Строгановки, зарабатывала шитьем. В магазине Трехгорки продавались дешевые военно-пятнистые лоскуты, из которых получались многокарманные охотничьи жилеты.

Деньги были скромными и трудными.

Однажды у кассы при виде суммы в двести тысяч рублей, Агнессу передернуло от отвращения: если это то, "ради чего" – противно.

В начале октября 1993 случилась та заварушка.

По пути в Трехгорку, куда вела дорожка мимо Белого Дома, она словно попала на фронт. На подступах было темно от войск. Серое, зеленое. Автоматы, каски, машины, частая пружинная проволока заграждения, узкая щель в ней для входа и выхода. Жалкие баррикады напоминали свалку металлолома, чернели потухшие с ночи костры, валялись грязные чашки, куски хлеба, сидели чумазые, бессонные люди, похожие на туристов, некрасивый злобный люд. Кровавые знамена, надписи "Смерть жидам".

Особенно безобразны были женщины.

"Ужасно, – она качнула головой, – конечно, гмыкающий Ельцин – пакость, но и это… не лучше".

Боевик в зеленом автобусе потянулся стряхнуть пепел в окно, и вдруг обрисовалась вся его заданность в этой железке.

На другой день началось.

Радио «Свобода», Би-Би-Си вели беспрерывные показы, а у нас, по обыкновению, царствовало молчание или балет. Потом показали по ТВ боевиков на первом этаже Останкино, похожих на кадры из «Звездных войн», тупое рыло вездехода в разбитой стеклянной стене.

По зову беспокойства Агнесса поехала в центр.

В вагоны метро тесно набились молодые люди, вниз по Тверской двигалась уже молодая толпа. Оказывается, Гайдар призвал готовых, но безоружных граждан к сопротивлению. "Отечество в опасности!" Шли весело, из окон и балконов дурашливо кричали девчонки.

На Агнессу оглядывались, кто-то заговорил.

У Моссовета дыбились уродливые "баррикады".

Трибуна, флаг, простачок Гдлян на помосте, веселая отмашка «Ельцин! Ельцин! Ельцин! Россия!». Все были настроены на драчку, ощущалась молодая эротика и стремление получить ее в акте драки.

И вера, вера в истукана Ельцина!

На Красную площадь протискивались сквозь такой же металлолом в Историческом проезде. У Спасских ворот и на всей площади было необычно темно. Под часами, родными с детства, у недремлющей надежи-башни, словно возле матери, теснился народ.

Курили. Пьяных не было.

По головам пробегал прожектор. Разговаривали, слушали приемник о битве у телецентра. Вот появилась женщина оттуда, ее слова о трассирующих пулях, о ползании на коленях.

Зачем она была там? Зачем здесь

А я зачем? – подумалось Агнессе.

Полночь. Бой часов. Ясно, холодно, далекая-далекая полная луна. Гайдар призвал бдить всю ночь.

Агнесса поехала домой.

Наутро телецентр был освобожден, все правители поддержали Ельцина, а в Белом доме заперлись депутаты во главе с Руцким и Хазбулатовым.

Поначалу их наказали отключением воды и света, отчего в зале заседаний замелькали свечи. Потом прошел слух о предстоящем штурме Белого дома.

Ужасно.

И она поехала, чтобы не сидеть в квартире и вообще не сидеть.

Мимо станций «Баррикадная» и «Улица 1905 года» поезда пролетали на скорости, по платформам спешили крепкие люди в бронежилетах и касках. По Грузинскому валу шла толпа. Добрались. И впервые в жизни увидели цепи автоматчиков в касках, шлемах, бронежилетах, услыхали щелчки винтовок, очереди из автоматов, бухание дальних орудий. Белый Дом был близко, флаг-триколор и красные флаги пестрели под солнцем.

– Вы находитесь в зоне обстрела, опасно для жизни. Просьба разойтись, – разносился голос из мегафона. – Вы находитесь в зоне обстрела…

Но куда! Народ ни о чем не думал.

По Белому дому уже лупили из БТРов, видны были кучные светлые взрывы на самом здании. Острое удовольствие владело всеми, все было полно наслаждения: каски, автоматы, бронежилеты, цепи военных, автобусы, кайф от взрывов, выстрелов, от грохота проезжающих БТР. На этот раз толпа оказалась разношерстная, за-Ельцин и противо-Ельцин, много пьяных и праздных, женщины за 40 лет.

Были и молодые, хорошие парни, были и другие, будто червивые, с гнильцой, не такие спелые и чистые, как вчера на Красной площади.

– Разойдитесь! – кричал ОМОН.

Молодой мужик истерически распахнул руки.

– Стреляй, гад! Меня в Афгане не убили, стреляй в меня!

ОМОН, двое, ударили его по спине прикладом автомата, ловко нагнули, избили. Агнесса впервые видела такое. После этого ОМОН стал наступать, теснить толпу подальше, вглубь улицы.

– Очистить площадь!

Огрызаясь, отходили. Два невысоких автоматчика увлеклись, далеко прошли в толпе.

– Вы, это, от своих-то не отрывайтесь… – негромко сказал кто-то, и те опомнились, дождались товарищей.

Грохот, грохот орудий.

Вот загорелся Белый Дом.

Сквозь дым заалели красные флаги на балконах, появились новые, повыше, но под общим полосатым. Балдеж, балдеж разливался над всеми участниками, жадность зрелищ, в которых тонет смысл, и всегда так, начиная с Французской революции. Теплое ясное солнышко равнодушно смотрело сверху, как будто небу земли не жаль

Какая-то женщина громко говорила-ругалась «за Ельцина».

– Вот он мужик, а вы бездельники и пьяницы.

Ей возражали, и она была довольна общим вниманием. Иностранный корреспондент лопотал что-то переводчице, к нему злобно подскочили.

– Возьмите себе этого Ельцина, вам он нравится.

И вновь выкрики.

– Ельцин – жидовская диктатура, вон она, с автоматами.

Начался пожар, черные клубы из Белого Дома.

– Теперь все. Задохнутся и выйдут, – с тем же удовольствием раздалось в толпе.

Тяжкие выстрелы, сухие хлопки снайперов, группы беседующих, пьяные. Жуют батоны, один купил пряник величиной с тарелку и ел его кусками, из коробки. Бойцовые, агрессивные, полные черного огня, стареющие бабы запели: