Джеймса Хэрриота убили в его собственном доме. В обществе его любили, он был богат и влиятелен и вполне неплохо себя чувствовал. Составить картину его жизни будет нетрудно. Но как быть с обстоятельствами его смерти?

Персис не давали покоя мелкие детали: корешок билета, листок бумаги и бессмысленная мешанина букв и цифр на нем.

Она достала записку из пакета для улик, лежавшего на ее столе. «Бакши» – достаточно распространенное имя. А под ним – код «УЧК41/85АКРЖ11». Кто такой Бакши? И что значат эти цифры и буквы?

Ей в голову так ничего и не пришло, и тогда она сосредоточилась на надписи в верхнем углу бумажки. «Шестьдесят восьмая святыня, что стоит у водоема с нектаром».

Этот листок явно вырвали из блокнота.

Тут Персис поняла, что у нее почти получается разобрать несколько букв, напечатанных вдоль неровно порванного края. Три буквы «О», одна «З» и еще «Р» ближе к концу. Всего слов, кажется, было три. Персис подумала, что это может быть штамп – следовательно, строка про водоем с нектаром и шестьдесят восьмую святыню каким-то образом связана с организацией или учреждением, из которого взяли бумажку. Либо девиз, либо название. Если удастся его расшифровать, то, возможно, получится отследить передвижения Хэрриота и так выяснить, что означают символы «УЧК41/85АКРЖ11».

Персис выписала буквы, которые, как ей казалось, она сумела разобрать, а между ними – черточки там, где, по ее подозрению, были пропуски.

О_ _ _ _ З_ _ О _ О _ _Р_ _

Некоторое время она билась над этой загадкой, но безуспешно. Может быть, это все вообще не имело никакого отношения к убийству Хэрриота.

На мгновение Персис задумалась об открытом сейфе и о пропавших штанах.

То, что вороватый убийца мог опустошить сейф, было еще объяснимо. Но зачем было забирать штаны? И как ему удалось их вынести из Лабурнум-хауса? То же самое касалось и орудия убийства. И нож, и штаны словно растворились в воздухе.

Мысли Персис топтались на месте.

Когда она вышла из офиса, движение на улице уже стало более оживленным. Дорога была забита машинами, повозками-тонгами и изрыгающими дым грузовиками, а на обочинах теснились разносчики, пешеходы, тачки и книжные ларьки.

Стадо коз перекрыло кольцевую у фонтана Веллингтон. Потом к неразберихе примкнула толпа протестующих фабричных рабочих, которые размахивали кулаками и выкрикивали разные направленные против Конгресса лозунги. С момента обретения независимости волнения среди рабочих распространились, как лесной пожар. Социалистические идеалы Неру влились в общество, в котором тысячелетиями царили глубокие разногласия и правили короли с завоевателями. Только на прошлой неделе Персис прочла заметку о волнениях в Дели и о том, что в столице разочарованные сталелитейщики устраивают марши. Четверо рабочих облили себя керосином и подожгли прямо перед зданием парламента. Самосожжение в стране превратилось в ужасающее средство протеста.

Она с удовольствием прогулялась по Мадам-Кама-роуд, а затем по Марин-драйв – широкой улице длиной в три мили, вдоль которой выстроились башни в стиле ар-деко: «Океана», «Шалимар» и «Шато-Марин». Все это были дома корпоративных магнатов, кинозвезд и богатых индусских семей, недавно приехавших из Пакистана и принявших бразды правления у европейских эмигрантов, которые после войны возвратились домой.

Когда Персис была маленькой, они с отцом приходили сюда по воскресеньям. В этот день на неровной полосе набережной собиралось множество людей – смотреть фильмы, которые транслировали на гигантский экран. Она с нежностью вспоминала то время и лицо матери, казавшееся ей призраком в дуновении морского бриза.

Припарковавшись на Александр-Грэхем-Белл-роуд, Персис пешком направилась в сторону Южного дома.

Это здание, также известное как Дом Джинны, было построено Мохаммедом Али Джинной, отцом-основателем Пакистана. Джинна, по образованию юрист, был ведущей фигурой в Индийском национальном конгрессе Ганди еще до начала их кампании гражданского неповиновения. Идеалистические основы сатьяграхи – буквально «упорства в истине» – Джинне не нравились, и он называл их не иначе как «политической анархией». К концу тридцатых он утвердился во мнении, что индийские мусульмане должны жить в своей отдельной стране, и в 1940 году его Всеиндийская мусульманская лига приняла Лахорскую резолюцию, требующую разделения народа. Через шесть лет, в августе 1946 года, он объявил день «перехода к действиям» и призвал ко всеобщей забастовке в поддержку его мусульманской родины. За этим последовали три дня беспорядков. К тому времени, как резня прекратилась, в одной только Калькутте погибло пять тысяч человек. Перспектива продолжения столь масштабного межконфессионального насилия вывела из оцепенения даже британцев, и после этого Раздел стал неизбежным.

У арочных ворот Персис встретил человек в темном костюме, назвавшийся Прасадом. Он тепло поприветствовал ее и повел в особняк. Персис прошла за ним мимо клумб с петуниями и манговыми деревьями, а затем через сад, где прогуливался когда-то Маунтбеттен, планируя распад империи.

Заместитель министра внутренних дел ожидал ее в столовой. Он сидел за длинным полированным столом, сосредоточенно листая какие-то документы. Вокруг него валялись, словно мешки с песком, еще целые кипы таких же бумаг.

Он пригласил Персис сесть рядом с ним, и она повиновалась, попутно вспоминая, что К. П. Тилак был одним из тех, к кому движение за независимость оказалось милосердно. Невысокий, с добрым лицом, одетый в простую белую рубашку-курту и леггинсы, он, казалось, и при новых порядках чувствовал себя на своем месте.

– Спасибо, что пришли, инспектор. Могу я предложить вам чаю? – он указал на фарфоровый чайный сервиз, стоявший возле его локтя. – Прошу вас, не отказывайтесь. Такими лакомствами, как чай, нельзя наслаждаться в одиночку.

Не зная толком, что сказать, Персис послушалась и налила себе чашку ароматного «дарджилинга».

Тилак улыбнулся ей, и в уголках его глаз появились морщинки.

– Я уже давно хотел с вами встретиться, – произнес он, потягивая чай. – Ведь вы первая в стране женщина-полицейский! Вот увидите, однажды о вас напишут в учебниках истории. Такие, как я, канут в небытие, но вы, Персис, будете жить вечно. Такова судьба всех первопроходцев.

Персис не нашлась, что ответить, и спрятала покрасневшее лицо за чашкой. Слухи не врали: Тилак действительно умел очаровывать.

– Но сейчас вы между молотом и наковальней, не в том месте и не в то время.

Он сопроводил эту загадочную фразу минутой молчания и обратил взор на стену, откуда на них взирал сверху вниз портрет Ганди. Рядом висело фото Джинны. Сперва Персис не поняла, что оно там делает, а потом вспомнила, что дом теперь принадлежит британцам. Окажись он в руках индийцев, оттуда тотчас бы убрали все, связанное с Джинной.

– Вы знаете, ведь Джинна и Хэрриот были знакомы и много лет соперничали. Джинна всегда был холоден, как ледяная глыба, и ни к кому не испытывал по-настоящему теплых чувств. Но Хэрриот прекрасно знал ключ к человеческому сердцу. Знаете, что это, Персис?

Персис поставила чашку.

– Нет, сэр.

– Страсть. Разожгите в человеке страсть – и дальше можете управлять им, как хотите. Джинне нравилось апеллировать к человеческому интеллекту. Сказать по правде, большинство людей не видит дальше своего носа. Но скажите им, что речь идет о спасении души, – и ради вас они низвергнут целую империю, – тут он мрачно улыбнулся. – Индия – это сладкий сон, который мы решили смотреть все вместе. Но любой сон улетучивается, как только мы просыпаемся. Возможно, вам странно это слышать от заместителя министра внутренних дел, но правда в том, что гармония в нашей новой республике практически невозможна. Слишком велика брешь между нами, слишком сильны раздробленность и раскол на фракции из-за того, что мы недавно пережили. И все же нам нельзя сдаваться, иначе просто не сможем двигаться вперед.