Но зато другие тянули тарелки к матушке.
-- И мне! И мне! Уж очень вкусно...
Матушка сияла.
Она была горда и счастлива, что пирог ее всем так нравится, только иногда, присматриваясь к лицам гостей, шептала.
-- Отчего же до сих пор нет счастливого?
Между тем разговор зашел вообще о счастливых людях и принял очень шумный характер. Каждый непременно хотел рассказать историю о счастливом человеке и потому все говорили враз, никто друг друга не слушал. Черный священник, мечтавший о вороном жеребце, подробно повествовал о знакомом помещике, у которого конский завод, в силу чего человек этот и являлся, по мнению священника, наисчастливейшим. Батюшка, с своей стороны, считал счастливцем некоего о. Стратоника из Белорецкого завода, ибо в приходе этом в праздники медную монету считают ведерками а серебра бывает так много, что счету его посвящается особый день в неделе. Недавно, по словам батюшки, о. Стратоник привез из города матушке в подарок шляпку в шестьдесят рублей.
-- Страусово перо! -- кричал батюшка.
И в восторге хохотал, потирая руки.
-- А матушке шляпка не понравилась, она взяла да и села на нее... ха-ха! Сами судите, в каких люди капиталах живут.
Митрофаныч перебивал батюшку и пытался его уверить, что высшее счастье на земле -- быть дьяконом.
-- Наше дело дьячковское -- подчиненное, поповское же перед Богом и чиноначалием ответственное. Дьякон же на середке сидит, лицо священное, независимое и беззаботное...
Он закончил с пылом и воодушевлением.
-- Яко райская птица!
Над ним посмеивались.
-- А хочется быть дьяконом-то?
Он в ответ только засмеялся продолжительным беззвучным смехом, как бы затрясся с головы до ног, и занялся эйфелевой башней.
О. Аркадий вздохнул и, избегая смотреть на о. Льва, мечтательно прогудел.
-- Мне бы... только камилавку!
Батюшка хохотал.
-- Предел желаний?
-- Разумеется.
-- Счастливцем сделаешься?
-- Царю и пророку Давиду подобен буду!
Внезапно в этот момент над столом прозвучал резкий голос о. Льва.
-- И получишь камилавку, получишь! Такие получают...
Все беспокойно смолкли.
Матушка вспыхнула и испуганно смотрела на о. Льва, а батюшка заметался.
-- Друзья, друзья! Давайте-ка выпьем, вместе все... хором!
И он усиленно мигал о. Аркадию.
Но о. Аркадий делал вид, что не замечает его тайных знаков, он зло, насмешливо усмехался и гудел презрительно.
-- В архиерейской прихожей, что ли, справки наводил... или от архиерейского кучера узнал?
О. Лев отбросил стул и поднялся над столом, пылая мрачным гневом.
-- Лжешь! Лжешь! -- кричал он вытягивая руку к о. Аркадию, -- лжешь... царь и пророк! В архиерейских прихожих только камилавки выпрашивают... а мне ничего не надо. Мне справедливость нужна... а ее нет!
Батюшка суетливо убеждал его.
-- Успокойтесь, о. Лев... стоит ли...
Матушка нашлась только сказать.
-- Вы бы пирожка лучше!
Но о. Лев не слушал их, ибо ничего в мире для него сейчас не существовало, кроме этого багрового лица, зло смотревшего на него.
-- Нет, позвольте, -- кричал он, -- уж я все скажу его благодушию... раз встретился с ним. Разве вы не слыхали, какое злое слово сказала про меня эта святая душа в камилавке? Разве не знаете, про кого было сказано? Не хочу играть в прятки! Он везде эти намеки распространяет про меня... клеветнически осуждает меня...
Он крепко ударял себя в грудь.
-- Меня... о. Льва!
Он с горечью обращался ко всем.
-- А меня сам владыка не осудил!
Тут уж все принялись успокаивать о. Льва, тянулись к нему с рюмками, кричали, что знают его и не осуждают его.
Но он отводил руками утешающих.
-- Нет, нет... на весь свет крикнуть хочу... дабы смолкло злоречие нечестивых!
О. Аркадий сидел багровый и усмехался,
-- Пускай кричит, не мешайте... на свою голову кричит.
О. Лев как бы впал в безумие.
-- Лжец! -- бешено вопил он, потрясая руками перед лицом о. Аркадия, -- разве ты можешь понимать чистоту небесную! Грязью... грязью земной глаза твои залиты, и из лужи своей солнца ты не видишь, солнца божьего! И из слов твоих грязь эта течет! За себя бы простил... а за нее не прощу! Никогда! В чистоту неземную, святую грязь ты пригоршнею бросил... ибо это ты... тогда ты... и теперь!
Он обращал ко всем дышавшее яростью лицо.
-- Все знайте! Собственными глазами в консистории видел: его донос был тогда!
Он опять ударил себя в грудь.
-- На меня... о. Льва! И на нее...
И горько смялся.
-- Ну, разве он не заслужил камилавки?!
В комнате воцарилось тягостное молчание.
Матушка с гневным недоумением взглянула на о. Аркадия. И все взглянули на него, как бы ожидая, что он станет отрицать это.
Но о. Аркадий опустил глаза.
И среди тишины о. Лев, нагибаясь над столом, заговорил уже тише, но все с той же пылкостью.
-- Другом она мне была... другом! Перед всем светом это кричу... перед небом и Богом! Свидетельствую! Владыке это сказал, и он чуткой душою своей это понял... и с миром отпустил, с миром... суд прекратил. Другом она мне была... можешь ли ты понять это слово? Или мертво оно для тебя? Мертво? Другом была... ибо небесной чистоты такой не встречал я больше... и не встречу! И нет такой... И света, и мира, и неба нет без такой чистоты, нет... одна свинья в шляпе... везде свинья в шляпе... владычествует... и грязь источает! А я...
Внезапно в голосе его послышались рыданья.
-- Я любил ее... знай же это, знай! Я, о. Лев...
Он крепко положил на грудь ладонь.
-- Любил ее!
Он резко повернулся, отбросил стул и пошел из комнаты, но вдруг вернулся, подошел к матушке, взял протянутую руку ее и поцеловал.
И ушел, ни с кем не прощаясь.
Батюшка побежал за ним, чтобы остановить его, убедить и успокоить, но когда он вышел на крыльцо, о. Лев уже шагал вдали по дороге. Батюшка задумчиво смотрел ему вслед, покачивая головой. Вернувшись в комнаты, он застал всеобщее волненье. Все грудились вокруг дивана, на котором изгибался в страшном кашле Митрофаныч. Матушка растерянно суетилась и не знала, что делать. О. Аркадий гулко колотил Митрофаныча по спине.
-- Что, что такое? -- обеспокоился батюшка.
-- Должно быть, счастье проглотил, -- сказала матушка сокрушенно.
Батюшка рассердился.
-- Уж ты всегда придумаешь что-нибудь такое...
Но в это время Митрофаныч откашлялся, осторожно вынул изо рта что-то круглое. И вспухшее от кашля лицо его озарилось блаженною улыбкой.
-- Вот кто счастливец-то! -- прохрипел он.
И пришел в неописуемый восторг.
-- Двугривенный! Значит, буду-таки я... дьяконом!
Все, смеясь, поздравляли его и в комнатах опять воцарилось веселье. Не принимал в нем участия только рыжий дьякон: он покоился под столом, а возле него лежал улыбающийся негр.
----------------------------------------------------
Первая публикация: журнал "Пробуждение" No 18, 1913 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
