Annotation
Гусев-Оренбургский Сергей Иванович
Сергей Гусев-Оренбургский
Клевета
Гусев-Оренбургский Сергей Иванович
Клевета
Сергей Гусев-Оренбургский
Клевета
На праздник собрались к батюшке гости.
Маленькие, но светлые комнаты поповского дома полны были говора и шума. Прислуга сбилась с ног, батюшка встречал гостей с веселыми приветствиями, шутил и балагурил, как всегда, матушка ходила пунцовая от удовольствия.
День склонялся к вечеру, но был еще зноен.
Весело светило солнце, из сада в настежь распахнутые окна наплывал аромат цветов, а откуда-то по соседству, должно быть, из кухни, достигали такие вкусные запахи, что духовные по временам смущенно смолкали и, покашливая, одновременно взглядывали к кухонным дверям, пока, наконец, один из них не выдержал.
-- А солнце-то на зака-а-те, -- тонким голосом нараспев сказал долговский псаломщик Митрофаныч, человек очень тощий, полуслепой и с длинным носом, -- а время-то на утра-а-те!
И он продолжительно засмеялся беззвучным смехом, словно весь затрясся с головы до ног.
Духовные сочувственно поддержали его, а тучный марьевский священник с веселым лицом, о. Аркадий, басовито пошутил.
-- Еще и солнце-то не зашло, а у меня в животе темно и скучно!
Батюшка бегал, хлопотал, суетился, хохотал, потирал руки, весело подмигивал.
-- Отцы и братие, потерпите... скоро, скоро!
Он выбегал в кухню, возвращался, таинственно сообщал.
-- У матушки что-то с пирогом дело не выходит: затеяла его в полторы сажени, из печки не вытащит. А пирог-то замечательный... счастливый! Кому же ожидание не втерпеж...
Он со смехом раскланивался, показывая куда-то рукою.
-- Милости прошу, в уголок пожалуйте!
В уголке на столе веселою толпою стояли бутылки весьма затейливых форм: были тут негры, свиньи со шляпами вместо пробок, пирамиды и эйфелевы башни. Батюшка оживленно хлопотал, угощая, прищелкивал пальцами, показывая на вина. Он был маленький, живой, с вострой головкой, уже лысый. Смеясь и шутя, он в то же время беспокойно поглядывал на о. Льва из Болотного и все старался отделить его от о. Аркадия. Но потом забыл про них в оживленной беседе с Митрофанычем. Митрофаныча привела в восторг эйфелева башня. Он изгибался перед нею от хохота, рассматривал ее перед тем как выпить, и после того, и все повторял, какие люди затейники, чего только не придумают. О. Аркадий долго всматривался в негра, но налил себе водки из простого графина с петушком на дне.
-- Иностранной нации не люблю, -- гудел он, -- наша крепче.
О. Лев из Болотного, человек угрюмый, молчаливый, с прядями жестких волос, ниспадавших по худым щекам, почти совсем закрывая их, взял свинью, снял с нее шляпу, понюхал, налил. О. Аркадий покосился на него и встретил его жесткий, сверлящий взгляд. Неподвижные, с бутылками в руках, они некоторое время смотрели друг на друга, не отводя глаз, словно в злом, безмолвном поединке, как петухи, застывшие перед боем. Внезапно и резко повернувшись спиной к о. Аркадию, о. Лев отошел к другому концу стола и там уединенно выпил подряд несколько раз. Между тем полуторасаженный пирог, по-видимому, наконец, испекся. Кухонная дверь распахнулась, появилась матушка со служанкой и бородатым сторожем. Немедленно стол посреди комнаты накрыли белою скатертью, на столе среди праздничных приборов появилась миска с дымящимся супом, а служанка, с помощью сторожа, внесла на большом листе внушительных размеров пирог, от которого так и пахнуло на гостей аппетитным жаром. Все примолкли и невольно погладили себя по животу.
Матушка цвела миллионами улыбок.
-- Пожалуйте, гости дорогие, -- говорила она нежным голоском, -- отведайте моей стряпни. Должна вас предупредить, что пирог-то счастливый.
Гости посмеивались.
-- Как это надо понимать?
-- А счастливый уж сам догадается!
-- Если сначала зубов не поломает, -- засмеялся батюшка.
Матушка даже вспыхнула и нахмурилась.
-- Ну, уж ты... пожалуйста! Ничего нельзя сказать тебе...
Батюшка подмигнул ей и принялся хлопотать.
-- Прошу, прошу, прошу!
Стулья шумно задвигались.
Митрофаныч никак не хотел расстаться с эйфелевой башней, поставил ее перед собой, как будто все время нюхал ее своим длинным носом, и смеялся. Обстоятельство это подало и о. Льву мысль поставить возле себя свинью в шляпе, что он сделал молчаливо и солидно. О. Аркадий подумал... и поставил перед собою графин с петушком на дне. А негр перешел во владение какого-то рыжего и очень робкого дьякона, впрочем решительно и упорно защищавшего негра от притязаний своих соседей.
Рассаживались не по чину, а кому где придется.
Случилось так, что о. Лев оказался против о. Аркадия. Батюшка заметил это и знал, что они не выносят друг друга, он про себя пожалел, что не рассадил их иначе. А они случайно взглянули друг на друга, некоторое время смотрели, не отрываясь, а потом враз опустили глаза к тарелкам.
Матушка так долго, любовно и осторожно разрезала пирог, что гости совершенно примолкли, наблюдая за нею.
-- Скорей, Леночка, скорей... раздавай дары свои, -- смеялся батюшка, -- ишь как всякому поскорей счастья-то хочется.
Тут завязался разговор о счастье.
И разговор становился все оживленнее по мере того, как уменьшались размеры пирога. От пирога шел сочный, вкусный пар. Челюсти работали исправно и даже шумно, а тарелки все тянулись за новыми кусками. Батюшка ораторствовал, что счастье на земле недостижимо, ибо, чего бы человек ни достиг, ему всегда хочется большого.
На это рыжий дьякон, осмелившись, заявил.
-- Враки!
Но тотчас испугался своей смелости и спрятался за негра.
Все со смехом повернулись к нему.
-- Вот счастливец-то сидит.
-- Вот где притаился.
-- Неужели вы, о. дьякон, всем довольны и ничего в своей жизни не желаете?
Дьякон сделался красен и потупился.
-- Желал бы... еще одного негра.
-- Ха-ха! вот видите...
Но дьякон вытянул к углу свою худую руку.
-- Там! Есть! Другой!
И при общем смехе он встал и сменил пустого негра на полного. Возвратясь к столу, он как бы достиг предела земного счастья, прижав негра к груди, он с блаженной улыбкой защищал его от притязаний соседей, а потом спрятался за него и больше не появлялся, хотя над ним некоторое время еще и подсмеивались.
-- От малого человек счастлив!
-- Да-а, -- гудел о. Аркадий, -- но и малое-то нужно в двойном количестве. Я знавал одного... священника, который, имея одну жену, пожелал еще и другую.
Он скользнул взглядом по о. Льву и чуть-чуть улыбнулся.
-- И за это в свое время под судом был.
Все при этих словах как-то странно потупились, а потом враз заговорили, как бы желая замять какую-то всем понятную неловкость.
Все принялись выражать свои желанья.
Батюшка оживленно говорил, что предел его желаний составляет богатый приход в соседнем уезде, а черный священник со строгим лицом, перебивая его, среди общего шума говорил с оттенком мечтательности о вороном жеребце.
Только о. Лев молчал.
Быстро истребив пирог, он уединенно беседовал со свиньей в шляпе. Но после слов о. Аркадия, содержавших, по-видимому, понятный для него намек, он резко отодвинул тарелку, отставил свинью и с угрюмой мрачностью сверлящим, сверкающим взглядом, уже не отрываясь, смотрел в лицо о. Аркадию. Матушка, в тревоге, пыталась отвлечь его от этого опасного созерцания, предлагая пирога, но он только отмахнулся, не взглянув на нее.