— Пора! — не выдержал Патура.

На сей раз Муратов не возражал. Сняв котелок с огня, он поставил его на землю и деревянным черпачком разлил варево в три большие алюминиевые кружки.

Мужчины пили жадно, быстро, Алла — осторожно, крохотными глотками, то и дело отрываясь от кружки.

— Алеграмос, астарот, бегемот, весарта! — забормотал Муратов, запрокинув голову в небо. — Асафат, сабатан, угана!

Все трое, не усидев, пустились в пляс. Подпрыгивали, вертелись вокруг костра, выкрикивая:

— Гулла, гуала, лаффа! Сагана! Эха, шиха, рова!

Без музыки, а как работают! И слова знакомые, пикапутрипу! Петров согнал со лба наглого комара.

Первой сдалась Алла — согнувшись, извергла из себя выпитое и, отойдя в сторонку, медленно села в траву. Патура продержался чуть дольше. Один Муратов прыгал и прыгал, выкрикивая совсем уже нечленораздельное. Наконец, и он сел:

— Ты, кто видит меня, — сказал он вдруг внятно и связно, — знай, что плата — кровь! — И, потянувшись к котелку, уснул.

Интересные у вас игры, ребятки.

Петров встал, отряхнулся. Что же вы, други, пьете?

Он посветил огнем в котелок. Пантерные мухоморы, мышатник, ягоды картофеля. А курим что? Тирлич. Интересно.

Он оттянул веко Муратову. Живы, сатанисты доморощенные? Живы, через часок очнутся.

…Ветви, листья проносились у самых глаз, но он и не думал замедлять бег, сила тела, упругая, налитая, несла стремительно, превращая движение в полет, чарующий до восторга, до замирания внутри; он мог все, лес был в его власти и расступался, стараясь освободить путь, он бежал, наслаждаясь волей, выстраданной и, наконец, пришедшей, он был почти счастлив, почти потому что где-то оставалась заноза, красная мигающая точка, все настойчивее напоминавшая о возвращении…

Олег Муратов, Михаил Седов и Николай Патура, студенты-практиканты, подошли к Маклоку.

Деревня стояла потерянной, пустой. Неправленные избы косились в разные стороны; почерневшие, обветшавшие, с худыми крышами; окна заколочены; щелястые полурассыпаные сараи. И бурьян, бурьян…

— Наша хата, конечно, с краю, — завернул во двор Патура.

Они подошли к знакомому до бревнышка "дому Ситника" — с него начинали поиски.

— Сегодня обследуем "Голую избу", — сверился с блокнотом Муратов, Володька велел.

Михаил вышел из сеней, неся в охапке оставленные на ночь инструменты:

— Разбирайте и идем.

Избушка оправдывала свое название — крохотные, без наличников окна, расконопаченные стены.

Не провалиться бы — пол, хоть и настланный, а лучше бы земляной, не сломаешь ногу в ловушке половиц.

В избе — ничего. Совсем ничего. Совершенно.

— Прекрасно, — Михаил шаркнул ногой. — На статью тянет: "Причины отсутствия имущества в крестьянской избе первой половины двадцатого века". Погоди-ка, — он наклонился и выковырнул вросшее в половицу кольцо. Подпол. Надо глянуть. Капитальное убежище четвертого класса.

Поднатужился и с трудом откинул крышку люка.

— Подпольщики искру раздувают. Ау, свои! — заглянул в черный квадрат Патура. — Ничего не видно.

Муратов протянул фонарь. Голова кружится до дурноты, придется терпеть. К обеду полегчает, а вечером можно будет и повторить. Патура — живчик, хоть бы хны ему, а вот Алла на базе осталась, отлеживается, благо старшой — аспирант Володька Рогов — в город укатил, на похороны Одинга.

— Лестница выдержит? — засомневался Михаил.

— Проверим практикой, — Патура осторожно поставил ногу.

— Возьми лопату, — Муратов с трудом шевелил языком. — Начни с правого дальнего угла, авось что и сыщем.

— Как в прошлый раз — пачку остмарок? Заставь потом фрицев отоварить, Михаил спустился за Патурой.

Муратов встал на колени, закрыл глаза. Качает, как на волнах, океанских, больших: то вознесет высоко-высоко, то вниз бросит. Первые дни, пока мышатник не клали, выворачивало до последнего закоулка в кишках, а с ним — терпимо. Нет, это не волны, а прыгает гигантская лягушка, а он у нее в брюхе. Ии-гоп! Ии-гоп! через поле, через лес на Лысую гору скок-поскок! выше неба синего, ниже моря темного, и вот на высоте прыжка лягушка срыгивает, и он летит вниз, на одиноко лежащую посреди вспаханного поля зубьями кверху борону.

Муратов вздрогнул, приходя в себя. Кажется, вздремнул. Во рту заструилась кислая, обильная слюна, голова гудела.

— Мужики! — Он свесил голову в люк. — Я на двор выйду.

Пол изогнулся, превращаясь в воронку, и его неудержимо потянуло вниз, в горловину молчащего подпола. Ползком он пытался выбраться наружу, руки скользили по доскам, стараясь зацепиться, удержаться, а из щелей выпрыгивали и бежали мимо сотни мышей, круглых, брюхатых, сливаясь в сплошной серый поток, водоворотом исчезавший в подполе и с хлюпаньем затягивавший за собой тяжелое непослушное тело. Он поднялся на локтях, чтобы не захлебнуться в этом потоке, но тут из-за печки выкатился клубок червей, ударил в лицо и рассыпался, залепив глаза, рот, нос, но нельзя заслониться, очиститься, а надо изо всех сил ползти, ползти, ползти…

Алла поминутно оглядывалась на Петрова, в который раз рассказывая о том, как нашла Олега без сознания во дворе "Голой избы". Никита и Леонид шли рядом, стараясь не отставать от стремительной девушки, полчаса назад влетевшей в столовую и закричавшей в голос "Помогите!".

Пройдя мимо разбросанных домов, она уверенно вывела их на заросший дрянью двор.

— Сюда! Вот он!

Олег Муратов лежал посреди двора, подложив руки под голову, словно решил поспать.

— Разберемся, — Петров прикоснулся к его шее.

Тепленький, живой. Ватку с нашатырем — к носу. Веки дрогнули, поднялись.

— Лежи, лежи, — Петров вытащил из сумки шприц, содрал пластиковую упаковку, набрал два кубика кофеина.

— Ты здесь один? А где остальные?

— В подполе, — Муратов сел, поддерживаемый Аллой. — Они вниз спустились, а мне стало плохо и… Нет, не помню.

Значит, в подполе. Ладно. Вернее, неладно.

Петров заглянул в избушку. Из проема посреди пола — ни звука. Подобрав ломик, он поспешил назад, во двор. Доски легко падали наземь, ставни раскрыты. И ломом — по стеклам!

Теперь в избе стало светло, солнечные квадраты пали на пол, устланный мелкой, тяжелой пылью.

— Видите? Следы Муратова, а те — Патуры и Седова.

— Получается, они до сих пор внизу? — дошло до Никиты.

— Получается. Лучше отойти к двери, — Петров выглянул наружу. — Алла, не найдете крепкой веревки?

— Где-то была. В избе Ситника, да, Олег? — но Муратов опять закрыл глаза. — Я сейчас, мигом!

Петров принюхался. Древесная гниль, пыль, рвота. Букетец.

— Держите, — вбежала Алла и остановилась, глядя на следы.

Петров попробовал веревку на разрыв. Прочная, выдержит. Он связал петлю, надел на себя, конец веревки отдал Никите:

— Следи по часам, через две минуты не вылезу — тащи.

Несколько глубоких вдохов и — вниз, быстро.

— Три, четыре, пять… — отсчитывал бесстрастный голос в голове. Лестница затрещала, но он уже стоял на земле. — Восемь… — свет из люка скудный, у ног валялся фонарик, он попробовал включить — бесполезно, иссякла батарея, — одиннадцать… — он шарил по полу, — пятнадцать, шестнадцать… — вот! Холод кожи не допускал и намека надежды, — двадцать два… — он подтащил тело к лестнице, перенес петлю на Михаила Седова, перепоясал его, рассмотрев-таки… тридцать семь… — и вверх!

Никита посмотрел на жадно дышавшего Петрова, потом — на веревку в своих руках. Стоя над люком, они медленно выбирали веревку. Алла вскрикнула, когда над полом показалась голова Михаила — синее лицо, широко раскрытый рот, язык меж зубов.

— Нет, выносить не стоит, положим у стены.

— А искусственное дыхание?

— Он мертв несколько часов. Трупные пятна, — Петров задрал рубаху Седова.

Второй раз он спускался без страховки, не без труда отыскал скорчившегося в углу Патуру, у лестницы задержался. Наверху скрипнул ставень, отраженное светлое пятно пронеслось полосой, в ушах зазвенело.