Вечер 30 декабря прошел в хлопотах. Прежде всего нужно было задуматься, как мы завтра доберемся до лимана: мороз то накатывал, то отпускал, колея по валам в рисовой системе была уже большая, в ней постоянно были вода или лед. Короче, резину нужно менять.

Савельич вытащил из гаража два луазовских ската, и мы принялись за переобувание его машины «Москвич ИЖ комби», про которую уже редко кто помнит. Сегодня смена резины происходит в шиномонтаже, услуги которого оказываются везде и практически круглосуточно. В середине 90-х таких мастерских было мало, а накануне празднования Нового года, да еще на окраине станицы Калининской, найти шиномонтажника – не реальное занятие, к тому же достаточно дорогое. Приходилось многое делать самим. В наличии у нас были только две покрышки с крупным грязевым протектором, этакой «елочкой» из крупных резиновых шипов, как на колесах тракторов. «Комби» – машина заднеприводная (в прямом!, техническом!, смысле этого слова), следовательно, ставить эту резину нужно на задний мост. Сняв заднее колесо, мы вытащили из него камеру, а потом, с помощью монтировки, маленькой кувалдочки и нецензурных выражений стянули покрышку с диска. Затем с помощью того же набора инструментов натянули луазовский скат, который был намного жестче родной резины, к тому же на морозе (минус три) был как деревянный. Второе колесо очень сильно сопротивлялось, но, в конце концов, уступило нашему напору. Резиновые камеры вставлены, колеса накачаны и поставлены на место – машина готова к поездке.

Затем мы погрузили на багажник лодку, весьма внушительную по местным меркам алюминиевую широкую байду длиной в три метра: на лимане местами уже стоял лед, а байда была легче маленьких деревянных подъездков, и по льду толкать ее будет легче. Честно говоря, я сильно сомневался в успехе нашего мероприятия, потому что кроме нас никто охотиться на воде не собирался: лед был слишком тонкий для того, чтобы по нему безопасно ходить, но достаточно прочный и непроходимый для лодок. К тому же множество промоин – провалишься, и последствия непредсказуемы. От этих рассуждений тошнотный страшок сильно остужал охотничий азарт, и где-то в глубине души ползала трусливая мысль: а может быть, мой напарник все-таки передумает? А Савельич, словно уловив мои тайные настроения, ехидно подбросил сухих дровишек в еле тлеющий костерок охотничьего азарта: «Ты, если не хочешь на воду, оставайся или пройдись по зайчику». Лучше бы он промолчал! А теперь все – точно поеду, потому что взыграло ретивое, бесшабашное «да я! да ерунда! Да мне!..». «Ну тогда в четыре утра подъем», – и он вынес из гаража два шеста, на конце каждого насажены вилы. Поймав мой удивленный взгляд, этот пятидесятилетний авантюрист пояснил: «Чтобы ото льда отталкиваться вилами, потому что шест будет скользить, а нам и в промоины спускаться, а потом выбираться». В моем воображении нарисовалась картинка: два сговорившихся самоубийцы ищут как бы поизощреннее помереть. Понятное дело – ни водка не радовала, ни закуска не лезла, ни сон не шел.

Уже в четвертом часу утра я задремал, но сон был прерван жизнерадостным вождем самоубийц, который вскочил с кровати, зажег свет и скомандовал: «Володя, хорош спать, подъем. Иди, поймай пару крякух и селезня». Я оделся и вышел на улицу. Мороз, небольшой ветерок, все небо в звездах, жить хотелось, но почему-то в мозгу стукались друг о друга цитаты: из Николая Островского «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы» и горьковская «пусть сильнее грянет буря!».

В сарае было темно, но фонарик зажигать нельзя, иначе утки запаникуют, начнут метаться, и ловить их будет трудно. Определяя на слух шевеление птиц, тихонько продвигаюсь в их сторону, и вот, они уже посапывают и чуть шелестят перьями где-то прямо под ногами. Я с широко разведенными руками очень медленно опускаюсь на корточки, потом начинаю сводить руки. Пальцы рук натыкаются на теплые перья, и я обхватываю каждой рукой по утке – поднимается паника, кряканье, а я выхожу из сарая на свет: в руках две кряквы, значит, нужен еще селезень. На ощупь в темноте я могу отличить женщину от мужчины, а вот утку от селезня, ну никак не получается, сколько не тренировался. Поэтому взяв сачок и фонарик, я устроил в сарае утиный переполох, но селезня все-таки добыл и отправил его в клетку к двум подругам.

Слегка перекусив, мы уселись в «Москвича» и выехали за станицу. Честно говоря, по такой узкой разбитой грунтовке между рисовыми чеками и днем страшно ехать, а в темноте, да еще иногда проваливаясь в подмороженную колею… Все представлялось как нескончаемая катастрофа. Но задние колеса гребли, машину кидало из стороны в сторону, мотор ревел, а Савельич пел: «Не кочегары мы, не плотники…», а я думал: «Лучше застрять здесь, чем провалиться под лед». Но мы, к сожалению (!), доехали до места, сняли лодку, погрузили в нее вещи, ружья, подсадных и столкнули все это на лед, в узкую проходку из камыша.

У берега на мели лед держал хорошо, и мы, уверенно протянув байду метров пятьдесят по проходке, вышли на открытое замерзшее плёсо Понурского лимана. Ночь отступала, звезды гасли, уже начало сереть. Лед стал потрескивать под ногами и даже прогибаться. Мы, ухватившись с двух сторон за борта лодки, потащили ее в сторону видневшейся метрах в ста промоины. За несколько метров до открытой воды мы залезли в лодку, и я понял, зачем на шест насажены вилы. Идти по льду уже было нельзя – он слишком тонок, и вода близко – а вот стоя в алюминиевой байде, можно упираться в лед вилами и толкать ее, словно санки: нелегко, конечно, но вдвоем мы быстренько дотолкались до огромной полыньи и начали сползать в темную воду. Ощущение предстоящего кораблекрушения полностью не охватило меня только потому, что мы были сильно заняты управлением байдой: пока один, стоя на корме, сталкивал наш «титаник» со льда в воду, другой, сидя в середине, упирался шестом в дно полыньи, не давая лодке опрокинуться вправо-влево или зачерпнуть носом. Спуск на воду состоялся без оркестра и шампанского, но с большим количеством адреналина. На воде было как-то спокойнее, привычнее, чем на тонком льду, и мы, толкаясь шестами, подплыли к противоположной кромке льда, на которую предстояло теперь забраться. Мы сместились на корму, нос лодки приподнялся, и началось плавное выталкивание из воды: толкаться шестами нужно было так, чтобы байда заползала, но при этом не затонула ее корма. Сам не знаю, каким образом мы координировали усилия, но, толкаясь и перемещаясь от кормы к носу, местами обламывая кромку, все-таки поставили наш корабль на потрескивающий лед. Затем, используя наши вилы, быстренько отпихались подальше от опасного края и только потом расслабили дрожащие от напряжения руки и ноги. С одной стороны, было чувство гордости и удовлетворения, а с другой – мысль о будущем: ведь возвращаться будем так же. А впереди лежала плоская замерзшая поверхность.

– Ну вот, первую переползли, – заявил вдруг отдышавшийся Савельич.

– А что, есть еще одна? – с плохо скрываемым беспокойством пролепетал я.

– Ну, насколько я помню течения, должно быть еще три, – с невозмутимой безответственной легкостью заявил капитан «титаника». «Зачем (!!!) мне эта (!!!) утка?» – очень нецензурно подумал я, сам удивившись такому многоэтажному построению своей невысказанной мысли.

Передохнув пять минут, мы двинулись дальше, волоча лодку за собой, так как лед здесь был довольно крепок. Но за выступом камыша нас ждала очередная полынья, лед стал предательски потрескивать, и мы, забравшись на «титаник», начали отталкиваться вилами. Удивительно, но эту полынью мы преодолели быстро и технично – начала появляться уверенность в движениях, дрожь в коленках и руках появлялась, но уже не отвлекала. Великое дело – опыт! Как только в реальной ситуации поучаствуешь, сразу в тебе появляется уверенный человек.