19 сентября Брюс и Остерман обменялись со шведами ратификационными грамотами, 7 октября они прибыли в Кронштадт, а далее их ожидала столица.
В итоге мирный договор был подписан 30 августа 1721 года, а уже 3 сентября царь получает из Ништадта письмо: «Всемилостивейший Государь! При сем к вашему царскому величеству всеподданнейше посылаем подлинный трактат мирный, который сего часу со шведскими министрами за- ключили, подписали и разменялись. Мы оный перевесть не успели, понеже на то время потребно было, и мы опаслись, дабы между тем ведомость о заключении мира не пронеслась.
Токмо вашему царскому величеству всеподданнейше доносим, что оный в главных делах во всем против указов вашего величества написан… вашего царского величества всенижайшие рабы – Яков Брюс, Андрей Остерман. Августа 30 дня, в четвертом часу пополуночи».
По условиям соглашения, России достались в вечное владение Лифляндия, Эстляндия, Ингрия и часть Карелии с Выборгом. За это в течение нескольких лет необходимо было заплатить два миллиона ефимков, четырьмя платежами полновесной серебряной монетой по полмиллиона талеров. При этом Брюс должен был участвовать в контроле за платежом, что автоматически включало его в число главных действующих лиц российской внешней политики.
При послании был приложен текст договора, привезенный капралом Обрезковым «в двух лубках, которые по именному указу Его Величества и доселе хранятся вместе с договором в Московском архиве Государственной коллегии иностранных дел». Согласно договору через пять с половиной лет 27 февраля 1727 года шведский король Фредерик I передал русскому послу в Стокгольме князю Василию Лукичу Долгорукому квитанцию о принятии сполна Швецией двух миллионов серебряных денег.
Петр, получив известие об окончании переговоров, был так доволен, о чем свидетельствует сбивчивый волнительный тон ответного письма: «Нечаемая так скорая ведомость нас и всех зело обрадовала… понеже трактат так вашими трудами сделан – хотя б написав нам и только бы для подписи послать шведам – более бы того учинить нечего, за что вам зело благодарствуем; и что славное в свете сие дело ваше никогда забвению предатися не может, а особливо николи наша Россия такого полезного мира не получала».
По результатам проведенного конгресса Яков Вилимович Брюс был возведен в графское достоинство и получил в награду 500 крестьянских дворов.
Следуя своему обычаю, Остерман выпросил титул барона и ранг тайного советника канцелярии. Это решение Петра было сделано неспроста: ведь на конгресс от шведов были присланы граф Лилиенштет и барон Штремфельд.
Татищев утверждал, что Петр, желая придать Брюсу более значительности на переговорах, именно тогда намеревался сделать его действительным тайным советником. Но, как известно, честный и щепетильный Брюс отказался и «сам его величеству представлял, что хотя он подданной, но иноверец, оный чин ему неприличен и может впредь его величеству подать причину к сожалению».
К фамильному гербу граф Яков Вилимович Брюс добавил изображение стены с летящим раскаленным ядром, символизирующим его блестящую военную карьеру, а также голову орла в короне – на языке геральдики она означала прозорливость и успехи на государственном поприще.
Камер-юнкер Берхгольц, прибывший в Россию в свите герцога Голштинского, отмечал в своем дневнике, что русский царь оказывал Брюсу особенное расположение. Так, на свадьбе дочери в 1721 году Петр «сидел недалеко от входных две- рей, но так, что мог видеть танцевавших, около него сидели все вельможи, но его величество большею частью разговари- вал с генерал-фельдцейхмейстером Брюсом, сидевшим подле него с левой стороны».
Это была очередная возможность поговорить о жизни глубоко понимающим друг друга людям. Царь склонился ближе к генералу:
– Радуюсь я сегодня искренне, Яков Данилович… Вот, с виду ты простой и скромный среди всех… но сколько неведомой мне силы в тебе… ты всегда на острие и никогда не проигрываешь… Неужель твоя интуиция только?
– Рядом с вами, государь, не могу лукавить… Иногда помогает что-то… мало познанное… сам не могу объяснить… Когда внутри горит желание яркое… помогает сам Бог.
– Я тоже иногда ощущаю… Якушка… – будто в забытьи произнес царь.
При слове «Якушка» Яков Вилимович почувствовал открывшуюся трепетную царскую душу:
– Спасибо, государь, за истинное понимание…
– Вот ты уделяешь внимание мистике… не раз слышал от тебя… а ведь не веришь в нее по-настоящему, все подвергаешь проверке опытом…
– Это так, государь… Необходимо все проверять… и опыт не обманешь… Все это от непонимания смысла магии.
– Так в чем же ее смысл?
– Еще много непонятного в окружающем мире… мы еще слабы в науке, чтобы все осознать… но есть… созерцание, в котором больше всего понимания…
Петр улыбается:
– Понимаю… К чему ты клонишь?
– Мистика – это начало научного осмысления… поиск и определенный ключ.
– Хорош ключик! – засмеялся Петр.
– Другого… пока нет, государь. – Много думал о твоих деяниях… Вот, только Лефорт, Алексашка и ты… да мастеровые… рядом в душе… – задумал- ся на секунду Петр. – И все ж ты чародей!.. Истинно говорю… – блеснул царь глазом.
В дальнейшем, после этих слов, Яков Брюс был не только верным исполнителем державных замыслов Петра, но и всегда принимал участие в его семейных делах.
Празднества в столице шли до конца октября, когда Петр был торжественно провозглашен «Всероссийским императором и Отцом Отечества». Затем торжества продолжились в Москве.
Маскарады, фейерверки, танцы, шествия. В январе 1722 года генерал-фельдцейхмейстер и его Маргарита нередко становились желанными гостями на свадьбах и крестинах в Москве. Особенно злоупотребляли гостеприимством иноземные купцы, для которых присутствие президента Мануфактур-коллегии в качестве посаженного или крестного отца на семейном торжестве могло служить благовидным предлогом для обраще- ния с корыстными просьбами. Брюс охотно откликался на их приглашения, справедливо полагая, что своим участием в празднествах способствует поддержанию доверительных отношений русского правительства с деловыми людьми. Он также радушно принимал всевозможных гостей и в Санкт- Петербурге.
Теперь Яков Брюс именовался «Его сиятельство высокорожденный граф Яков Вилимович Брюс». Из пожалованных Петром 500 крестьянских дворов 295 когда-то принадлежали Анне Монс.
На январь 1722 года в России был один генерал-фельдмаршал – Александр Меншиков и пять полных генералов, один из них – «генерал-фельдцейхмейстер и кавалер, граф Яков Вилимович Брюс».
Едва стихли последние залпы салютов и отшипели фейерверки празднеств по случаю заключения мира, как опять началась война. С севера борьба вновь родившейся империи за жизненное пространство перекинулась на юг. 1722 год ознаменовался Персидским походом, который возглавил сам царь. Северный Кавказ и побережье Каспийского моря были присоединены к России.
Пока царь воевал, сенаторы в Санкт-Петербурге и Москве выясняли отношения. Они уже давно сбились в две группировки. Меншиков и Головкин принадлежали к «новикам», как говорили «выскочкам», которые смогли блеснуть талантами благодаря Петру Великому. Они были в числе врагов царевича Алексея, а после суда над ним и его таинственной смерти в тюрьме сделали ставку на Екатерину. За пределами Сената их поддерживал кровавых дел мастер, преемник «великого и ужасного» Ромодановского Петр Толстой, который тем самым искупал грех своего участия в стрелецких смутах.
Во время Персидского похода Толстой лучше всех скрашивал походный быт императрицы, окружая ее общество развлечениями от скуки и жары.
На другом полюсе находились представители родовитой знати, не менее даровитые государственные мужи, князья Голицын и Долгорукий, которым выдвижение «пирожника» Меншикова и захудалого дворянина Головкина и иже с ними на первые роли в государстве было словно нож к горлу. Сын Алексея Петр был их знаменем. В силу личных причин «новик» Шафиров оказался в их стане. Именно вокруг его фигуры и развернулся скандал между сенаторами, столь отчетливо выявивший все противоречия вокруг трона и расстановку сил перед генеральным сражением за власть.
