Когда появился на сцене Бонапарт, исступление французского народа уже миновало и наступил организационный период, но, с ослаблением напряженности национального возбуждения, в явившейся на его смену несовершенной организации не оказалось достаточной силы, чтобы вынести государственное бремя. Теперь приходилось уже опираться не на равномерное движение миллионов, но лишь на надлежащее действие обыкновенного механизма гражданского управления и армии – механизма в данном случае весьма плохо построенного – и таким образом Франция открыла теперь для атак своих врагов те жизненные пункты, с разрушением которых прекращается всякое сопротивление. Военные неудачи и истощение вследствие плохого управления привели было ее в 1795 и затем снова в 1799 годах к последней крайности, но оба раза ее спас Бонапарт.

Этот великий вождь и организатор не только принес с собой победу и исправил правительственный механизм, но еще дал также и центр, вокруг которого могли снова группироваться народный энтузиазм и доверие. Он стал не только выразителем национального единства, но еще и настоящим воплощением тех домогательств и агрессивных стремлений, которые в первые дни революции сплачивали французов воедино, но впоследствии рассеялись и пропали из-за неимения определенной цели и недостатка в мудром руководительстве, что могло быть дано только великим вождем. Под его искусным руководством высокие чувства первых революционеров сделались крылатыми словами, обеспечивавшими его господство над воображением и энтузиазмом народа, снова готового, как один человек, следовать за ним по его завоевательному пути. Меттерних удачно выразился, сказав, что для него Бонапарт был простым лишь воплощением революции.

С этими двумя фазисами того же самого состояния Европе и приходилось иметь дело в промежуток времени между 1793 и 1814 годами. В одном случае был народ, объединенный общностью страсти и целей, в другом – тот же народ, сплоченный для общего дела покорностью воле монарха, не встречавшего, по-видимому, себе препон ни в мирном совете, ни на поле битвы. Привязанность подданных вскоре же, правда, оставила его, за исключением лишь войск, опираясь на силу которых он и правил, но результат был все тот же. Вся энергия нации суммировалась в одном могучем импульсе – сперва непосредственном, а затем искусственном – который в течение первой половины наполеоновской карьеры направлялся с несравненной энергией и мудростью.

Такого рода сочетание представляется на время непреодолимым, как это и доказывал европейский континент в течение долгих и тяжелых годов. Неограниченная власть, сосредоточенная сила, центральное положение, необычайная проницательность и энергия – все это соединилось вместе, с тем чтобы обеспечить Наполеону блестящие успехи, составляющие достояние истории. Продолжительность и прочность результатов этой поразительной карьеры зависели, однако же, от стойкости французского народа и упорства сопротивления. Впрочем, последнего в сущности не было уже на материке. Оно, конечно, продолжало существовать в скрытом состоянии, так как сердца людей разрывались от той тирании, которую они испытывали, но всякое видимое противодействие исчезало перед силой и гением великого завоевателя. Государства не смели довериться друг другу и не могли действовать сообща; и люди молча терпели с сокрушенным сердцем.

Однако же под боком у этого мнимого правителя мира оставалась небольшая группа островов с населением едва лишь превышавшим по численности половину населения его непосредственных владений и глубоко сочувствовавшим страданиям и притеснениям, которые оно было не в силах облегчить прямым путем. Сопротивление, оказанное ими агрессивной ярости революции, продолжалось и по отношению к ее преемнику и представителю; но они могли надеяться на успех, пуская в ход не прямые военные операции в поле, а лишь меры, направленные к тому, чтобы подорвать производительные силы Франции и ее сопротивление. Семь лет длилась эта молчаливая борьба на смерть, очерченная в предшествующей главе настоящего труда, и за это время Великобритании, хотя и избегнувшей политического притеснения и национального уничижения, постигшего континентальные государства, пришлось тем не менее испить полную чашу бедствий. Ее силы видимо таяли, но уже одна ее выносливость и упорство вынуждали ее врага на еще более истощающие усилия, на еще более роковые меры, чем те, которые приходилось переживать ей. И, будучи таким образом вынужден на крайние напряжения, Наполеон в то же время был отрезан Великобританией от величайшего из всех животворящих источников – моря.

Едва ли возможно должным образом определить настоящую роль Великобритании в этой долгой борьбе, не отдав себе ясного отчета в том, что действительно великое национальное движение, подобное Французской революции, или великая военная сила, направляемая несравненным вождем – а такой силой и была Франция под властью Наполеона – не могут быть побеждены обыкновенными военными успехами, которые уничтожают лишь организованную силу противника.

Замечательной иллюстрацией последнего может служить то продолжительное и не вполне безнадежное сопротивление, которое было оказано в 1813 и 1814 годах даже после великой русской катастрофы; одолеть же такую силу, управляемую таким человеком, путем менее страшного бедствия, чем то, которое она тогда перенесла, представляется уже совершенно безнадежным делом: одновременно не бывает ведь двух Наполеонов. С другой же стороны, в первом случае недостает того осязаемого ничто, того решительного пункта, против которого могли бы быть направлены вооруженные усилия. Выдающимся примером этого служит борьба между Севером и Югом во время Американской междоусобной войны. Мало, вероятно, найдется теперь таких лиц, которые думали бы, что взятие Ричмонда – случись оно в первый год войны, когда энтузиазм южан был возбужден до наибольшей степени, когда их боевые силы еще не ослабели и когда их надежды не были омрачены горькими разочарованиями четырехлетней борьбы, – произвело бы сколько-нибудь решительное влияние на эту смелую расу. Падали ведь и гораздо более важные позиции, не вызвав даже и тени подобных последствий. Тогда нельзя было указать пальцем какой-нибудь пункт и сказать: «Здесь – замковый камень сопротивления», ибо при тогдашнем возвышенном и серьезном настроении сопротивление не сосредоточивалось здесь или там, но было разлито повсюду.