Савари, один из самых преданных последователей императора, приводит с убеждением следующие слова, сказанные ему одним парижским банкиром в начале 1811 года: «Унизительный факт, дающий ключ и к объяснению многих других, это – состояние кредита во Франции и в Англии. Долги Англии превышают сумму 3 500 000000 долларов, наш же долг достигает только 250 000 000; и тем не менее Англия могла бы занять в случае надобности сумму, более значительную, чем мы, и – что всего важнее – под бесконечно более выгодный процент. Откуда эта разница? Почему во Франции кредит государства ниже, чем кредит купцов и банкиров, тогда как в Англии всегда имеет место обратное условие? Несколько слов достаточны для объяснения этого. Для восстановления кредита кого-либо в Англии вы должны иметь дело только с правительством; тогда как если кому-либо надо потерять кредит во Франции, то ему достаточно лишь не держаться в стороне от правительственных операций. Вся Англия, так сказать, представляет один коммерческий дом, в котором директорами являются министры, а законы – контрактом, причем последний даже сама власть не может нарушить. Здесь же Государственный Совет присвоил себе функции судебных учреждений, и я мог бы почти сказать, что здесь ничего полезного не делается, потому что ничто не гарантируется надежно». Компетентный американский очевидец, цитированный выше, который прожил два года во Франции, писал в 1809 году: «Французские правители, какова бы ни была их власть, не способны добыть средства у себя дома иначе как жертвами, равносильными риску, который сопряжен с заключением контрактов с ними. Кредит же их за границей характеризуется фактом, хорошо известным нам всем, что ни один интеллигентный купец в этой стране не может быть соблазнен никаким соображением дать им в долг или принять чек на их казначейство от наилучше аккредитованного их агента».
Рядом с характеристикой состояния общественного кредита, этого пробного камня благосостояния в двух сравниваемых государствах, тот же самый автор следующим образом обрисовывает положение их населения: «Во Франции царят отсутствие общественного духа и влияния общественного мнения, безлюдье и разорение больших городов, суровое господство военной политики, беспрестанно охлаждавшей удовольствие, естественно вызывавшееся во мне зрелищем обилия благ природы. Бремя налогов было увеличено гнетущей строгостью их собирания. Условия жизни крестьянства, по отношению к питанию, одежде и жилищам, не выдерживают никакого сравнения с условиями существования того же класса населения в Англии… Что касается последней, то каковы бы ни были представления тех, которые, вследствие малого знакомства с фактами, высказывают сожаление о ее положении, – я утверждаю, что поистине никогда не существовало нигде такого прекрасного и совершенного образца общественного и частного благосостояния… Я плачу эту справедливую дань восхищения с тем большим удовольствием, что она является для меня средством загладить ошибки и предубеждения, под влиянием которых я находился, прежде чем на мою долю не выпало счастье личного опыта. Почти двухлетнее пребывание в этой стране – в течение которого я посетил и изучил почти все ее части, без какой-либо иной цели, кроме получения верных о ней сведений, и, могу добавить, с предварительной подготовкой, вполне приноровленной к выполнению моей задачи, – убедило меня, что до сих пор я грубо обманывался».
Писавший приведенные строки видел Англию раньше, чем для нее наступило самое тяжкое испытание. С 1807 года, и особенно после 1809 года, положение обеих держав сделалось значительно хуже. Коммерческие затруднения Великобритании вследствие перемещения торговых центров и потери рынков – причиненные отчасти Континентальной системой, а отчасти американским актом о воспрещении сношений и усугубленные безумными спекуляциями, которые производились в 1808 году, – закончились в 1811 всеобщим крахом: торговля падает, мануфактуры закрываются, рабочие остаются без работы и голодают. Во Франции коммерческий кризис того же года, распространившийся по континенту, скоро превратился в хаос; фирмы рушились одна за другой и увлекали вниз друг друга в своем падении. Вскоре большое число рабочих во всех провинциях, подобно их английским собратьям, оказались оставшимися без работы. Совещание за совещанием созывалось Наполеоном, чтобы определить, как правительственным вмешательством помочь злу, за которое правительство было в настоящую минуту ответственно. Но, несмотря, казалось бы, на одинаковые условия, несчастные в обеих странах, в действительности была разница между нацией, затворившейся и ушедшей в себя, и нацией, державшей открытыми свои сообщения со всем светом. В 1811 году Великобритания уже начала сопротивляться своими естественными способами: силы ее народа под лежащим на них бременем уподобились сильной пружине, упругость которой сохраняется, когда она сдавлена. Торговля Южной Америки ожила; торговые склады Карибского побережья ее поглотили запасы Вест-Индских островов, а последние начали в свою очередь обращаться за товарами в метрополию. Россия стала явно уступчивее; на Пиренейском полуострове Массена, движение которого вперед было остановлено у границ Торрес-Ведраса, был вынужден в марте отступить в Испанию, и британская торговля получила новые пути через освобожденную Португалию. Процветание Франции не могло быть восстановлено, пока море не было ей открыто при посредстве собственных или нейтральных кораблей. Но последние не могли беспрепятственно заходить в ее порты, пока ее соперница не отреклась от все еще действовавших королевских указов о блокаде всего французского и голландского берегов, а этого она не сделала бы, пока император не отменил декретов, на которых покоилась его Континентальная система. И в то время, когда Великобритания выдавала ужасные векселя на будущее по своему все возраставшему долгу, Франция расточала капитал, который никакая государственная власть не могла возместить своими преждевременными рекрутскими наборами, вызвавшими бунт гораздо более грозный, нежели возмущение английских рабочих. Шестьдесят тысяч «непокорных» рекрутов разбежалось по департаментам, по лесам Западной, Центральной и Южной Франции, отказываясь присоединиться к своим полкам и выказывая пренебрежение к властям. Их преследовали при помощи летучих отрядов старых солдат; эти последние, зачастую с давних пор сделавшиеся иностранцами для своих соотечественников, позволяли себе такие же вольности с их имуществом, какие практиковались ими в чужих странах. В январе 1811 года был произведен полный набор за тот год, а в половине лета – за 1812-й; но никакими способами невозможно было сделать мужами мальчиков, посланных раньше наступления возмужалости умирать не столько от рук неприятеля, сколько от лишений в мрачных горах и знойных равнинах Испании.
