На следующее утро адмирал поехал на «Патриоте», собрал команду и объявил ей, что если первый нарушитель порядка и не был наказан, то квартирмейстер за свое возмутительное поведение должен быть посажен под арест. Команда, молчавшая до тех пор, после этих слов разразилась криками: «Он не пойдет под арест». Де Рион, тщетно попытавшись восстановить порядок, сел на свою шлюпку, с тем чтобы ехать на берег и посоветоваться с командиром порта. В то время как он отваливал, несколько матросов закричали шлюпочному старшине: «Опрокинь шлюпку!».
Тем временем возмущение вспыхнуло в городе и против помощника командира порта вследствие распространившейся молвы о том, что он сказал, что скоро усмирил бы мятежников на Сан-Доминго, если бы его послали против них. Офицер этот, носивший фамилию Мариньи, одну из известнейших во флоте, избежал смерти только потому, что не был дома, когда перед последним для него воздвигали уже виселицу. Подобные насилия на время встревожили национальное собрание, но принятые им меры не пошли далее того, что оно просило короля отдать приказ об исследовании дела законным порядком и распустить по домам матросов корабля «Леопард», бывшего очагом бунта. Д'Альбер де Рион, видя, что не может добиться повиновения, просил и получил разрешение сложить с себя командование отрядом. 15 октября этот выдающийся офицер распростился с флотом и уехал из Франции. Некогда он участвовал в битвах при Гренаде, при Йорктауне и сражался против Роднея. Когда великий Сюффрень, склоняясь под бременем забот в своей Индийской кампании, искал помощника, способного заместить его, то писал тогдашнему министру: «Если вследствие моей смерти или нездоровья должность начальника сделается вакантной, то кто займет мое место?.. Я знаю лишь одного офицера, обладающего всеми качествами, каких только можно желать, офицер этот весьма храбр, образован, исполнен усердия и рвения, бескорыстен и хороший моряк. Это – Д'Альбер де Рион; и если он даже в Америке, то пошлите за ним фрегат. Я буду в состоянии сделать больше, если он будет при мне, так как он поможет мне; а в случае моей смерти вы будете спокойны, что при нем дело не пострадает. Если бы вы мне его дали тогда, когда я просил об этом, мы теперь были бы уже обладателями Индии».
Знаменательно, что приближающееся унижение французского флота должно было, таким образом, предвозвеститься на суше, и на море, на севере, и на юге, в Атлантическом океане и Средиземном море, в судьбе достойнейшего его представителя. Описанные случаи, хотя и поразительные, были только образчиками того, что происходило повсюду. В Вест-Индских колониях революционное движение, перешедшее из метрополии, разразилось с особенной силой и страстностью, в гармонии с климатом и недисциплинированным характером колонистов. Среди них начались раздоры, достигшие степени междоусобной войны, и обе партии старались добиться поддержки флота, хотя бы ценой возбуждения бунта. Здесь, на корабле «Леопард» – впоследствии центре Брестского возмущения – впервые зародились семена беспорядка. В июне 1790 года команда взбунтовалась и отрешила капитана от командования, охотником принять которое явился, однако, только один из флотских офицеров. Капитан Мак-Намара, командовавший морскими силами на станции в Иль-де-Франсе, раз уже избежавший угрожавшей ему смерти, был, обещанием ему защиты, завлечен на берег и там умерщвлен на улице самими колониальными войсками. У Индостана Великобритания, воевавшая в то время с Типу Саибом, решила подвергать осмотру нейтральные суда, подходившие к берегам. Французский коммодор послал фрегат конвоировать два коммерческих судна. Попытка англичан осмотреть их повела к столкновению, в котором французское судно, потеряв двенадцать человек убитыми и пятьдесят шесть ранеными, спустило флаг. Интерес этого дела, однако, заключается в том факте, что когда начальник отряда объявил, что при второй подобной попытке придется не только оказать сопротивление, но и отомстить англичанам, то команды обоих судов сказали ему, что драться они не станут, если только на них не будет сделано нападение. Офицер этот, не видя возможности при таких условиях поддержать то, чего, по его мнению, требовала честь флага, нашел необходимым покинуть станцию.
Дела за границей принимали все худший и худший оборот. Как только военные суда приходили на Сан-Доминго, самую богатую из французских колоний и по размерам и по плодородию, на них являлись приверженцы господствовавшей в порту партии и лестью, деньгами, угощением, спаиванием спиртными напитками и т. п. легко склоняли команду к бунту. В редких случаях офицеру, – обладавшему тактом и популярностью или, может быть, даром того рода красноречия, великим мастером которого выказал себя впоследствии Наполеон и на которое так податлив французский народ, – удавалось скорее уговорить, чем обязать, команду хотя бы до некоторой степени исполнять служебные обязанности. Это трагическое положение вещей, как обыкновенно бывает, имело и свои комические стороны. Три судна, одно из которых было линейным кораблем, стали на якорь у Сан-Доминго. Там, по обыкновению, колонисты старались склонить матросов на свою сторону. Сверх того, местное собрание арестовало на берегу двух командиров с несколькими офицерами и, пригрозив им смертью, лишило их командования. На другой день команда с линейного корабля заявила, что она протестует против этого решения, которое «недействительно и лишено основания, так как им одним (т. е. команде) принадлежит право судить и оценивать поступки их офицеров». Одному адмиралу, плававшему у берегов Соединенных Штатов, приказано было французским поверенным в делах идти с находившимися под его начальством судами – двумя линейными кораблями и двумя фрегатами – к небольшим островам Сен-Пьер и Микелон, близ Ньюфаундленда, и взять их. Через несколько дней по отплытии команды объявили, что отданные приказания бессмысленны, и принудили командиров идти во Францию. Ни один из начальников не мог сказать, долго ли он еще останется в своей номинальной должности, или долго ли еще предстоит ему пользоваться повиновением подчиненных в такой мере, какой он обязан был требовать по своему званию.
