— Вы? — удивился Дызма. — Никогда не видел, чтоб женщина играла на бильярде, ведь это мужская игра.

— Я как раз люблю мужские игры. Так научите?

— С удовольствием.

— Можем начать хоть сейчас.

— Нет, — возразил Дызма, — сегодня у меня много работы. Надо разобраться в конторских книгах, в счетах.

— Гм… Вы не слишком вежливы. Но это в вашем характере.

— Это хорошо или плохо? — рискнул спросить Никодим.

— Что? — холодно отозвалась Кася.

— То, что у меня такой характер?

— Знаете… Буду откровенна. Я люблю иметь дело с людьми, которые что-то из себя представляют — при условии, чтобы они не походили на папу. Но наперед хотела бы определить, гм… выяснить… Вы не рассердитесь за откровенность?

— Боже сохрани!

— Впрочем, это не мое дело.

— Не понимаю.

— Вы любите ставить точки над «и»?

— Что?

— Я вижу, вы тоже любите ясность. Очень хорошо. Так вот: если я буду выказывать к вам расположение, тоне заходите слишком далеко в своих умозаключениях. Другими словами, цветов от меня не ждите.

Наконец он понял, к чему она клонила, и рассмеялся.

— Я на это совсем не рассчитывал.

— И отлично. Лучше всего начистоту.

Он почему-то почувствовал себя задетым и, почти не думая, сказал:

— Вы правы, поэтому отплачу вам откровенностью: вы тоже не в моем вкусе.

— Да? Тем лучше, — отпарировала Кася, немного опешив от неожиданности. — Такой обмен мнениями облегчает нам изучение бильярдной игры.

Куницкие повернули и присоединились к ним. Кася взяла Нину под руку и подала ей цветы:

— Это для тебя, Нина, ведь ты любишь табак?.. Куницкий поглядел на Касю, и Дызма, несмотря на темноту, уловил в этом взгляде нескрываемую злобу.

— Зачем эти демонстрации? — прошипел старик, еще больше шепелявя с досады.

На лице Нины отразилось смущение, она тихо сказала:

— Жаль, что ты их сорвала. Жизнь цветов и так коротка.

Расстались в вестибюле, пожелав друг другу спокойной ночи. Дызма, однако, и не помышлял о сне. Он решил во что бы то ни стало разобраться в хозяйственных делах Куницкого. Это было сложно: частокол цифр, множество непонятных, враждебных слов, которых он или не знал, или не мог постичь до конца их таинственного смысла. Дисконт, полуфабрикат, охранительная пошлина, вторичное страхование, компенсация, тенденция, игра на повышение, эквивалент — па лбу у Дызмы выступили капли нота.

Он стал читать вслух, но и это не помогло. Смысл произносимых фраз ускользал от его сознания, становился нереальным, неуловимым. Выскочив из-за стола и забегав по комнате, Никодим разразился проклятиями и принялся бить себя кулаками по голове.

— Я должен, — повторял он упорно, — должен понять это, иначе пропаду.

Снова начинал он читать и снова вскакивал.

— Нет, все напрасно. Башка лопнет — и то не пойму. Он отправился в ванную и, отвернув кран с холодной водой, подставил голову под освежающую струю. Простоял так несколько минут, все время думая:

«Поможет или не поможет?..»

Не помогло. Всю ночь он провел над бумагами, и единственным результатом его стараний была сильная головная боль. У него сложилось некоторое представление о коборовском хозяйстве, но лишь самое поверхностное, и этого было мало не только для ведения дел, но даже для разговора с Куницким.

«Как быть?»

Никодим думал долго и решил без боя не сдаваться.

«Протянуть подольше, а там, может быть, придет откуда-нибудь спасение».

Был уже девятый час, когда Куницкий, зайдя к Дызме, застал его за письменным столом, заваленным книгами и бумагами.

— Дорогой пан Никодим, — закричал он с притворным возмущением, — что вы делаете! Да ведь вы совсем не спали! Трудолюбие трудолюбием, а здоровье прежде всего.

— Ничего со мной не будет, — буркнул Дызма. — Раз уж начал, доведу до конца.

— Ишь упрямец… Ну и как?

— Да никак.

— Не правда ли, дорогой пан Никодим, дела в образцовом порядке? Ясно, систематично, кратко…

У Дызмы застряло в глотке проклятие.

— Действительно, все в образцовом порядке, — выдавил он из себя…

— Что? Правда? Я сам все делаю. Я знаю каждое колесико в этом механизме как свои пять пальцев, вот почему у меня полная уверенность, что никто из служащих меня не надует. Ну, а теперь все-таки оставьте работу. Сейчас подадут завтрак. У вас достаточно времени, сегодня мы с вами никуда не поедем. На бумажной фабрике у меня заседание строительной комиссии, потом я еду осмотреть лес в Котилувке.

Когда они вошли в столовую, дамы их уже ожидали.

— Какой вы бледный!.. — заметила пани Нина.

— Голова немного болит.

— Вы только вообразите, — затараторил Куницкий, — пан Никодим глаз не сомкнул. Всю ночь напролет просидел над книгами.

— Может быть, примете порошок от головной боли? — спросила Нина.

— Стоит ли…

Примите, вам легче будет.

Она велела лакею принести коробку с порошками, и Дызме пришлось проглотить лекарство.

— Знаете, Нина, — проговорила Кася, — пан Дызма будет учить меня играть на бильярде.

— А вы хорошо играете?

— Средне, — ответил Никодим. — Когда-то играл хорошо.

— Может, начнем сразу после завтрака? — предложила Кася.

— Я буду на вас смотреть, — добавила Нина.

— Хо-хо, — засмеялся Куницкий, — боюсь, как бы вы не захотели навсегда отнять у меня пана Никодима.

— Муж вас ревнует, — улыбнулась Нина. И Дызме показалось, что она смотрит на него с симпатией.

«Она, должно быть, очень добрая», — подумал он.

Сразу после завтрака, попрощавшись, Куницкий засеменил к поджидавшему его автомобилю.

Кася велела приготовить бильярд, и все трое перешли в бильярдную.

Урок начался с того, что Дызма показал, как надо держать кий. Затем он объяснил, как следует бить по шару.

Кася быстро все усвоила: у нее были точная рука и верный глаз. Дызма заявил:

— Вы будете хорошо играть, надо только практиковаться.

— Значит, Кася — понятливая ученица? — спросила Нина.

— Для первого раза — прекрасно.

— А что труднее всего в бильярде? — спросила Кася.

— Карамболь.

— Покажите, пожалуйста.

Дызма расставил шары.

— Смотрите, — сказал он, — теперь я так ударю свой шар, что он ударится о два других.

— Но ведь это невозможно: они стоят не на одной линии.

— Именно, — улыбнулся Никодим, довольный произведенным эффектом. — Весь секрет карамболя заключается в том, что мой шар, ударяясь в разных местах о борт, будет менять направление. Вот карамболь.

Он слегка ударил по шару, и карамболь, к изумлению дам, удался на славу.

— Это же геометрия, — удивилась Нина.

— Я до такой ловкости не дойду, — заметила Кася.

— Может, и вы попробуете? — обратился Дызма к Нине.

— О, у меня ничего не выйдет, — ответила та, но все же взяла кий.

Она не знала, как положить левую руку, чтобы сделать из нее подпорку, и Дызма стал объяснять. Прикоснувшись к ее руке, он обнаружил, что кожа у Нины гладкая и нежная. Ему пришло на ум, что эти руки, наверно, никакой работы не делали…

«Что за счастье, — подумал он, — быть такой богатой: только пальцем шевельни — всё за тебя сделают…»

— Ну, что же, пан Дызма, — заговорила Нина, — видно, вы не хотите учить меня?

— Прошу прощения. Я так просто… задумался.

— Интересно, над чем?

— Да так… коснулся вашей руки и подумал: такие нежные руки не знают работы.

Нина покраснела.

— Вы правы. Мне давно стыдно. Не хватает силы воли, чтобы взяться за какую-нибудь работу. А может, потому бездельничаю, что обстоятельства так складываются.

— Конечно, зачем работать, когда у человека столько денег, — без всякой задней мысли сказал Дызма.

Нина закусила губу и опустила глаза.

— Вы строгий судья, но, признаюсь, я заслужила…

Значения ее слов Дызма так и не понял и принялся лихорадочно соображать, в чем дело.

— Пан Дызма — сама откровенность. Все, что думает, он говорит прямо в глаза, — заявила Кася.