случилось. Потом, когда очистили, изучили знаки по особой книге. Толстенная такая, называется «Букворяд злого чародейства». Там все до единого собраны знаки, какие пользовала древняя нечисть и какие пользует сейчас та, что осталась. Если там какого-то знака нету — значит, его и вовсе нету. Вот этих, что на бляшке, там нет ни одного. Значит, даже дважды проверенная. Знаешь, святую воду и книгу даже многие «ночные копальщики» пользуют из тех, что поумнее. Не по доброте или благородству души, а только заботясь о собственной шкуре: любой из них может выкопать что-то безобидное на вид, а оно вскорости норов покажет... Бывало, говорят, вот умные и осторожничают. Это торговцев заставляют обязательно книгу покупать после получения бумаги, а «ночного копальщика» кто ж принудит? Он бумагу не получает и не объявляется. Вот и покупают через вторые, третьи руки: книга ж не запретная. Есть книжные лавки, которые неплохо денежку заколачивают на «ночных копальщиках»: кому ж другому книга понадобится? Короче, не сомневайся, Тарик: бляшка, как выражаются у нас, «чистенькая», неси домой смело. Есть еще разговор...
Он замолчал, а Тарик опустил бляшку в карман. К ним подбежали и остановились, переводя дух, Дальперик и еще двое — ну конечно, Мидати и Парой из той шестерки Недорослей, какую Дальперик, глядя на больших, называл своей ватажкой и был ватажником. Настоящие ватажки на это взирали благодушно: пусть забавляются, молокососы. Скоро вырастут, нас заменят, а уж мы им все негласки и традиции передадим...
— В карету села, — азартно блестя глазами, доложил Дальпе-рик. — Карета без гербов, вроде новая и не убогая. Пара лошадей, каурые. Уехала неспешно. Мы б проследили бегом, только указания не было...
У них не было указания следить за Марлинеттой — кому это интересно? Но все равно, не следовало расхолаживать ретивых, порой они приносили и что-то полезное. А потому Тарик с важным видом генерала перед шеренгой солдат сказал:
— Молодцы, востроглазые, хвалю!
— Таричек, и нам бы в Приписные, — робко сказал Мидати. — Годочками годимся, негласки соблюдаем...
— Подумаем, — значительно сказал Тарик. — Дело непростое, не я один решаю, вся ватажка...
Недоросли унеслись вприпрыжку с дикарскими воплями, а Тарик спросил:
— Что за разговор?
— Если захочешь бляшку продать, дядюшка Лакон дает десять серебряных денаров. Больше никто не даст, наоборот, обсчитают. Он, конечно, свое надбавит, но не особенно, денаров пять — ну, все торговое дело стоит на надбавке. Понимаешь, Тарик, очень дорого, иногда в немалом золоте, ценится понятный раритет, про который точно известно, сколько ему годов и чем славен. А у непонятного только и звания, что раритет. Уж я-то старого друга не стану обманывать даже ради дядюшки Лакона. Больше никто не даст, Тарик... Что скажешь?
Тарик положил бляшку на ладонь, полюбовался. Чампи сказал:
— Ведь неизвестно даже, тыща годов ей или сто. Старожитная — весь сказ.
Спрятав бляшку в карман, Тарик ответил, не особенно раздумывая:
— Не пойдет. Будь это еще десять золотых, я бы соблазнился — папаня в доме починку задумал, денежка нужна. Десять серебрушек я и в порту в удачный месяц заработаю. Я, конечно, не собиратель старожитностей и наверняка никогда им не стану. Тут другое. Ни у кого нет старой вещички из Серой Крепости, а у меня есть, пусть никто об этом не знает, кроме вас четверых (ну, может, еще студиозусам покажу, они лишнего болтать не станут). Вон даже вы во всех своих книгах ничего не нашли. Может, она такая одна на всем белом свете? А тут всего-то десяток серебрушек...
Нет уж, оставлю себе, и весь сказ. Вот ты на моем месте продал бы?
— Ни за что, — решительно, не задумываясь ответил Чампи. — Я тоже собирателем никогда не стану — хороший торговец старо-житностями собирательству поддаваться не должен, иначе загубит о
торговлю напрочь. Вот именно, тут другое. Ни у кого нет, а у тебя есть. Может, одна такая на свете...
— Ну вот, ты меня понимаешь... — сказал Тарик.
Они распрощались, и Тарик пошел домой. Навстречу попался Титор Долговяз, на сей раз на политесный поклон Тарика не ответивший. Уж конечно, не из спеси — просто он шел из таверны гораздо быстрее, чем шествовал туда, и ничего вокруг не видел. Судя по раздувшейся сумке, бутылок он приобрел не менее полудюжины. Значит, не менее трех дней будет пребывать в блаженном отрешении ото всего на свете, хоть и превосходно знает, что закончится все выволочкой от супружницы.
Любопытно, стоит выволочка такого вот отдохновения души? У взрослых столько своих заморочек, кто их поймет... Надо полагать, стоит — все же супружница Долговяза не поленом охаживает и даже за волосья не дерет, обходится затрещинами по загривку и лупцовкой по спине, а потом долго и нудно зудит про траты на водку и свою загубленную жизнь: за ней, мол, такие ухаживали, что не чета Долговязу, они сейчас устроились на местечках престижнее и денежнее, чем титоришка Школариума. Хотя очень трудно представить ее молодой стройной красоточкой... Впрочем, судя по Альфие, в которой незаметно ничего от папани, все возможно. Кому от этого хорошо, так это Альфие: опять будет гулять с Байли до полуночи — это трезвый папаня устраивает дочке долгие и нудные словесные выволочки за то, что она гуляет с сыновьями простых Цеховых, а маманя, как сама Альфия со смехом рассказывала подругам и Байли, озабочена вещами насквозь житейскими: старательно наставляет не позволять парням слишком много, а особенно не связываться с теми охальными забавами, от которых, бывает, тяжелеют. Иногда можно и услышать что-то полезное, говорила Альфия, а иногда такое, что в голос хохотать хочется, — маманя до сих пор верит, что политесные девочки в ротик не берут... Заслышав такое, ее подруги (все, конечно же, дочки почтенных родителей) прыскали в кулачок...
До ужина оставалось еще немало времени, и Тарик, еще раз полюбовавшись непонятной старожитностью, прибрал ее в шкафчик и стал листать сегодняшние покупки. Впервые он держал в руках вирши — не считать же таковыми ходившие среди Школяров рукописные «Похождения морехода Угтарака» или «Приказчик в деревне»...
В указанную Фиштой книжную лавку он по дороге из порта зашел не без робости и опасений: вдруг там как-то не так все устроено? Фишту об этом он не расспросил.
Оказалось, лавка как лавка, те же наклонные полки, на которых напоказ выставлены книжки, конторка с чернильницей. Разве что, он сразу подметил, книжки немного не те, что в лавках, куда он обычно заходил: справа солидные тома, кожаные и матерчатые, а слева книжки хоть и голые, но выглядевшие совершенно иначе: почти все вполовину меньше размером, на обложках вместо красоток в платьях со смелыми вырезами, пиратских кораблей, окутанных пушечным дымом, страшных лесных оборотней и тому подобных завлекательностей совсем другое: букеты разнообразных цветов и просто цветы, перья Птицы Инотали, красивые ветряные мельницы и тому подобное — должно быть, вирши именно так и украшаются.
И покупатели были самые обыкновенные: две симпотные девушки (судя по платьям, служанки из богатых домов), молодой дворянин при шпаге и студиозус. Студиозус листал с величайшим вниманием какую-то кожаную книгу, а остальные стояли у полок с виршами. Возле конторки торчал Приказчик немногим старше
Тарика, щуплый, как свечечка, в круглых стекляшках, но Тарик сразу подметил, что стекла простые, как в окнах: ага, для солидности нацепил, дело нередкое. Смерив взглядом Тарика так, как сам Тарик смотрел на Градских Бродяг, щуплый осведомился с видом крайнего превосходства:
— Парень, ты точно пришел, куда тебе надо? У нас дурных приключений и душещипательных страстей не водится, не держим такой дешевки...
Оценив его в мгновение ока, Тарик пришел к выводу, что этому задохлику он легко накидал бы до кровяных соплей. Может быть, тот никогда и не дрался, связываться с таким — все равно что девчонку бить.
Пока он подыскивал ответ, политесный, но сразу показавший бы, что он этого выпендрежника в грош не ставит, дворянин подозвал нахального типа, чтобы рассчитаться за выбранное — сразу четыре книжки виршей. Из задней двери вышел человек совсем другого пошиба: пожилой, седой, с располагающим к себе лицом, и стекляшки, сразу видно, не для выпендрежа надеты, а по слабости глаз, как у Чампи. Вот с ним-то Тарик как-то сразу разговорился, уже без робости. Узнав, что Тарик заинтересовался виршами, но ничего в них не понимает (ну, неотложная надобность, знаете ли, возникла), дядюшка Каборо (так его, оказалось, звали) не выразил ни малейшего удивления и не смотрел свысока. Однако, судя по его лукавому взгляду (сильные стекляшки увеличивали глаза не менее чем втрое), прекрасно понял, что это за неотложная надобность такая. И сказал с загадочной улыбкой: ну да, у многих однажды просыпается интерес к виршам, это нужно только приветствовать, и со временем все начинают разбираться, это иногда становится пристрастием на всю жизнь. При этом называл Тарика крайне политесно: не «мальчуганом», а «юношей», как обычно обращаются к дворянам и сынкам богатеев. Так что Тарик воспрянул, ощутив себя и здесь своим человеком.
