В Москве все было по-другому. Там шли гораздо более ожесточенные бои, продолжавшиеся почти неделю. Генеральное консульство, расположенное в Брюсовом переулке недалеко от центра города, оказалось в зоне обстрела. Ряд сотрудников, блокированных в служебных помещениях, были вынуждены провести там несколько дней, не имея возможности добраться до своих домов; другие укрылись в казармах французской военной миссии, поскольку здания, в которых они жили, оказались слишком уязвимыми при артобстрелах. Те, кто ухитрялся посещать офис в те дни, включая генерального консула Саммерса, делали это с большим риском для жизни, постоянно ныряя в дверные проемы и за углы, чтобы укрыться от стрельбы. Как Генеральное консульство, так и дом Саммерса были повреждены огнем из винтовок и артиллерии. Саммерс, скромно умолчав о своей собственной деятельности, особо поблагодарил Госдепартамент за героизм и эффективность работы своего помощника де Витта С. Пула. Когда наконец 14 ноября московское восстание закончилось победой большевиков, все американцы были физически невредимы и консульское учреждение возобновило привычное функционирование.

Первым актом советской власти, затронувшим интересы западных держав, стал призыв к общему прекращению войны. Напомним, что слово «мир» было одним из ключевых в главных лозунгах, с помощью которых большевистская фракция пробилась к власти. Обещание вывести Россию из войны представляло собой давнее политическое обязательство со стороны советских лидеров, начиная с Циммервальдской конференции европейских социалистов в 1915 году. Это был основной принцип большевистской политики, безусловно основанный на традиционном левосоциалистическом отношении к «империалистическим» войнам. Не забывало большевистское руководство и о том, что только путем прекращения военных действий армия могла быть успешно и окончательно дестабилизирована и обеспечила бы поддержку нового режима крестьянско-солдатскими массами.

В соответствии с этим уже 8 ноября, на следующий день после первоначального захвата власти, в разгар всех бурных событий тех дней и часов Ленин и его соратники нашли время, чтобы одобрить на Втором съезде Декрет о мире, призывающий «все воюющие народы и правительства к немедленному началу переговоров о справедливом и демократическом мире». Такой мир они определили как немедленный, «без аннексий и контрибуций».

С официальной точки зрения союзников этот декрет рассматривался как недружественный шаг. Западные страны по-прежнему смотрели на Россию как на одного из членов Антанты, поскольку никакого официального заявления о выходе страны из тройственного альянса не поступало, а Декрет о мире был принят и передан миру без предварительной консультации или предупреждения союзных правительств. Это явно угрожало нарушением формальных обязательств, взятых Россией в 1914 году по отношению к другим державам Антанты, не заключать сепаратный мир. В 1917 году, когда страсти войны достигли пика, внезапная угроза дезертирства России представляла собой не только серьезный удар по Альянсу, но и выглядела в глазах большей части западной общественности как акт откровенного вероломства и предательства.

Кроме того, форма и условия этого обращения имели явную цель оскорбить правительства союзников. Обращение было адресовано не только правительствам, но и, поверх их голов, народам. Другими словами, декрет завуалированно предлагал «народам» взять дело в свои руки и создать некие новые органы управления, минуя существующие правительственные структуры, с целью определения условий мира. По сути, это был скрытый призыв к революции. Говоря о мире, основанном на принципе «никаких аннексий», декрет подгонял под этот термин и существующие западные колонии, следовательно, требование заключалось не только в прекращении военных действий, но и в немедленной повсеместной отмене колониальных отношений. Таким образом, авторы декрета отягощали его основную цель скрытыми требованиями подстрекательского и пропагандистского характера, которые априори должны были быть восприняты оскорбительными и неприемлемыми для ведущих союзных государств. Это был первый пример в большевистской советской международной практике приема, который позже станет называться в советском обиходе «демонстративной дипломатией», то есть «дипломатией, направленной не на содействие выработке добровольного принятия взаимовыгодных соглашений, а использовавшейся ради того, чтобы поставить в неловкое положение другие правительства и вызвать оппозицию среди их собственного народа» (Советские внешнеполитические документы / Под ред. Джейн Дегра. Лондон: Изд-во Оксфордского университета для Королевского института международных отношений, 1951).

Трудно поверить, что правительства союзников серьезно отнеслись к формулировкам и предложениям, изложенным в Декрете о мире. Они могли бы быть приняты только в том случае, если эти только эти правительства до такой степени находились под давлением внутренней оппозиции, что потеряли всякую независимость и политическое достоинство. С точки зрения большевиков такая ситуация могла бы стать вполне допустимой. Много раз преданные в будущем из-за своей неверной оценки реальной степени народной поддержки демократических правительств Ленин и его друзья были убеждены, что декрет приведет «либо к скорейшему миру, либо к революционной войне». На самом деле он не привел ни к тому ни к другому.

Декрет о мире был опубликован в иностранной прессе Петрограда и транслировался по радио. Его условия подробно освещались в нью-йоркских газетах утром в субботу 10 ноября. Однако он никогда не был официально доведен союзным правительствам – факт, который, конечно, представлял собой еще одну вопиющую невежливость и исключал вероятность какого-либо официального ответа. Таким образом, первоначальной реакцией западных стран на свержение Временного правительства стали тревога и возмущение, сопровождаемые немалым сомнением, что новым хозяевам российской столицы удастся удержать власть в течение хоть сколько-нибудь длительного времени. Если бы мир не находился в эпицентре великой войны, находившейся тогда в решающей стадии, если бы большевики не открыли свои внешние отношения оглашением провокационного и оскорбительного декрета, фактически объявляющего выход России из антигерманской коалиции, то западные страны, возможно, в большей степени задумались о более глубоких социальных и политических реалиях, обеспечивших успех большевиков, и рассмотрели с более широкой точки зрения политические проблемы и то, что эти проблемы им предвещали. Как бы то ни было, западные страны с самого начала стали рассматривать революцию в Петрограде в первую очередь в аспекте Первой мировой войны. В сложившихся обстоятельствах революция не могла не вызвать чувства горького негодования и отрицания во множестве западных умов, поглощенных эмоциями военного времени.

Вашингтонская пресса, опередив официальные каналы, довела до правительственных лидеров и общества столицы новости о событиях в Петрограде. Первые сообщения о перевороте в Петрограде начали поступать в редакции Вашингтона уже в четверг, 8 ноября. В тот же день на Госдепартамент было оказано давление с просьбой прокомментировать произошедшее. Можно сказать, что это был первый из многих последующих запросов в Госдепартамент, касающихся американской политики по отношению к Советской России. Госдеп проявил мудрость и отказался от каких-либо комментариев, сославшись на отсутствие официальных отчетов от посла Фрэнсиса. На следующее утро первые полосы прессы запестрели сообщениями о захвате власти большевиками, в целом весьма соответствующими действительности (опорные точки: бегство Керенского – штурм Зимнего дворца – Декрет о мире).

Позже в тот же день, по сообщению вашингтонского корреспондента «Нью-Йорк таймс», состоялось совещание Кабинета министров, полностью посвященное обсуждению ситуации в России. С точки зрения истории это было первое внутригосударственное обсуждение проблем политики в отношении нового режима, но, похоже, официальных записей об этом событии не существует. Администрация, согласно тому же сообщению в прессе, была «естественно обеспокоена», но «не теряла надежды на то, что Россия останется в лагере союзников». В частности, беспокойство проявлял министр финансов, который склонялся к продолжению экономической помощи при условии, что большевики не выведут Россию из войны.