В роскошной резиденции, расположенной несколько дальше вдоль набережной Невы, британский посол сэр Джордж Бьюкенен безутешно наблюдал из окон своей гостиной за артиллерийской пальбой, развязавшейся над рекой. Неподалеку, в более скромном здании, находящемся на одной из внутренних улиц, безмятежно спал американский посол. Несмотря на преклонный возраст, он никогда не подвергал сомнению ценности своей юности и не пытался слишком пристально вглядываться в неопределенность будущего. В элегантном люксе отеля «Европа» два старших члена миссии Американского Красного Креста Уильям Бойс Томпсон и Рэймонд Робинс, оба – дети американского Запада, испытывающие ностальгию по романтике первых дней своей шахтерской молодости, коротали часы за обсуждением нового проекта по добыче меди в Аризоне. Они были сильно заинтересованы революцией, но и совершенно беспомощны, сбитые с толку потоком событий. В 22:26 Робинс записал в своем карманном дневнике: «Великий день для России. Мировая война, неминуемая Гражданская и коммуна. Что за время. Боже… Помоги Америке, России и свободным народам мира».

В 2 часа ночи красногвардейцы, сопровождаемые уличной толпой, ворвались в осажденный дворец. Эта атака стала следствием условного сигнала – выстрела с крейсера «Аврора». Вопреки бытующей легенде, этот выстрел был произведен холостым снарядом, а древние артиллерийские орудия крепости в большей степени пугали стрелявших из них, нежели тех, против кого орудия были направлены. Большевистский захват Зимнего произошел прежде всего из-за разобщенности и колебаний его защитников. Кроме того, тыльный вход во дворец по чьей-то неосторожности оставался открытым. Уже через 10 минут после начала штурма двери в зал заседаний Временного правительства с силой распахнулись. Человек в пенсне и широкополой шляпе художника, больше похожий на деятеля Французской революции, чем на русского, ворвался вовнутрь, а дверной проем заполонила толпа. «Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными!» – выкрикнул «художник», и министров под конвоем вывели прочь.

Несколько минут спустя пятеро американцев, блуждающих по Зимнему в диком возбуждении той ночи, словно люди с другой планеты, наткнулись на заброшенный кабинет. Среди царящего беспорядка они обратили внимание на исписанные бумаги, положили в карманы несколько незаконченных черновиков и побрели дальше по бесконечным коридорам. В конце концов они привлекли внимание возбужденной толпы, деловито грабящей дворец, и чуть сами не были линчеваны. Но были спасены лишь благодаря своевременному вмешательству какого-то командира-красногвардейца. Четверо из этих американцев были журналистами во главе с молодым радикалом, выпускником Гарварда Джоном Ридом, оставившим отчет о той ночи, который еще долго будет жить в исторической литературе. Пятый, сдержанный, но бесконечно наблюдательный и хорошо информированный, – Александр Гумберг, определивший пути развития советско-американских отношений на долгие годы вперед. Покинув Зимний дворец, все пятеро направились в Смольный, где II съезд Советов, кипящий страстями и возбуждением, принимал известия о ночной победе и провозглашал установление советской власти. Рид, покинувший съезд только ранним утром, завершил свой классический отчет о событиях той ночи следующими словами: «Хотя было шесть утра, ночь все еще оставалась тяжелой и холодной. Лишь слабая неземная бледность, крадущаяся по тихим улицам, приглушала свет фонарей. Тень ужасного серого рассвета вставала над Россией…»

Новое положение дел в стране, порожденное событиям той ночи, оказало самое глубокое влияние на отношения и народов внутри самой России, и страны с внешним окружением. Не последнюю роль здесь играло и растущее революционное движение на североамериканском континенте, в частности – в Соединенных Штатах Америки, чей собственный опыт в чем-то даже совпадал с российским, но в чем-то сильно отличался. С момента захвата большевиками власти в Петрограде отношения между этими двумя великими национальными сообществами приобретали все большее значение не только для своих народов, но и для мира в целом. Настоящее исследование посвящено ранней фазе этих отношений, которые в значительной степени незаслуженно преданы забвению.

Большевистский захват власти в Петрограде 7–8 ноября 1917 года является формальной отправной точкой для этого повествования. В действительности это была лишь заключительная фаза революционного процесса, начавшегося одновременно с крахом царской системы, произошедшим несколькими месяцами ранее. Прежде чем мы перейдем к рассмотрению хода советско-американских отношений, будет полезно кратко взглянуть на американскую реакцию на предыдущие события. Падение царизма в марте 1917 года (в силу разницы между старым и новым календарными стилями его обычно именуют Февральской революцией) представляло собой одно из самых удивительных, мало предсказуемых и даже по сей день наименее понятых великих политических изменений в истории. Попытка описать эти события вышла бы за рамки целей данного исследования. Но отметить некоторые особенности Февральской революции, безусловно, необходимо.

Прежде всего, эта революция не была надуманной: ее никто предварительно не планировал и не организовывал. Даже большевики, которые годами о ней мечтали, включая профессиональных революционеров, были захвачены врасплох. Февральская революция просто стала судьбоносным крахом старой династически-имперской системы, зажатой между стрессами крупной современной войны, для которой эта система оказалась неадекватной, и инертностью императорского двора, утратившего свою упорядоченность по отношению к событиям, потерявшего контакт с людьми и даже уважение правящей бюрократии.

В этой книге везде будет использоваться григорианский календарь (юлианский календарь сохранялся в России до 14 февраля 1918 г.). Разница между этими двумя календарями составляла тринадцать дней, причем григорианский календарь опережал юлианский. Таким образом, даты, приведенные здесь для периода до 14 февраля 1918 года (взятые из русских источников), часто будут указываться на тринадцать дней ранее.

Очень многие россияне мечтали – подобно большевикам – о революции в той или иной форме и в той или иной степени и были раздражены тем, что им казалось бесконечным, – ожиданием ее прихода. Однако с точки зрения идеалов, к которым стремилось большинство этих людей, Февральская революция произошла если не преждевременно, то, можно сказать, в самое неподходящее время. Во-первых, страна пыталась вести крупномасштабную войну, предполагающую широкую мобилизацию рабочей силы и огромную нагрузку как на всю экономическую, так и административную систему. Последствия февральского вмешательства, о которых большевики, к своему сожалению, узнали позже, было нелегко ликвидировать. Они не могли не усугубить бремя любого нового режима, приходящего к власти в текущих исторических условиях. Помимо этого, между различными политическими группами не существовало достаточного единства, позволяющего заменить царскую власть даже в конкурентной борьбе. Между этими группами не было даже консенсуса, столь необходимого для любого упорядоченного перехода к какой-либо стабильной форме представительного правления. Российское политическое общество, кипевшее в условиях царской власти, стремящейся, в свою очередь, его уничтожить или хотя бы сделать более умеренным, на самом деле было трагически расколото едва ли примиримыми разногласиями. События неудавшейся революции 1905 года и более поздние потрясения, вызванные Первой мировой войной, довели российских социалистов до такого состояния, что их ненависть и недоверие к «буржуазным» партиям достигли крайности. Сама же их привязанность к собственной стране была ослаблена в пользу концепций политических обязательств, основанных на классовой борьбе, а не на национальных интересах. Вместе с тем несоциалистические элементы были склонны рассматривать социалистических лидеров как безответственных демагогов и чуть ли не предателей. Ситуация еще более осложнялась ростом сепаратистских тенденций во многих частях Российской империи. Последнее было обусловлено несчастьями того времени и теперь сильно стимулировалось исчезновением династического центра, который, по крайней мере, служил своего рода единственным символом национально-политической близости.