– Она выздоровеет? – с надеждой спросила мать.

– Это от вас зависит, – вздохнула я. – Всё, идите. Завтра все скажу.

Женщина покорно забрала дочь, ещё не смея поверить в чудо, и ушла. Я рухнула в кресло, завернулась в плед, свернувшись в калачик и… мгновенно вырубилась.

Мне снились заснеженные леса, горы и яркая, голубая луна. И странные, невиданные звери и птицы. И я тоже зверь. Какой? Не знаю. Но определённо зверь. С четырьмя лапами и хвостом! Я мчалась по заснеженному лесу, среди деревьев и звала кого-то. И слышала, что где-то далеко-далеко раздаётся ответ.

Проснулась от тихого ворчания, раздававшегося совсем рядом. Голос был низким, грудным, но определённо женским.

– Уйдёт от нас хозяюшка! Как есть, уйдёт! Ой, горе-то!

– Тише ты! – шикнул на него другой голос, мужской, басовитый. – А ну, как разбудишь? А в избе не прибрано, полы не метены! И печь не чищена! Встанет хозяюшка, и заместо завтрака будет пыль по углам гонять!

– И то, правда! – спохватился женский голос. И тут же по полу зашуршало, в печи заскреблось. – Да, ведь, зовёт её кровь-то! Эх!

– Что толку вздыхать? – буркнул в ответ мужской. – Будто это поможет! Верить надо. Авось, не оставит нас хозяюшка совсем-то. Здесь, ведь, дом её.

Я с трудом сдерживаю улыбку, а потом, резко открываю глаза. И вот теперь улыбаюсь, глядя на смущённых домовых, застигнутых врасплох.

– Утречко доброе, Тихон Шелестович! И тебе, Любава Суровна! О чем речь ведём?

– Дык, это… так, промеж собой болтаем, – не моргнув глазом врёт домовик. – Я, вот, Любушке-то говорю, мол, печь не чищена. Того и гляди, дымоход забьёт! Да-а!

Домовушка, под шумок, улизнула. Только веник по полу шуршит, подметает. До порога пыль домёл и в угол шмыгнул, словно не при делах. Но, стоило мне скосить глаза на веник, как и домовой исчез, будто его и не было. Не любят домашние духи показываться на глаза. Взрослым. В детстве-то они со мной частенько играли.

Несмотря на то, что заснула в кресле, выспалась я на удивление хорошо. Первым делом принялась за печь. Растопила, заварила травяной чай для восстановления сил, потом сварила некрепкий бульон из курицы. Разлила все в две бутылки. Как раз к приходу женщины всё успела. Она пришла в лихорадочном возбуждении. Глаза горят, губы дрожат, силясь что-то сказать. Пришлось сначала усадить и напоить успокоительным отваром.

– Она пошевелилась! – наконец, выдала женщина новость. – Сама! Столько дней… я думала, паралич… а тут… я все, как вы сказали, делала! Всю ночь от доченьки не отходила! Да, от иконы Царицы Небесной! Отпаивала. А утром она… голову повернула. И, тихо так, шепчет: "писать хочу!" Она, ведь, поправится, правда?

– Правда, – я невольно улыбаюсь. Ребёнок пошёл на поправку. Значит, помогла моя ворожба. – Она поправится. Теперь ей только любовь материнская, да забота нужна. С любовью бульон и кашу вари, с любовью чай готовь. Кормить по чуть-чуть, словно ей полгодика. Понемногу каждый день прибавлять порцию. С любовью, с радостью, да руками, не в машине, стирай её вещи. И утюгом их не касайся. Надевай прямо так, неглаженными. Да, ещё каждый день по три раза нужно ей массаж делать. Всего тела. Врача для этого звать не нужно. Сама научись и сама делай. С любовью и радостью. Тяжело это, но ты старайся. Дитя от тебя всецело зависит сейчас. Никаким врачам её не показывай до тех пор, пока она на ноги не встанет и ходить не начнёт. И в дом тоже не пускай никого. Даже родственников. Только сама. Всё поняла?

– Поняла, – кивнула женщина. – Только… как же я… денег почти не осталось. Мужа нет. Сбежал, как дочка заболела. Козёл!

– А, вот, этого не вздумай! – нахмурилась я. – Помни, только любовь должна быть в сердце твоём. Озлобишься, рассердишься на кого, дочке хуже сделаешь. Проклинать начнёшь – вовсе убьёшь её! Тогда уж и я не помощница. Ни на кого не смей зла держать! И мужа прости. От всего сердца прости. А деньги… – я призадумалась, вспоминая, где лежит мой детский, обережный поясок. Вроде, в сундуке был. Ныряю туда. Точно, вот он, широкий ремешок, скроенный из обрезков и расшитый первыми, ещё корявенькими обережными рунами. И рубашка детская тут же. Такая же корявая и кривая. Однако, несмотря на корявость, обереги работали исправно. Я протягиваю женщине и поясок и рубашку. – Вот, возьми. Надень на дочку и не снимай, пока она из них не вырастет. А после храни в укромном месте. Если заболеет дочка, ты рубашку эту достань, да ей на грудь положи. Да, помни, эти вещи стирать в машине нельзя. Только руками. Порвётся вышивка в машинке – уйдёт в воду сила обережная. А поясок этот ты себе оставь. В сумочке с собой носи. Или за пазухой. Он удачу тебе принесёт. А там, глядишь, и деньги найдутся.

– Спасибо тебе, ведунья! – женщина прижала к себе поясок и рубашку. – Тяжело мужа простить, но ради дочери я постараюсь. Сколько я должна за лечение?

– Иди, – отмахнулась я. – Тебе денег только до дома добраться и осталось. Мне отдашь, на что жить будешь? Иди. А, нет, постой-ка! Вот, что, – я всмотрелась пристально в женщину. Хмыкнула. – Отдашь мне первую вещь, которую своими руками сотворишь! Именно первую. По почте пришлёшь на этот адрес. Теперь иди.

Спровадив гостью, я улыбнулась. Женщина мастером игрушек станет. Как только мой поясок у неё в руках очутился, так и заработал. Дар открыл, ауру чистить начал. Я ей свою первую работу отдала, а взамен она свою отдаст. А первой её работой большой, мягкий леопард будет. Такой же корявенький, как моя рубашка. Но сошьёт его мастерица для меня.

Ещё через неделю вернулся маг. Довольный, как бабушкин кот, Васька после целой миски сметаны! Через плечо аж две сумки, битком набитые разным поделочным хламом. Аквамарин, гранит, бирюза, халцедон, кошачий глаз, авантюрин, аметист, хризолит, турмалин, янтарь, обычное стекло, крашенное и прозрачное и прочая, разная блажь, которая и в самом деле стоила недорого. А ещё оловянные ложки, солдатики и прочие вещицы. А они-то зачем?

– У нас такого металла нет, – пояснил Керт, заметив мой недоуменный взгляд. – Нигде. А работать с ним одно удовольствие! Плавится на обычном костре, магически инертен, сочетается с любыми материалами, ну, разве что, золото исключая. Но и это даже не минус, а плюс! В золото ещё не всякий камень оправишь. Откуда вы его берете? Где он рождается?

– Олово рождается на заводе! – хмыкнула я. – В природе его нет в чистом виде.

– Но это же не сплав из других металлов, – с сомнением фыркнул маг, всматриваясь в одну из ложек. – Это чистый, однородный металл!

– Нет, не сплав, – с удовольствием подтвердила я. Полюбовалась на растерянную мину мага и пояснила. – Насколько я помню, в природе олово встречается в виде минерала с кучей всяких примесей и солей. Этот минерал плавят на заводе при определённой температуре, потом очищают и на выходе получается отдельно металл и отдельно остальное. Ну, технологию всего этого я, извини, не знаю. Это тебе на завод надо попасть, где олово плавят.

– Ясно, – улыбнулся Керт. – Спасибо. А то я не знал, у кого спросить, чтобы не сочли за идиота.

– Да, брось, этого не знает большинство людей, – рассмеялась я. – Несмотря на то, что это проходят в школе. Кстати, вот, школьники знают.

– Ну, что, Алиса-Хранительница, проводишь до тропы?

– Провожу, уж! – фыркаю я.

Керт переодевается в свою одежду, пристёгивает за спину меч, перекидывает через плечо свои сумки. До начала тропки не так уж и близко. Гиблый Овраг покрыт туманом во всякое время. Иной раз и ядовитым! Но не сейчас. Передо мной туман расступается, открывая тропинку. Не та. Мне другая нужна. Эта на ту сторону оврага выведет. А эта? На кладбище. Знание приходит само собой. Как будто изнутри. Словно я всегда это знала, да подзабыла, а теперь, вот, вспомнила. Ещё развилка. Да, это она!

– Вот твоя тропа, – я указываю на дорожку. – Только не сворачивай. Прямо иди. Выйдешь в Карнат, так туман рассеется.

– А если ещё раз приду, не прогонишь? – весело спрашивает маг.