Мерри остается сидеть, но выгибается и кричит:

– Марджори! Кажется, я слышала, как кто-то постучал в дверь!

Мерри закрывает ладонью рот, испугавшись, что тот, кто постучал, наверняка услышит. Несмотря на свой страх, она понимает, что этот тихий звук был таким легким, неуловимым, едва слышным, что, возможно, он ей просто почудился. Вероятно, она просто выдумала его, сочинила свою собственную историю.

Марджори говорит:

– Я ничего не слышала.

– Кто-то тихо постучал. Я слышала. – Мерри прижимается ухом к дереву, закрывает глаза и пытается придумать конец истории про стук. Один-единственный стук превращается в целый шквал, созданный тысячами маленьких кукольных ручек этих безликих игрушек, которые, возможно, приползли сюда из Нью-Йорка, и они карабкаются, взбираются друг на друга, чтобы только постучать в дверь. Мерри обхватывает себя руками в ужасе оттого, что дверь может сорваться с петель и упасть на нее. Стук продолжает нарастать, а затем стихает вместе с умирающим ветром.

Мерри прижимает руки к двери и говорит:

– Прекратилось.

Марджори отвечает:

– Там никого нет. Не открывай дверь.

Марджори ничего не ела уже несколько дней. Из еды у них остается только несколько упаковок вяленого мяса и полпачки готовых завтраков «Чериос». В подвале – всего две бутылки с питьевой водой, по галлону каждая. Они стоят в углу под лестницей. С фонариком в руках Мерри садится на сырые доски рядом с лестницей, пластиковые бутыли прижимаются к ее бедру. Здесь прохладнее, но ее ноги в резиновых сапогах все равно потеют. Сапоги она надела на всякий случай, если вдруг решит пойти к дальней стене, поискать банки с соленьями или консервами, которыми мог запастись отец.

Мерри сидит здесь уже больше двух часов и светит фонариком в земляной пол. Когда она спустилась сюда в первый раз, кончики побегов растений лишь чуть-чуть торчали из-под изголодавшейся по солнцу земли. Теперь самые высокие из них вымахали больше фута высотой и напоминают копья. На концах они покрыты листьями, которые наверняка будут задевать ее коленки, если она захочет пройтись по подвалу. Она думает, что, скорее всего, на ощупь листья шершавые. Возможно, они даже ядовитые, хотя сестра никогда не говорила ничего подобного.

Рано утром Мерри решила, что хватит ей сидеть у входной двери и ждать, пока в нее постучат, нужно заняться чем-нибудь еще. Она занялась делом: переставила свечи на каминной полке и зажгла несколько новых, хотя отец говорил, что она еще слишком маленькая, чтобы пользоваться спичками. Она обожгла кончики большого и указательного пальцев, когда зажгла первую спичку и наблюдала за тем, как синее пламя извивалось на ее конце. Разобравшись со свечами, она приготовила для Марджори сменную одежду и оставила на диване небольшой плотный сверток. Она выбрала для нее зеленое платье, которое Марджори никогда не надевала и которое сама Мерри с удовольствием бы стала носить. Затем она подмела пол в гостиной и кухне. Обломки соломинок от веника вызвали у нее тревогу.

Марджори почти весь день спала и проснулась только для того, чтобы быстро рассказать историю о том, как растения разбивали склоны гор, словно яичную скорлупу, заполняли каньоны и долины буйством зелено-коричневых цветов и выпивали все пруды, озера и реки.

Мерри освещает фонариком известняковые стены фундамента дома, но не замечает никаких трещин или повреждений, как в недавних историях про растения. В своих рассказах Марджори любит преувеличивать. Например, Мерри действительно выискивала пауков и убивала их, это правда, она поступала так из-за их дергающихся ножек. Просто когда она наблюдала за тем, как пауки каким-то невероятным образом взбираются по стенам или ползают по потолку и при этом двигаются так, словно исполняют заранее поставленный кем-то танец, в голове у нее начинало твориться нечто невообразимое. Это было похоже на землетрясение. Но она никогда не была настолько жестокой, чтобы отрывать им ножки пинцетом и коллекционировать их безногие тела. Мерри не могла понять, почему Марджори рассказывала про нее такую ужасную неправду.

И все же вначале Мерри верила в истории Марджори о растениях, верила, что растения были даже хуже, чем их описывала сестра, и это пугало Мерри больше всего. Но теперь, когда она стала наблюдать за поселившимися в их подвале ростками и черенками, они кажутся ей не такими ужасными. Да, они настоящие, но совсем не похожи на чудовищ, которые поглощают города и разрушают горы.

Мерри хочет провести эксперимент, поставить опыт, поэтому выключает фонарик. Она слышит только свое дыхание, этот звук похож на барабанный бой: такой сильный и громкий, что он полностью наполняет голову, и в кромешной темноте голова становится средоточием всего. Понимая, что ее собственное тело является источником этих ужасных звуков, она впадает в панику, но тут же успокаивается, воображая, будто на самом деле эти звуки издают побеги, которые растут, вылезают из-под земли и тянутся вверх. Мерри снова включает фонарик и смотрит на пол в подвале – она уверена, что за это время появились новые ростки. Вытянутые и заостренные кончики самых высоких побегов украшают поразительно зеленые листья, каждый – размером с игральную карту, и на конце они тоже вытянутые и заостренные. Стебли растут ровными аккуратными рядами, хотя со временем эти ряды становятся все более тесными, а расположение побегов – более сложным. Мерри снова выключает фонарик, сидит одна в темноте, дышит, прислушивается, а когда включает его, то смеется и хлопает себя по ноге свободной рукой, заметив прогресс в росте побегов.

Мерри начинает фантазировать, что ее отец вернется домой невредимым, принесет продукты, на его землистом лице будет сиять счастливая улыбка, и он больше не станет вести себя как чокнутая белка.

Но ее мечты резко обрываются. За прошедшие дни их отец стал чем-то непостижимым, недосягаемым, как дерево, затерявшееся в огромном лесу, или история, которую она слышала давным-давно и совсем забыла. Возможно, то же самое пережила когда-то Марджори по отношению к своей матери? Когда их мать убежала, ее сестре было примерно столько же лет, сколько сейчас Мерри. Для Мерри их мать – скорее, какой-то смутный образ, а не живой человек. Неужели и отец станет для них таким же чужим, если не вернется? Мерри боится, что воспоминания о нем, в том числе и самые незначительные, улетучатся и вернуть их никогда больше не удастся. Она уже пытается с жадностью цепляться за спрятанные глубоко в памяти сцены из прошлого: как прошлой весной и летом, пока Марджори гостила у подруги, они с отцом раз в неделю ездили за покупками. Как на каждом светофоре его рука начинала осторожно подкрадываться к ней по сиденью грузовика, чтобы хлопнуть ее по коленке, если только она не успевала первой шлепнуть по его сухой шершавой руке. Как они все вместе ехали домой, и он разрешил дочерям отстегнуть ремни безопасности, пока они поднимались по извилистой дороге в гору. Мерри сидела посередине, и на каждом повороте девочки скользили по длинному сиденью. Возможно, тогда отец просто терпел их дикий смех и наигранные крики, пока они соскальзывали друг на друга или на него, и скрывал свое раздражение? Или же он с удовольствием принимал участие в их игре и сам наклонялся то влево, то вправо вместе со своим грузовиком, из-за чего его дочери кричали еще громче? Она этого уже не помнит. Мерри не может подобрать слов, но мысль о том, что в этом мире люди исчезают, как дни на календаре, пугает ее, она желает только одного: чтобы она сама и те, кто ей дорог, могли укорениться на одном месте и никогда это место не покидать.

Мерри хочется расспросить Марджори о родителях и не только о них, но она сильно переживает за сестру. Марджори явно не в себе. Сегодня утром, рассказывая историю, она даже не открыла свою книгу. А когда Мерри уходила из гостиной в подвал, Марджори опять спала, и ее веки были фиолетовыми, как сливы. Что, если Марджори тоже убежит и оставит ее совсем одну?