Загляни в этот поздний час на полутемное Пересечение кто-то, кто не знаком с обычаями Царства, его ждало бы немалое потрясение. И дело даже не в оживленных песнях, поющихся многочисленными собравшимися под подобающее бренчание тар, прежде всего чужака поразило бы объединяющее всех ожидание. Ожидание, несомненно, чего-то праздничного! Впрочем, описанная ситуация представлялась абсурдной: по Царству сроду не разгуливали чужаки. А ежели кто и забредал, то моментально становился своим. Но все-таки Праздник принадлежал радушию совсем иного толка.

Несмотря на то, что половина его сущности все еще отсутствовала, ее другая, постоянная сторона позволяла свободно наблюдать за происходящим на Пересечении. Развевающиеся от осеннего ветра разноцветные ленточки, как будто чувствовали скрывающийся взгляд и озорливо его подразнивали. Возбужденность их украшений передавалась обычно невозмутимым норам, берлогам, избушкам и прочим обителям жителей Царства. Они передавали по кругу: он смотрит, он смотрит! Не слышащие этого клича поющие, в удивительный противовес своим обителям, заменяли залихватские песни лиричными балладами, прижимая драгоценные тары к груди. Приближались осенние единицы – середина осени.

– Феодор, девочки уже наверняка совершенно измотали матушку, нам следует поспешить ей на выручку. Ты точно не пойдешь с нами? – медведица подступила к нему бесшумно, чего нельзя было сказать о медведе:

– Благоверная, наш Феодор безмерно уважает традиции. Не порть ему Праздник бесполезными уговорами!

– Спасибо вам за приют. Находиться в этот день в обители, полной любви… не могу выразить, что это для меня значит, – развернувшись к супружеской паре, поблагодарил ее Феодор.

– Ну что ты, тебе не за что нас благодарить, – растрогалась медведица.

– Лия, он произносит похожее ежегодно, – но и медведь украдкой смахнул скупую мужскую слезу.

Итак, Феодор остался в берлоге один. Он отказался идти с друзьями не из упрямства, а потому что знал: так надо. Никогда в жизни не видевший сородичей Феодор при рождении унаследовал определенные понятия. И потребность быть перед осенними единицами в одиночестве – как раз оттуда. Завешанная портретами их жития-бытия супружеская берлога друзей – его послабление. Словно… нет, это глупости, просто в ней обитала любовь, а он, как существо одновременно разумное и восприимчивое, не мог ею не привлекаться. Но полно, а то за отступлением мы чуть не пропустили момент. Феодор счел: пора. Покидая трехкомнатную берлогу, он склонил перед ней голову. Помимо естественного уважения, это объяснялось тем, что дверной проем приходился ему на уровень плеч.

Переполненность Пересечения Феодору нисколько не мешала. Конечно, перед ним бы все расступились, но зачем ему это, коли можно расправить крылья?!

– О-ох! – пронесся по Пересечению вздох неизменного восхищения.

– Он летит, я его вижу! – радостно завопил какой-то непосвященный малой. Его сразу одернули взрослые, для которых церемония Праздника – неприкасаема.

Летя примерно в футе над земляками, Феодор старался на них не смотреть. Их вздернутые кверху благоговейные лица его бы смутили и обрекли на явно лишние сейчас сомнения. Пожалуй, единственное, что не вызывало их в церемонии – это огонник. Именно он и являлся Пересечением! Ведь как таковых улиц в Царстве не имелось. Идущие от обителей, учебных, культурных и развлекательных построек, тянувшихся с четырех границ, очереди празднующих пересекались у огонника – огромного белоснежного яйца. Того самого, из которого некогда вылупился Феодор. С тех пор оно опередило его ростом втрижды!

Приземляясь в огонник, Феодор ловко уцепился когтями за его скорлупу. И без того тихое Пересечение, казалось, вовсе перестало дышать. Удерживая взгляд на огоннике, Феодор заговорил:

– Я родился миллионы часов назад. Родился здесь, в Царстве. Оно приняло и воспитало меня как родного. Я никогда этого не забуду. Как не забуду того, что места, откуда я попал в Царство, уже не существует, оно будто растворилось. Однако вдобавок к жизни моя историческая Родина наградила меня даром, которым по праву заслуживает обладать Царство. Четыре семьсот пятьдесят два! – и, запрокинув голову назад, дракон вызвал пламя.

Ох, как же он изголодался по обжигающему горло огню! Прожигая его до основания, оно вырывалось наружу, уничтожая сомнения, усталость и осеннюю грусть. Феодора переполняло то ликование, от которого хотелось взлететь. Что он, собственно, и сделал. Кружась возле огонника, Феодор наполнял его огнем предков, распространяющимся через подземные трубы по внешним шарообразным лампам строений Царства. Отовсюду слышались крики:

– УРА!

– С ПРАЗДНИКОМ!

– И ВАС!

Исступленное ликование прошло так же внезапно, как появилось. Опустошенный дракон спустился на землю к ожидающим его в стороне от очередей лучшим друзьям: упитанному медведю и маленькому, не достающему Феодору и до плеч худощавому темноволосому человеку.

– Ты этой осенью крайне немногословен. Твое счастье, что всем нужно от тебя совсем не красноречие.

– Тарас, как ты можешь так о церемонии? – ахнул медведь. – Если ты пошутил, то шутник из тебя никудышный!

– Что?! – притворно возмутился Тарас. – Да все мои друзья прекрасного женского пола подтвердят, что я превосходный шутник! Это у тебя, Миха, медвежье чувство юмора.

– Козырять девушками стыдно, – медведь полон праведного негодования.

– Кх-м, а за кого у нас в очереди стоит жена? – рассмеялся Тарас.

В не менее традиционные, чем церемония, перепалки друзей, дракон сроду не вмешивался. Но все же обычно они забавляли его куда больше.

– Феодор, дорогой! Желаю высказать вам наше почтение.

– И мы! Хи-хи!

– Да, я… не стоит… – мялся Феодор, не желая вступать в подобные, давно приевшиеся ему разговоры.

Видно почувствовавшие настроение друга Миха с Тарасом бросили силы подвешенных языков на то, чтобы оградить Феодора от уже получивших огонь благодарных жителей Царства. Медведь не терпящим возражения тоном заговорил с обутым в лаковые галоши обстоятельным главой лисьего семейства, а человек занялся группкой хихикающих юных девиц на каблучках:

– Феодор улетает, высказывайте мне, я его лучший друг и передам все дословно!

– А вы, девушки, мне.

Очередь с тарами, тем временем, двигалась быстро: едва они подносились к огню, его языки запрыгивали в них с превеликой охотой. Им не терпелось распространиться по Царству.

– Ой, а вы для меня чего-нибудь не прогреете? Сами лично? – метнулся Феодору наперерез белобрысый мальчик. Тот самый, кто кричал на церемонии до появлении огня.

– Непременно. Как-нибудь прогрею, – пообещал, взлетая, дракон. Мальчик просиял: ему есть, чем похвастать перед сверстниками!

Когда Феодор долетел до находящейся у восточной границы пещеры, то испытал невероятное облегчение. Пролетев через пропавшую весной крышу, он незамедлительно создал новую, и уже от нее загорелась внешняя лампа пещеры.

Вышедшее из дракона пламя разительно отличалось от того, что он оставил в огоннике. Этот огонь мог и убить, если его не сдержать.

Дышащая пламенем крыша убаюкивала Феодора. Он свернулся подобно котенку уютным клубочком, и промозглая сырая земля стала ему мягкой периной.

– Пожалуйста, вы же обещали! – непосредственно взмолился мальчик. Он не мог вернуться к буравящим ему спину товарищам с пустыми руками, иначе они его засмеют! Обычно Феодор не потакал детским капризам, но предчувствие того, что этот мальчик приклеился к нему накрепко, увеличивалось день ото дня. Поначалу забавлявшая дракона ребяческая настойчивость начинала надоедать.