Если я выйду замуж и рожу детей, как мне вообще поделиться с ними тем, что он значил для меня?

«Супер, — подумала я, вытаскивая из кармана платья до сих пор влажный дурацкий платок Люсьена. — Теперь моё сердце разламывается на ещё более острые и крошечные кусочки, а моё страдание освещается этой уродливой лампой».

Рыдания, которые я сдерживала весь день, вырывались из моего горла. Я сняла очки и позволила им набухать во мне.

Я потеряла величайшего мужчину из всех, кого когда-либо знала.

Всем нужно, чтобы я была сильной, была в порядке. Моей матери и сестре, моим друзьям, моему городу. Им не нужно беспокоиться о том, как глубоко уходила эта расщелина горя. Но сегодня, прямо сейчас, я могла позволить себе быть такой, какая я есть. Опустошённой.

Слёзы горячо и быстро катились по щекам. Я обняла себя за торс и просто позволила им литься. Будто вулкан начал извергаться, я плакала и словно разрывалась надвое.

Я должна была испытывать некоторое облегчение. Папины страдания закончились. Ему больше не больно. Его сознание не крали у нас рак и наркотические обезболивающие. Он свободен от страданий. Но я не воспринимала это как конец своих страданий. Потому что я до конца своих дней буду скучать по своему папе.

Я шумно высморкалась.

Я всего однажды чувствовала себя так. Когда потеряла другого мужчину… мальчика, на самом деле.

Люсьен.

Его имя донеслось ко мне сквозь сопливое шмыганье носом. Вопреки нашим разногласиям, он пришёл сегодня. Он остался на протяжении всей службы и поминального обеда, говорил правильные вещи моей матери и сестре. А ещё он странным образом втолкнул в меня буррито и затеял ссору. Ссоры, поправилась я.

В дверь позвонили.

— Проклятье, — пробормотала я.

Я хотела побыть одна. Может, они уйдут. Я могу просто сидеть в темноте и переждать.

Но что-то внутри не давало мне. Может, кому-то что-то нужно. А может, мой гараж горит, и кто-то пытается меня спасти, а я слишком занята рыданиями и не замечаю.

Я снова высморкалась, затем принюхалась к воздуху.

Звонок опять зазвонил, и я ругнулась себе под нос. Протерев чистой салфеткой лицо с растёкшимся макияжем, я пошла к двери и надела очки обратно.

Я обнаружила на крыльце незнакомого человека, державшего руки в карманах джинсов. Ему было лет двадцать пять, и у него были курчавые волосы. В ухе виднелась серёжка, под шерстяным пальто — толстовка с эмблемой юрфака Джорджтауна, а на лице играла виноватая полуулыбка.

— Я очень извиняюсь за то, что тревожу. Вы Слоан? — спросил он.

— Да, — прохрипела я, затем откашлялась, прогоняя эмоции из своего горла. — Да.

— Ваш папа много рассказывал мне про вас и вашу сестру, — сказал он, кивнув и с трудом сглотнув. — Наверное, мне стоило сначала позвонить, но у меня был экзамен, который я не мог пропустить, а потом я сразу поехал сюда. Я ужасно жалею, что пропустил похороны, — он резко провёл рукой по этим коротким кудрям.

Я тупо уставилась на него.

— Я вас знаю?

— Эм, нет. Не знаете. Я Аллен. Аллен Апшоу.

— Вы были другом моего отца?

— Нет. Ну то есть, мне нравится думать, что мы были бы друзьями. На самом деле, он был наставником. Причиной, по которой я пошёл на юрфак… — Аллен умолк, выглядя таким же несчастным, как и я.

Я сжалилась над ним.

— Хотите зайти? Я как раз собиралась сделать чай или кофе.

— Конечно. Спасибо.

Я повела его по коридору, через атриум, мимо столовой в просторную кухню. Предыдущие владельцы дома совместили основную и вторичную кухни в одно огромное пространство с таким количеством шкафчиков и рабочих поверхностей, какое мне вообще никогда не понадобится. Стены были оклеены старомодными, но очаровательными обоями в клетку и украшены серьёзными натюрмортами еды в золотых рамках.

(Под вторичной кухней имеется в виду просто вторая кухня, которую делают в домах, если позволяет пространство. Там могут храниться запасы продуктов, редко используемая кухонная техника, также там по необходимости ставят второй холодильник, вторую посудомойку и пр., — прим. пер).

— Всё выглядит так же, но иначе, — заметил он. — Я бывал здесь несколько лет назад, до того, как ваши родители переехали в округ Колумбия.

— Мы все не были готовы попрощаться с домом, так что я въехала сюда, — объяснила я, включая кофеварку. Я жестом показала ему присаживаться в бирюзовом кухонном уголке, который моя сестра и я покрасили для нашей матери однажды в летние выходные как будто тысячу лет назад.

Аллен покачал головой.

— Поверить не могу, что его больше нет. Ну то есть, я чувствую вину, ибо вам наверняка в тысячу раз хуже. Но в последние несколько лет он был такой важной частью моей жизни.

— Мне становится лучше от понимания, что он был важен для такого количества людей, — заверила я его. — Сливки? Сахар?

— И то, и другое, пожалуйста. Миссис Уолтон здесь?

— Она проводит ночь с подругами, — я поставила под носик кофеварки кружку с надписью I Put the Lit in Literature и открыла холодильник. (надпись — это игра на созвучии слов, можно перевести примерно как «Я добавила крутизну/искру/огонь в литературу», — прим. пер).

Он шумно выдохнул.

— Я пообщаюсь с ней на следующей неделе. Просто не могу поверить, что её нет, — он содрогнулся. — Извините. Я как будто притираюсь к вашему горю.

— Это наше общее горе, — заверила я его, ставя перед ним кофе и готовя себе вторую кружку, хотя толком и не хотела.

— Не знаю, в курсе ли вы, но он пришёл в мою жизнь, когда я нуждался в нём сильнее всего.

— Как он это сделал? — спросила я, пока кофеварка наливала очередную кружку.

— Раньше я хотел стать архитектором, а потом, когда мне исполнилось пятнадцать, я совершил кое-какой тупой поступок, — сказал он, обхватывая кружку обеими ладонями.

— Мы все совершаем тупые поступки в подростковом возрасте, — заверила я его, занимая стул напротив. Я и сама натворила несколько особо выдающихся глупостей.

Его губы изогнулись.

— Ваш папа так и сказал. Но у моих тупостей имелись последствия. Последствия, за которые расплачивается моя мама. И тогда я решил, что буду адвокатом.

— Это хорошо, — похвалила я.

— Я познакомился с вашим отцом на ярмарке вакансий. Я был сам по себе после старших классов, ночевал в подвале тетиного дома и работал на двух работах, пытаясь накопить на юрфак. Саймон позволил мне почувствовать, что это возможно, что я способен на такое. Он дал мне свою визитку и сказал позвонить, если понадобится помощь. Я позвонил ему тем вечером, — Аллен помедлил и криво улыбнулся.

Моё сердце сжалось.

— Я выпалил всё как есть. Как я облажался, как моя мама заплатила за это цену, как я хотел всё исправить. Саймон выслушал мою историю и не осудил меня. Ни разу. А когда я закончил рассказывать ему, почему у меня в жизни такой бардак, он сказал, что может мне помочь. И помог.

Это в точности похоже на моего отца. Комок в моём горле вернулся. Я сделала глоток кофе, чтобы прогнать его.

— Вау, — произнесла я.

Аллен потёр глаза пальцами.

— Да. Он изменил мою жизнь. Он вложил в меня немало часов. Помогал с заявлениями на стипендии и гранты. Познакомил меня с его любимым профессором в Джорджтауне. Он был первым, кому я позвонил, когда поступил. А когда мне всё равно не хватило денег, даже со всеми накоплениями, грантами и стипендиями, ваш отец добавил недостающую сумму на первый год, — он остановился, и его глаза сделались влажными.

Моя грудь переполнилась гордостью, которая обвила все куски моего разбитого сердца. Мой отец был не просто хорошим человеком. Он был лучшим.

— Когда вы выпускаетесь? — спросила я.

— В мае, — гордо сказал Аллен. Затем его лицо скисло. — Поскольку моя мама не могла присутствовать, ваши родители собирались прийти.

Моё сердце болело за него.

За мою маму.

За меня.

Потому что впредь в каждом событии будет дыра на месте, где должен был быть папа.