— Тебя нужно обмыть и осмотреть, — порываюсь встать и отнести беглянку в ванную, но она отрицательно мотает головой и жмется сильнее. В отрывочных образах вспыхивает графский наследник с темными от похоти глазами.

Как я мог отпустить ее одну?!

— Он тебя…? — сам не понимаю, говорю вслух или мысленно транслирую вопрос. Кажется, девичья истерика передается и мне. Хочется сорваться в ночь и выбить из смазливого доктора искусств весь дух, сравняв внешний облик с внутренней сутью.

Клематис ожесточенно качает головой.

— Нет-нет-нет! — отбивается отрицанием, пока кулачки колотят по моей груди.

— За что?! — вопрошает, поднимая на меня заплаканные глаза. А я, не сумевший защитить, теперь не нахожу слов, только укачиваю в объятиях, стараясь спрятать от всего мира. Девочка затихает, только шмыгает носом и продолжает цепляться за ворот рубашки, того и гляди оторвет. А затем, предпринимает самую странную из возможных попыток вернуть себе контроль над происходящим — стремительно обвивает за шею и впивается мне в губы.

Это не ласка, не проявление страсти, а жест отчаяния. Повилике хочется самой решать с кем и как быть, ей, только-только избежавшей насилия, нужен выход, приложение накопившихся страстей, иллюзия верности принятого шага. В ее мыслях бездна, куда нас обоих увлекает этот негаданный поцелуй. Ее губы солоны на вкус, а ранка кровоточит тягучим соком, но она терзает себя, наказывая за обманутое доверие, оплакивая утраченные надежды и растоптанные мечты. Клематис рвется глубже, настойчиво вымогает ласку, но испуганно замирает, когда я отвечаю. Робеет, ощутив касание кончика языка, пытается отстраниться на вдохе, но я ловлю ее дыхание, облизываю капельку проступившей на ранке крови, а затем увлекаю за собой, откидываясь на кушетку, продолжая покрывать поцелуями синяки и ссадины, губы, щеки, шею и выемку ключиц. Позволяю лишь на миг отстраниться, чтобы заглянуть в удивленные глаза и постигнуть глубину нашего падения.

Полина улыбается — грустно и слишком взросло — не разрывая взгляда упирается лбом в мой лоб и погружает в свой самый страшный сон — кошмар, который недавно пережила наяву.

Верба

Без господина нет жизни и Повилике. Как человек не может без воды больше нескольких дней, так и мы вянем от долгой разлуки. И только тот, в чьем сердце пустим корни, тот, кто поддерживает в нас жизнь, сможет эту жизнь зародить. Наши дочери рождаются не от любви — они дар, уникальный росток, продолженье своих отцов и преемницы материнского проклятия. Ни один мужчина не позарится на Повилику, чужое семя не прорастет в лоне, и не падет от наших чар другое сердце, покуда жив Господин.

Из дневника Виктории Ларус. Сохо. Лондон. 325ый год от первого ростка, падающие листья в первую ночь стареющей Луны.

Смартфон разрывался сообщениями от Рейнара — фото из библиотеки Святой Женевьевы, той самой где работала мадам Барвинок, витражи особняка Клюни* (государственный музей Средневековья в Париже), дурачащийся Рей с гигантским сэндвичем из целого багета на фоне старинной карусели и видео, где доктор искусств с озорной улыбкой интересуется, какой шарф идет ему больше — в стиле Модильяни или Дега? Фотографии перемежались неотвеченными: «Как твои дела?», «Раскрой лепестки восходящему солнцу», «Не могу перестать думать о нашей ночи». Постепенно возрастал уровень тревожности. В то время, когда Полина засыпала в лесной хижине в бывшей мастерской Гиностеммы, доктор Гарнье несколько раз звонил, а в полночь записал обращение: «Ты в порядке? Прости, если я сказал или сделал что-то не так».

Она скучала — по этим ямочкам на щеках и непослушной, лезущей в глаза челке, по озорному блеску голубых глаз и вечной едва уловимой улыбке губ, по мягкости прикосновений и нежности голоса, шепчущего ее имя. Но больше прочего — по простоте мира в день их встречи и легкости чувств в объятиях на полу у выходящего на море окна. Два дня в обществе Карела перевернули привычный мир с ног на голову, превратив злодеев в соратников, а респектабельных господ в преступников и подлецов. Но если виновность графа и приторной двуличной Роуз вопросов у Полины не вызывала, то в причастность Гарнье верилось с трудом. Ее наивное сердце позволило прорасти чувствам к смазливому искусствоведу, ее повиликовая натура тянулась назвать Рейнара своим господином, поколенья зависимых женщина в ее родовой памяти призывали закрыть глаза на сомнения и отдаться своей природе.

«Была не в себе. Голова раскалывалась, проспала почти сутки, телефон разрядился. Извини, что заставила волноваться», — половина правды далась на удивление легко. Истинную историю приключений девушка решила приберечь для личной встречи, если, конечно, Рейнар пройдет придуманный ею тест на причастность к мировому злу.

«Хочу тебя видеть. Где ты?» — мгновенно отозвался телефон.

«У родителей в Генте».

«Ок. Буду через два часа».

«А как же Сорбонна?!» — Полина прикусила губу и воровато обвела взглядом беседующих на кухне. Родители и Гиностемма были увлечены друг другом, не обращая внимания на девушку, с опрометчивостью юности ввязывающуюся в опасную авантюру.

«На сегодня закончил, следующая лекция завтра вечером. То тебя час лета и минут двадцать такси. Иногда удобно иметь в родственниках миллиардера. Собирайся, пришлю за тобой uber».

Ни у кого не вызвало вопросов ее желание переодеться и освежиться после дороги, только Лика взъерошила влажные после душа волосы дочери и щедро распылила на них росу Халлербоса. Не давая поводов для подозрения, Полина позволила натереть себя бабкиными духами и согласно отправила в карман пиджака баллончик с противоядием от садоводческих пестицидов. Вместе со всеми она покинула кухню и даже сделала пару шагов в сторону библиотеки, а затем, подхватив сумку и стараясь не шуметь, прошмыгнула в дверь, выходящую на задний двор. Обернулась, виновато маякнув Карелу: «Я должна убедиться сама» и скользнула на заднее сидение уже ожидавшего авто.

В парке на берегу реки Лис зажглись вечерние огни. Рейнар ждал у старинного горбатого моста в окружении наглых жирных уток, вымогающих остатки зажатого в руке мужчины багета.

— Вез для тебя из Парижа, но это не птицы, а местная мафия, — при виде девушки мужчина радостно улыбнулся, а самый упитанный селезень с возмущенным кряканьем требовательно ущипнул его за штанину.

Полина рассмеялась. Если в дороге ее еще мучили сомнения, то вид доктора искусств, отбивающегося багетом от пернатых попрошаек, отбросил прочь все переживания. Рейнар не мог быть частью древа зла, его непосредственная искренность была настоящей. В этом юная Повилика могла поклясться на родовом знаке. Отбросив мрачные мысли, она, не церемонясь, распинала хлопающих крыльями приставал и запечатлела звонкий поцелуй на гладко выбритой щеке.

— Мне столько надо тебе рассказать! — затараторила, едва вдохнув знакомый парфюм, но Рей с коротким смешком приложил указательный палец к ее губам:

— Сначала мой сюрприз. Обещаешь не подглядывать? — не дожидаясь ответа, ловким движением фокусника извлек из кармана пиджака невесомый шелковый шарф. — «Гвоздики и клематисы» Эдуарда Мане, выбрал на свой вкус. Нравится?

— Очень! — честно призналась Полина, разглядывая картину, перенесенную на тонкий шелк и с удовольствием ощущая прикосновение прохладной ткани. Рей сложил шарф в широкую повязку и аккуратно завязал девушке глаза.

— Ты мне доверяешь? — шепнул, оставляя на русых волосах тепло своего дыхания. Полина кивнула, позволяя взять себя за руки и вести в неизвестном направлении.

По ощущениям, прогулка заняла около десяти минут. Мелодичный голос Рея одобряюще направлял девушку всю дорогу, узкой ладони было уютно и спокойно в теплой мужской руке, а сердце билось в радостном предвкушении. Полина запретила себе думать о Графе, воскресшей тетке и странно притягательном мужчине, обвитом черной завядшей лианой. Просто девушка на свидании с парнем, по которому многие сходят с ума.

— Чудесные духи, — заметил Рей, развязывая шарф.