— Мама, — продублировал Гарнье надпись на экране, подавая телефон.

— Ты почувствовала?! — без вступления начала Лика. Голос женщины вибрировал от напряжения и без громкой связи разносясь по всему помещению. Полина кивнула, затем, осознав, что мать вряд ли видит ее жест, хриплым, будто простуженным, голосом подтвердила:

— Увидела. Чувствуешь у нас ты…

— И? — нетерпеливо перебила трубка.

— Муж у нее был редким дебилом.

— Богатым и перспективным дебилом, — нервно рассмеялась в ответ Лика, — Полин была уверена, что сможет им вертеть.

— Сомневаюсь, — младшая Повилика потерла виски — голова все еще гудела от тяжелого сна и чужих ощущений. — На том уровне идиотизма разумное управление бессильно.

— Давно ты стала такой мудрой и опытной, дочь моя? — в материнском голосе послышалась ироничная улыбка.

— С тех пор, как увидела гибель своей тетки, — огрызнулась Полина и тут же пожалела о сказанном. Динамик охнул так громко, что стоящий у окна Рейнар обернулся и удивленно вскинул брови.

— Линэке* (принятая в Нидерландах форма имени Полина)! — от волнения и беспокойства за дочь Лика обратилась к ней как в детстве. Полине мучительно остро захотелось оказаться рядом с матерью, нырнуть в заботливые нежные объятия и спрятаться от горестей и забот всего мира, но вместо этого девушка посмотрела на Гарнье, который все это время не сводил с нее глаз, и повысила голос — в конце концов незаслуженно пострадавший от укуса мужчина имел право знать, что происходит.

— Мне приснилась авиакатастрофа. Точнее, не совсем она, а предшествующие события. Мам, их отравили, а затем…. — слова застряли в подкатившем к горлу тугом комке.

— Она не умерла, — с уверенностью сказала Лика, и Полина кивнула, соглашаясь. — Вчера меня впервые в жизни терзали мигрени. С наступлением ночи накрыло — боль, злость, отчаянье и прожигающая нутро жажда жизни. Чувство, будто все мои эмоции подменили. Уверена, это — Полин.

— Но я не чувствую ее среди живых, — девушка закусила губу, сдерживая подступающие рыдания.

— Я тоже. Но слышишь ли ты ее среди мертвых? Вспомни, во время инициации, среди завядших Повилик была Белая роза?

Лика впервые вслух просила о запретном. Произошедшее пять лет назад в Словакии в руинах заброшенного замка в семье не обсуждалось. Тайна инициации была личным делом каждой Повилики и определяла не только родовой знак, но и саму суть молодого побега. Полина стала первой за много поколений, чьи корни проросли в землю, породившую Первородную. Произошедшее в ночь полнолуния посреди вековых зарослей иногда прорывалось в сознании девушки вспышками чужих воспоминаний, заставляло непроизвольно потирать отмеченное клематисом плечо и гадать над смыслом увиденного. Авторство некоторых видений угадывалось безошибочно — женщина с разноцветными глазами была не кем иным, как первородной Повиликой, баронессой Замен, возлюбленной художника Матеуша Зайзингера. Активно делилась прожитой жизнью и танцовщица — дочь Арчибальда и Виктории Ларус, вероятно, и после смерти не желающая уходить со сцены. Большинство остальных проявлялись фрагментами, обрывками старых фото, осколками разбитых зеркал. Но все же у каждой сохранялась своя атмосфера, подобно проросшим на их телах рисункам вьющихся растений — уникальных для каждой из Повилик. Выхватить одну из десятков ушедших было сложно — требовалось настолько сильное напряжение духовных и физических сил, что Полина пыталась лишь однажды. Спустя пару лет после инициации, как и многие подростки, она решила поставить над собой эксперимент и с помощью вычитанных в гримуаре советов, йоги и отпускаемых без рецепта успокоительных погрузила себя в транс. То ли увиденное оказалось чересчур травматичным, то ли опыт с погружением в прошлое провалился, но разум девушки не сохранил даже намеков на воспоминания. Зато удалось до полусмерти перепугать близких — больше двух суток Полина пребывала в состоянии, близком к летаргическому сну. Едва уловимое дыхание, слабый пульс, не реагирующие на свет зрачки — доктор Керн дежурил у постели крестницы, сменяемый ее родителями. От госпитализации Лика тогда отказалась, признавая бессилие традиционной медицины в магических болезнях. Очнулась Полина, только когда незаметно для всех в ее спальню пробрался младший брат, соскучившийся по играм с сестрой, и со свойственной мелким детям неудержимой прытью забрался на кровать к спящей.

— Поли, вставай! — потребовал Карел, для большей убедительности севший девушке на грудь и попытавшийся поднять прикрытые веки маленькими пальчиками. Именно это беззастенчивое вторжение в личное пространство заставило Полину впервые за сорок восемь часов вздохнуть полной грудью, открыть глаза и скинуть с себя возмущенно сопящего наглеца.

Тогда Лика взяла с дочери обещание не ставить над собой экспериментов и не лезть в недра древних тайн. Вероятно, времена изменились, раз сегодня мать сама просила ее нарушить данное слово.

Коснуться чужого прошлого Полине всегда было проще, имея какой-то связанный предмет. Память Белой розы накануне открылась девушке через татуировку на плече крестного. Без этого контакта ситуация усложнялась. Но в сознании еще пылал след кошмарного сна. Полина закрыла глаза, надеясь, что воспоминания из самолета позволят следовать за ними. Тонкий стебель в шипах и резных листьях, сладкий тяжелый аромат распустившихся соцветий, слепящая белизна цветов…

— Ее нет среди умерших, — уверенно сказала младшая Повилика, — но нет и среди живых.

— Линэке, будь осторожна. Грядут темные времена, — прошептала старшая и Полина вздрогнула от озноба мрачных предчувствий.

*

Не успел телефон остыть от разговора с матерью, как на экране высветилась дурачащаяся физиономия Баса Керна — на звонки крестного Полина поставила фото с одного из давних семейных праздников — в бумажном колпаке, раскрашенный еще не очень умелой детской рукой то ли в тигра, то ли в пирата, Бастиан пытался одновременно есть торт и изображать чеширского кота. Обычно эта фотография вызывала у девушки улыбку, но сегодня Полина не ожидала хороших новостей.

— Как рука? — вместо приветствия резко спросила она.

— Утихомирилась. Остаточным раздражением зудит. Терпимо, — голос доктора Керна звучал решительно, несмотря на чувствующуюся усталость. — Прости, мелкая, планы поменялись — спуск яхты откладывается.

— Жаль, я так мечтала драить гальюн и шкурить румпель! — усмешка вышла кривой и совершенно невеселой. Всегда открытый иронии крестный шутку не поддержал.

— Перекрой воду, забери еду и мусор во избежание развития новой биологической формы жизни. Ключи помнишь где лежат?

— Да. Отправляешься на поиски? — лишние слова не требовались, подсмотренные воспоминания связали Полину с Бастианом, общая загадка терзала их обоих и требовала ответа.

— Знать бы еще, что ищу… — девушка представила, как привычным жестом Керн потер обвитое плющом сердце.

— Знаешь. Она приснилась мне сегодня, и мама что-то почувствовала, но сейчас опять тишина, — подробнее рассказывать не хотелось. В голове роилась уйма мыслей, пока не готовых облачаться в слова. Напротив за столом сидел обеспокоенный, укушенный ею Рейнар, который тоже заслуживал если не ответов, то хотя бы объяснений происходящей чертовщины. Неумолимая поступь судьбы отдавалась в висках сильным пульсом — предсказание сбывалось, приближалось пугающее темными тайнами будущее, предназначение терзало и жгло душу изнутри. Только клематис на плече по-прежнему больше походил на нежный хрупкий цветок, чем на смертоносный боевой веер. В динамике звучал уверенный голос Бастиана, готового сорваться в неизвестные дали ради спасения далекой призрачной любви, а девушка ощущала только озноб потаенного страха и желание спрятаться с головой под одеяло. Будто прочитав ее мысли Гарнье мягко подошел, опустил теплые ладони на напряженные девичьи плечи и принялся аккуратно массировать сведенные проблемами мышцы. Нежные, заботливые прикосновения мужчины заставили прикрыть глаза и промычать что-то утвердительное на завершающую разговор фразу крестного. Рейнар не давил, умело сменяя плавные поглаживания точными нажатиями.