– Только Рэм…

Склонность собеседника к откровению – сущий дар для следователя. Жан, черпая информацию из уст Аделаиды Андреевны, записывал в своей памяти все подробности так тщательно, как записывают на магнитофон хорошую музыку. Сердечно поблагодарив за содействие следствию, он неожиданно спросил:

– Вы не испытываете беспокойства от случившегося?

– Для меня нет ничего более грустного и удручающего, чем процедура похорон.

Жан явно хотел допытываться дальше, но тут в дверях возникла Светлана – высокая, стройная брюнетка лет тридцати. Она была бледна, возле рта пролегла горькая складка, в глазах скрывалось глухое раздражение.

– Как ты себя чувствуешь? – ледяным голосом обратилась она к матери.

– Жан Игоревич смог меня разговорить, я даже расслабилась, – Аделаида Андреевна перекинула взгляд от Жана на Светлану. – Это и есть моя дочь. Как на духу раскрылась перед следователем и, кажется, дикие ощущения покинули меня.

– Дикие ощущения? – переспросил Жан. – Что вы имеете в виду?

– Наверное дочь права – то ли галлюцинация меня посетила, то ли бред какой-то.

– В чем это проявилось?

– Сегодня рано утром мне почудилось, что гроб чуть сдвинулся. Так, сам по себе. Он стоял не прямо, как его поставили, а чуть наискосок краям стола. Я выбежала вот в эту комнату. Света за мной и спрашивает: «Что с тобой?» А я: «Света, гроб сдвинулся!» Она посмеялась надо мной. Когда мы вернулись, гроб стоял совершенно прямо…

. -Хватит! – Светлана бросила на Жана испепеляющий взгляд. – Вы выбрали неподходящий момент для допроса. – Потом глянула на мать. – А тебе не мешало бы полежать и отдохнуть после кошмаров, а то Бог знает, что еще причудится.

Жан встал, достал из нагрудного кармана сорочки визитную карточку, подал ее Аделаиде Андреевне.

– Если вдруг припомните какие-нибудь новые подробности, прошу сообщить мне по телефону.

Поклонившись, он направился к двери, прекрасно сознавая, что особых зацепок для дальнейшего расследования у него мало прибавилось. Поэтому он неожиданно остановился и глянул на Светлану:

– Извините… Может быть какие-то вещи сохранились, всякие там бумаги… Словом, личные вещи Рэма.      ;

Светлана, выдержав на себе вопросительный взгляд, смягчилась, пре

жняя враждебность отступила.

– Ничего нет. Он за последний год почти не бывал дома. Впрочем, вот его письменный стол, копайтесь в нем сколько угодно, только не утомляй те маму.

Она выдвинула два верхних ящика, доверху забитых бумагами, взяла в руки толстую тетрадь. Это оказался личный дневник Рэма. Полистав его, она оставила на страницах следы своих вспотевших пальцев.

– Удивительно, вырваны все записи, – она пожала плечами.

– Разрешите мне забрать тетрадь с собой?

Она посмотрела на него пытливо и произнесла бесцветным голосом: – Ради Бога, только оставьте нас в покое.

Жан попытался открыть нижний ящик, но тот был заперт. Он попросил ключ. Светлана порылась во встроенном в стену шкафчике, нашла связку ключей и, сняв один из них, протянула Жану.

–Вот вам запасной, а мы покидаем вас, – и мать и дочь вышли из комнаты.

Минут десять Жан рылся в верхних ящиках, но там ничего существенного не было: проекты зданий, схемы; прочая чепуха. Он открыл ключом нижний ящик, надеясь, что закрывали его не для хранения хлама. Выдвинул его, стал обследовать нишу. Нижняя доска скользнула. С помощью ножниц, лежащих на. столе, он поднял доску и обнаружил что-то вроде тайника. Там лежали конверт и фотографии Рэма, Светланы, их сына, какие-то справки и листочек бумаги с. графическим изображением дерева и земного шарика, обтянутого черным поясом.

Жан вложил конверт с его содержимым в общую тетрадь и выглянул в комнату. Вадим продолжал стоять с поникшей головой, будто в гробу лежал не беглый преступник, а родной брат. Светлана, увидев Жана, поднялась и, подойдя поближе, пропустила его в комнату и прикрыла дверь.

– Вы удовлетворены?

– Вполне, – держа-в руке общую тетрадь, ответил Жан. – Вы не скажите, худа могли подеваться отсюда записи?

– Понятия не имею.

– Никто из посторонних не заходил в эту комнату вчера или сегодня?

– Комната всегда открыта, – она растерянно развела руками. – Но кому теперь нужен его личный дневник?

Жан пропустил вопрос мимо ушей.

– Светлана Михайловна, когда вы в последний раз видели мужа?

– Ну, это уже слишком! – раздраженно бросила она. – Я не могу вам больше уделять внимание.

Жан одарил ее долгим взглядом: в состоянии раздражения она была чертовски хороша. Потом вдруг спохватился, поняв, что слишком долго смотрит на нее, и решил переменить тактику.

– Что ж, вы вправе не отвечать. Тогда придется вызвать вас в управление для официальной дачи показаний.

Ее суровость сразу уступила место хмурой растерянности. Жан холодно и бесстрастно наблюдал за этими изменениями, пока не почувствовал, что она снова смягчилась.

– Ладно уж… В день отравления он появлялся дома. Через некоторое время убежал куда-то, сказав, что у него важная встреча. Он был чем-то сильно взволнован. Расспросил о сыне и исчез.

– И вы больше его не видели?

– Нет! – воскликнула она повышенным тоном, давая понять, что разговор исчерпан.

Когда следователи вышли к патрульной машине, Жан спросил:

– Ну как, воскрес твой покойник?

– Пошел ты знаешь куда, – огрызнулся Вадим, все еще находясь под гнетом смятенных чувств и предположений. – Смейся столько, сколько тебе влезет, а мне все-таки кажется, что тут что-то нечисто, какая-то мистификация.

Мог ли Вадим предполагать, что в среду поздним вечером неизвестные ему люди на неизвестных ему болотах так круто изменят весь ход, казалось бы, банального расследования?

6

Стоя на террасе у мольберта, Кассандра отдавалась на волю воображения. О чем думала она, глядя на зыбкие болота с коварными плывунами? Сможет ли она на этот раз раскрыть всю глубину своего душевного настроя в грубом и удушливом окружении? Кисть медлит касаться холста. Она еще не готова – сюжет в стадии созревания в ее быстро ранимом, болезненно-уязвимом сознании.

Она замирает. Видения одно за другим накатываются на нее из небытия. Исчезают болота, на их месте вырастают дворцы, принимая ее под пурпурные своды. Она проходит анфилады залов с мозаичными потолками и зеркальными стенами. Под величественную мелодию начинается бал… Рушатся стены дворцов, возводятся новые… Сменяются века…

Всегда, как только она вступает в замкнутое пространство акварельных или масляных красок, окружающий мир перестает существовать. И она вся погружается в свою придуманную волшебную Вселенную со всем разнообразием цветов и больше не хочет покидать ее. Действительность – это лишь ширма для фантазий.

Кассандра прикасается кистью к холсту. И вот на него ложится елей уловимое изображение клочка тумана, призрачно поднимающегося над болотами и медленно плывущего в пустоте… Берет новый холст, чтобы продолжить свое видение. На нем туман, разрастаясь, как призрак в саване, оборачивается прекрасным юношей.

– Вернись, мой принц! – шепчет она.

И, будто испугавшись собственного голоса, испытывает возбуждение от наплыва вожделенных чувств и яркого видения.

Сколько раз они встречались во сне! И каждый раз он являлся в серебристом сиянии в новом, белее притягательном облике. Она позволяла ему раздевать себя, целовать все тело, трогать груди, потом чувствовала влажную трепещущую плоть внутри себя… Она снова зардела от стыда. Но разве ее вина, что он стал желанным ночным гостем?

Вдруг вздрагивает, заслышав шаги, оборачивается.

– Что с тобой, дочь моя? – встречает на себе удивленный взгляд отца.

– Ты испугалась?

– Да, отец, – отвечает она, прикрывая руками наброски на холсте.

– Ты вправе обижаться на меня за то, что я в последнее время мало уделяю тебе внимания, – говорит он. – Покажи-ка, что ты тут сотворила?

– Но отец…

– Пожалуйста, – его голос звучит тихо, почти нежно.