— Как ты посмел? — спросила я, и мой голос сорвался. Как много я упустила? Как много не замечала? По ободу медного чана, что стоял на столе, шли такие же пятна засохшей крови, как и по жертвеннику; как по ножу из черного серебра, который Гектор спрятал за спину, пятясь. Они уже делали это раньше. Они уже наполняли этот чан. Много раз. Постоянно. — Как ты посмел пойти на такое, не спросив меня⁈ Я твоя госпожа!

— Ты моя госпожа, — повторил Солярис эхом. Его волосы переливались в свете факелов, расставленных по периметру зала, раскиданные по жертвеннику и запутавшиеся в изумрудной серьге. — И тебе нужна защита. Тебе нужно нечто больше, чем я. Больше, чем все, что могут дать люди. Мы идем на войну, Рубин. Что, если я не успею закрыть тебя от меча? Что, если ты умрешь? Моя же чешуя прочнее любых доспехов.

Броня. Такая же жемчужная, как сам Солярис, такая же прочная, как наши узы. Я бы никогда не попросила его изготовить для меня нечто подобное, ведь делал он такую броню из самого себя. Из своей истинной кожи, которую отрывал по кускам, чтобы затем сплавить вместе в солнечном огне и создать одеяние, которое прослужит сто — нет, тысячу! — лет. Для этого там же, где стоял чан, лежали матовые склянки разных форм и размеров, закаленные сейдом — украденные из кузницы огнедержцы. Вороху небесно-голубой ткани, усеянной сапфирами и сложенной рядом, я даже не удивилась. То было одно из моих платьев, которое отец подарил мне на прошлый зимний Эсбат и которое Гектор тут же заслонил собой, такой же бледный, как во время острого приступа сахарной болезни.

— Н-нам… нужны были… твои мерки, — проблеял он, запинаясь на каждом слове. — И мы… мы решили, что ты не заметишь пропажу одного из платьев, у тебя же… много их… Я его не повредил, клянусь! Я осторожно! Так я точно не ошибся бы с размером… И… Выплавить… Совиный Принц! — Гектор выругался, хлопнул себя по лбу и взвыл, забыв о металлической бляшке на перчатке. — Я же говорил, что она разозлится! Говорил, что так оно и будет! Вот зачем я тебя послушал⁈ Зачем согласился на это? Теперь меня выгонят из подмастерьев! Нет, из замка. Нет, из туата. У-у!

Я поджала губы и снова повернулась к Солярису, позволив Гектору самому наказывать себя. В конце концов, он всего лишь выполнял просьбу Сола, а тот умел просить так, что проще было отвертеться от воинской повинности, чем от него. Только лень и неприязнь к самой природе интриг, которую Сол считал исключительно людской прерогативой, когда-то помешали ему занять достойное положение в замке. Пожелай он того, давно бы возвысился средь людей, и даже мой отец не стал бы ему помехой. Солярис прекрасно умел убеждать, но еще лучше запугивал.

Я снова посмотрела на скомканное платье и на Гектора, чей нос порозовел от слез, как у поросенка. Так вот, значит, почему он все это время избегал меня. Вовсе не потому, что винил в увечье Матти, а потому, что винил самого себя за помощь Солу.

— Как давно? — спросила я требовательно. Солярис так ни разу и не пошевелился, даже не соизволил привстать. Всюду в аккуратном порядке Ллеу хранил сложенные пергаменты, связки сушеных трав и стеклянные ларцы с засушенными частями тел лесных и домашних животных, которые он приносил в дар своему тайному пятому божеству. Средь всего этого раскинутый на жертвеннике Солярис выглядел абсолютно неправильно. — Как давно вы занимаетесь этим? Сколько уже чешуи успели снять? Насколько готова эта броня? Не молчи. Отвечай мне, Солярис!

Грудь его, покрытая островками мелких перламутровых чешуек, тяжело вздымалась. Он скрестил руки на плоском животе, где через весь его бок, прямо поперек ребер, тянулся бледно-розовый шрам. Несмотря на то, как равнодушно Сол выглядел, все его тело было напряжено до кончиков пальцев: желваки и плечевые мышцы ходили туда-сюда, агатовые когти позвякивали. Он оставил ими неаккуратные борозды на столе, когда все-таки оперся на локти, и сел, чтобы наши лица оказались друг напротив друга.

— Давно, — ответил Сол, и я прокляла себя, боль своей утраты, туат Дейрдре, войну с Керидвеном и все те прочие дела, которые не позволили мне уличить его деяния сразу. — Примерно половину Колеса назад. Наверное, почти сразу же, как ты умерла, я пошел к Гектору и попросил его сделать для тебя такую же броню, какую сделал прошлый мастер для меня. Не волнуйся, мы не торопились. Снимали чешую понемногу, поэтому я почти не чувствовал последствий. Но со дня сейма… Когда началась война… Нам с Гектором пришлось торопиться.

— Так значит, из-за этого ты так плохо заживал в последнее время… Когда отправился в Рубиновый лес с перевязанной рукой и когда не смог сразу оправиться после нападения Мераксель… Выходит, это все из-за черного серебра и истязаний Гектора?

— Да. — Не было ничего хуже в этот момент, чем серьезный кивок Соляриса и прикосновение его пальцев, взявших меня за подбородок. — Броня почти готова. Если я буду давать свою чешую каждый день, то мы как раз успеем зак…

— Каждый день⁈

Я с яростью оттолкнула от себя его руку. Броня, состоящая из кольчужной рубахи, штанов и наручей, которую носил Солярис и которая позволяла ему принимать любую из своих личин, не обременяя себя заботой об одежде, считалась венцом кузнечного искусства. У прошлого королевского мастера ушло больше двух лет методичной работы, чтобы претворить в жизнь тот чертеж, который Солярис однажды вывел на клочке пергамента углем. То, что теперь они с Гектором планировали повторить сей шедевр без надзора опытного коваля и всего за половину года, звучало, как нелепая шутка. Особенно когда Солярис добавил, полный решимости:

— Мы закончим твою броню к сроку, Рубин, и в ней ты сразишь Омелу, ярлскону Керидвена, а затем вернешь себе все восставшие туаты. Будет или так, или никак, ибо я не отступлюсь. Прими мой дар, как все это время принимала мою любовь, ибо эта броня станет высшим ее проявлением. Вот настолько ты дорога мне. Вот насколько я хочу, чтобы ты жила.

Солярис опустился обратно на жертвенник и вытянул руки вдоль тела, словно призывал меня саму занести над ним нож. Но мне бы ни за что не хватило духа на подобное. Мне не хватило его даже на то, чтобы действительно помешать Солу, ведь я знала: запрещу Гектору помогать, и он обратится к Ллеу. А если запрещу Ллеу, он найдет кузнеца из Столицы. А если запрещу и им всем, издам указ, то Солярис сделает все сам и оттого навредит себе лишь больше. Даже будучи королевой, прозванной хозяйкой королевскому зверю, я не имела над Солом реальной власти.

Таково было его искупление. То, что он сделал со мной однажды на крыше башни-донжона, он делал теперь с собой. Приносил себя в жертву за то, что однажды принес в жертву меня.

Броня, совершенная и прекрасная, как сам Солярис. Смогу ли я принять такой его подарок? Смогу ли не возненавидеть себя после, когда надену его?

— Ты уверена? — спросил Гектор изумленно, когда я вложила ему в руку страшный инструмент — иглу черную и матовую, как покрытое копотью веретено. — Рубин, ты точно хочешь, чтобы я сделал это?

— Конечно, я не хочу! — ответила я раздраженно, и жертвенник за моей спиной заскрежетал. Солярис снова клацнул по нему когтями. — Поэтому я буду помогать тебе, чтобы вы закончили как можно скорее.

— Что? — захлопал глазами Гектор.

— Рубин, это плохая идея… — начал Солярис.

— Как и все это, — огрызнулась я в ответ, обведя жертвенник рукой, и сняла с себя накидку, чтобы затем сложить ее на выступе одной из колонн, где уже лежала сложенная одежда Сола. Бархатные рукава были слишком длинными и широкими, чтобы не запачкаться, а молочно-белая ткань слишком маркой. Ночное платье всяко легче будет отстирать. — Что мне нужно делать, Гектор?

Он засуетился, заозирался по сторонам, будто сам не знал, с чего начать. Затем взглянул на терпеливо ждущего Сола и жестом подозвал меня к другой стороне стола. Мы встали, где положено, и сердце мое забилось где-то в горле, когда Гектор протянул мне комок чистой хлопковой ткани.

— Кровь, — сказал он. — Обычно главной проблемой является кровь. Она заливает чешую, и я не вижу, куда веду иглу. Поэтому, если ты сможешь вытирать ее… Будет славно.