Пурпурно-золотые ковры, как сумерки на небе и осенние листья на улицах города, стелились по полу рядами. На них танцевали альмеи — изящные девочки и женщины в желтых платках, прибывшие из Ши вместе с Ясу, как еще один ее дар в довесок к моему новому мечу. Спустя время вместе с ними стали танцевать и драконы, а еще позже — люди, которым Дайре подал пример, подхватив свою мать, Мераксель, под руки, и закружив ее между столов. Только спустя час и несколько телят на вертелах, исчезнувших друг за другом вместе с гранатовым вином, к нему присоединилась раздобревшая Ясу. Прихрамывая из-за поврежденной лодыжки, с новыми шрамами на челюсти и щеках, она по-прежнему оставалась воином, поэтому прибыла в Столицу верхом, а не на повозке, и в парадных доспехах. В ее черных подстриженных волосах звенели колокольчики, и ярл Найси — седой старик, одной ногой в могиле — то и дело оглядывался по сторонам, не понимая, откуда исходит звон. Он вздрогнул и опрокинул на себя мед, когда рядом приземлился Шэрай с ножкой цыпленка в зубах и попытался угостить его, как ярл по традиции угощает ярла.

Будучи известным средь сородичей ученым, именно Шэрай был избран возглавить Немайн, чтобы навеки избавить его от рабства, ибо «обесценивание жизни не что иное, как следствие обесценивания знаний, воли и ума». По тому же принципу Старшая Акивилла — Коронованная Травами, которая на Сердце взрастила персиковый сад из двух засушенных косточек — возглавила Керидвен, край стужи и давно умершей земли, непригодной для возделывания. А ярлом Фергуса, самого златоносного туата, стал дракон высокий и крепкий, словно шахтерский молот. Глядя на них троих, я буквально видела, какое будущее ждет мои туаты — и была абсолютно спокойна за них.

— Я пошутил, я пошутил!

Поросячий визг Дайре неожиданно достиг самых дальних уголков Медового зала, и все гости обернулись. Я успела увидеть, как он наклонился к уху Ясу, подсев к ней на скамью, и прошептал ей что-то, от чего ее смуглое лицо вспыхнуло, и она замахнулась на него пустым кувшином, как дубинкой. Вовремя заметив, что я смотрю на них, заинтересованная, Ясу неуклюже застыла и быстро вернула кувшин на место. А затем взялась за бронзовый кубок с медом.

— За драгоценную госпожу Рубин! Да будет долог и славен ее век! — крикнула Ясу через весь зал. Голоса, вторившие ей, были пьяными, но искренними. К ним примешался и голос ярла Клемента, порядком захмелевшего и явно позабывшего, как унизительно он вел себя на прошлом сейме, и даже голос Сильтана, довольно сидящего в углу с одной из альмей на коленках.

Но всех их заглушил голос другой — неистовый требовательный рев:

— НЕСИТЕ МНЕ ОГУРЦЫ!

Мы с Солярисом переглянулись и одновременно вздохнули, так же одновременно признавая, что наш покой окончен. Протерев салфеткой рот, Сол поднялся из-за стола первым, спустился с помоста и подал мне руку. Филиды, наперебой предсказывающие хирдманам новые ратные подвиги и несметные богатства, тут же расступились перед нами. Расступилась и вереница слуг, носящая туда-сюда тарелки из бадстовы и обратно. Больше всего тарелок этих, как и ожидалось, копилось в самом конце зала. Там же стояли бочки с соленьями, опустошенные до дна — даже рассола не осталось — и валялись косточки с непрожеванными зелеными стеблями да кожурой.

— Огурец! Картошка! — восклицал Кочевник, называя по очереди каждый фрукт или овощ, который с хрустом запихивал себе в рот. Из-за этого его слова становились все более скомканными и неразборчивыми, пока окончательно не превратились в мычание: — Лук! Тыква! Свекла! Яблок-хо! Груш-хша! Пом-р-пр!

Солярис придержал меня за рукав платья в десяти шагах от его стола, будто боялся, что он и нас случайно съест. Весь измазанный в красно-желтом соке, точно в новом боевом раскрасе, Кочевник выглядел поистине устрашающе. Даже его бинты под шеей пошли овощными пятнами, точно шов на грудине опять открылся. От этого Мелихор, приставленная к Кочевнику заместо весталки и сидящая рядом, не знала, за что хвататься: не то гобеленные салфетки подавать, не то новые яства. Последние Кочевник сметал без разбора, практически не жуя, но сколько бы ни ел отныне, все равно не исцелялся. Потому выглядел все еще скверно, как месяц тому назад, когда только очнулся в полевом лагере после ранения: под глазами — фиолетовые синяки, а на голых плечах — кровоподтеки и гематомы, оставленные той силой, с которой Селен проткнул ему сердце. Не я одна теперь ходила со шрамами на нем.

«Я пообещал не вкушать растительную пищу до тех пор, пока вражеское копье не пронзит мое сердце», — сказал Кочевник однажды, когда бахвалился своим гейсом в темнице. Оказывается, боги понимали гейсы буквально — и буквально же их исполняли.

— Еще тыквы принеси, девка! Я почетный гость здесь, между прочим. Не просто так за отдельным столом сижу, — гаркнул Кочевник в бадстову, но, завидев нас, поутих и приосанился. — Вон, даже драгоценная госпожа лично снизошла!

— К такому-то герою и не снизойти, — цокнула языком я, тактично умолчав о том, что за стол отдельный мы его посадили, чтобы он гостей других не распугал и сам не пострадал, ввязавшись с ними в драку. — Постой, ты что, за весь вечер ни одну свиную рульку не съел? Правда теперь лишь овощами с фруктами питаешься? Не вредно ли?

— Уж точно не вреднее, чем одно лишь мясо жрать, — пробормотал Солярис мне на ухо. — Как представлю такую жизнь, так повеситься сразу хочется.

— Нормальная у меня жизнь была! Свиные рульки святы. Я же твои черничные тарталетки не срамлю, — огрызнулся Кочевник, но вежливо указал нам на противоположную скамью, предлагая сесть напротив. Даже подал чистые кубки и разлил медовуху из своего кувшина. — Я ненавидел овощи, потому что Медвежий Страж их ненавидит. Мне было семь, когда я ел тыкву в последний раз. Тогда я и не знал, что она такая вкусная, если с козьим сыром да травами ее запечь! Удаль десяти медведей и божественная цельба, конечно, хороши, но овощи, оказывается, гораздо лучше. Особенно те, что солененькие! Вот наемся их до отвала, надоедят они мне, и, может, тогда я снова Стражу клятву понесу…

— Я, конечно, не знаток божественных провидений, но что-то подсказывает мне, что это работает не так, — заметил Солярис осторожно, садясь за стол, на что Мелихор пнула его под столом и пододвинула к Кочевнику новую корзину, только-только вынесенную с кухни. На этот раз в ней лежала отварная кукуруза.

— Кушай, Кай, кушай! Тебе надо выздоравливать, крепчать. А то Тесея в Хардвике ждет, будет волноваться, если не прибудешь за ней к сроку. Я ведь Дикие земли показать вам обещала, помнишь? И все-все туаты, какие только захотите! Столько приключений впереди нас ждет, целая людская жизнь вместе. Подлить меда? Или пива принести? Может, хватит овощей, лучше ягод или сластей каких?

Мелихор придвинулась к Кочевнику вплотную. Все эти дни она заботилась о нем похлеще служанок, урчала и не отходила ни на шаг. Плакала она, впрочем, тоже больше, чем кто-либо, пока Кочевник стенал и обливался потом в лихорадке, и дыра в его груди заживала еле-еле, оставляя страшный шанс, что оправиться он уже не сможет. Сама-то Мелихор исцелилась быстро, уже через два дня рассекала керидвенское небо, как дозорный, а затем сама вызвалась отнести Кочевника к Тесее в Хардвик, когда та с вороном прислала весть, что истинная Кроличья Невеста вернула ее в родной мир, прямиком домой в деревню, где они росли и жили.

Завидев, как мы с Солом снова переглядываемся, топя улыбки в меде, Кочевник заворчал, отсел от Мелихор в сторону, и по щекам его потек румянец, точно свежие брызги овощного сока.

— Ха-ха, а вспомнить-то, как все начиналось. Недаром говорят, что самая крепкая дружба — это дружба, зародившаяся после драки! — ощерился тот, когда Солярис, поддавшись на мои уговоры, согласился в конце пира разделить с ним полный рог настойки из мелассы. По традиции подобное питье связывало побратимов, как кровь, как одно сражение.

Сделав свой глоток и тем самым закрепив почетные узы, заставившие Кочевника гордо воссиять и снова схватиться за еду, Сол бросил на него хмурый взгляд.