– В городе может начаться голод. Вместе с ним – болезни. Флот может помочь, – слова вырывались из меня короткими рублеными фразами.

– Чем мы можем помочь? – Корнилов блеснул глазами.

– Привезти продукты. Собрать корабли, которые не могут сражаться, но могут плавать. С помощью «Севастополя» мы доведем их до Ростова, где они загрузятся и привезут в город то, на что иначе потребовались бы тысячи подвод.

Я не стал называть цифры. Адмиралы не хуже меня знали, что одна подвода при крымских дорогах в межсезонье – это максимум двести килограммов. То есть даже самый обычный фрегат с грузоподъемностью в две тысячи тонн мог заменить десять тысяч телег. А два корабля? А небольшая эскадра?

– Это возможно, – поддержал меня Новосильский. – Готов возглавить эту экспедицию, тем более что «Императрица Мария» почти не пострадала во время шторма.

– «Императрица», «Кулевчи» и «Мидия», – кивнул Корнилов. – Вы пойдете в качестве прикрытия и груз возьмете не больше, чем влезет на замену балласта. Вы должны будете сохранить скорость, чтобы справиться с любым случайным кораблем, если он пойдет вашим курсом.

Я не ожидал, что все получится так легко, но… Кажется, я не зря старался в этом времени. Меня слушали, мои аргументы имели значение, в мои слова верили. Ну и, в конце концов, адмиралы на самом деле хотели помочь городу. Полчаса, чтобы обсудить детали, и подготовка к операции началась, а я неожиданно осознал, что все… Нет у меня срочных дел, закончился аврал, и сейчас надо просто ждать, пока идеи и планы превратятся во что-то реальное.

Я вышел на улицу, вдохнул морозный ноябрьский ветер. В рот попытались забиться с десяток снежинок, я с радостью их проглотил. А потом и вовсе высунул язык, чтобы поймать побольше… Рядом раздался шелест замедлившихся колес случайной пролетки.

– Не стоит так делать, молодой человек, – пожилой мужчина в гражданском мундире повернулся ко мне с пассажирского места. – Здоровье не шутки, и ни одна улыбка не стоит жизни.

Почему-то сразу представилось, что этот человек мог бы преподавать. Стоять в аудитории и уверенно рассказывать что-то студентам. И, несмотря на менторский тон, было что-то в голосе незнакомца, вызывающее желание прислушиваться к его словам.

– Григорий Дмитриевич Щербачев, капитан сводного морского отряда, – представился я.

– Пирогов Николай Иванович, действительный статский советник, – так же спокойно, как и раньше, представился в ответ незнакомец. – А ведь я о вас слышал. Вы же помогали доктору Гейнриху с его исследованиями? – я кивнул. – Тогда, если у вас будет время, может быть, составите мне компанию? Я только недавно приехал и не отказался бы пообщаться с тем, кто так много сделал для организации лечебного дела в Севастополе.

Кажется, я только недавно думал, что у меня выпала свободная минутка? И вот именно сегодня в город прибыл Николай Иванович, а значит, и Крестовоздвиженская община сестер милосердия. Скоро в госпитале станет очень людно.

– Конечно, – я не стал отказываться от приглашения и забрался в повозку, невольно оценивая внешность легендарного доктора.

Худой, жилистый, сразу видно, что у человека нет свободной минуты, чтобы нормально поесть. На голове ранняя лысина и широкие бакенбарды, переходящие в усы. А еще он действительно преподавал. Первый русский профессор в Дерптском университете, возглавивший медицинскую кафедру. Из-за болезни Николай Иванович в свое время упустил место в Москве, остался в Риге, но не потерял веру в свое призвание, в себя…

– Расскажите, молодой человек, как именно вам пришла в голову идея создать систему помощи раненым на местах? – Пирогов начал с вопроса, который его интересовал больше всего, и это, к моему удивлению, оказались не антибиотики или зеленка.

– Это казалось очевидным. Чем раньше окажешь помощь, тем больше людей сможет выжить.

– Вот именно! – чуть не воскликнул доктор. – А я ведь ехал к вам через Симферополь, смотрел, как работают там, читал описания того, что было при Альме – и это ужасно[5]. Представляете, люди лежали на поле боя целый день, прежде чем их собрали. А в каком виде нам вернули раненых англичане? Я было подумал, что их пытали, но нет. Они точно так же относятся и к своим больным, никакой культуры. Вот вы, Григорий Дмитриевич, как думаете, почему так произошло? Почему в той же Древней Греции или в Риме люди изучали медицину, стремились ко всему новому, а сейчас все сломалось?

– Вы сами сказали, – я чувствовал себя неуверенно в этом разговоре. Все же в медицине я понимаю не слишком много. – Раньше они исследовали болезни, а сейчас исследуют мнение авторитетов…

Я вспомнил разговор пары врачей в госпитале. Как они спорили о причине болезни, но при этом не пытались собрать информацию, а просто ссылались по очереди на тех или иных докторов разной степени древности.

– Как точно, – порадовался Пирогов. – Значит, вы мнением авторитетов не интересуетесь? Кстати, иногда и это полезно. Например, ваше нововведение чем-то похоже на идею «летучих амбулансов» Ларрея. В свое время они спасли немало жизней.

Я вспомнил главного хирурга армии Наполеона. Действительно, он предлагал и даже реализовал что-то подобное, но потом лишился должности, и идея заглохла.

– Учитывая небоевые потери Бонапарта, спас Ларрей все же меньше, чем хотелось бы.

– Мне кажется, вы недооцениваете его достижения, – Пирогов начал немного злиться. Это у многих бывает при первом знакомстве со мной. – Пулевые ранения в принципе очень сложные. Гангрена, травматический шок – это только главные опасности, что могут ждать больного вместе с раной! Только оперативность вмешательства порой может спасти жизнь, и то шансы невелики. Вы знали, что после пули в брюшную полость выживает только 20 % раненых? А при высокой ампутации бедра?

– Половина?

– Стопроцентная смертность! У меня был случай на Кавказе. У солдата застряло ядро в бедренной мышце, такое маленькое, от 3-фунтовой пушки. И кажется, надо ампутировать, но тогда шансов у него бы не было совсем. Пришлось вырезать, накладывать швы… Он прожил еще два дня.

– А потом умер?

– Да, – Пирогов совершенно не стеснялся смерти пациента, словно смирившись с этой частью своего пути. – И так слишком часто. Пули и ядра гораздо опаснее, чем любое холодное оружие, и совершенно непонятно почему.

– Тут есть у меня одна теория, – я замер, вспоминая пару имен из прочитанных в последние дни научных журналов. – Томсон и Ренкин ввели понятие кинетической энергии, и если посмотреть с этой точки зрения, то все становится на свои места. Просто сила удара пули в разы больше, чем у холодного оружия. Естественно, что она влияет на организм, и нам просто нужно искать как! А не доводить до совершенства скорость ампутации.

Я вспомнил одно из достижений Ларрея. Семь минут на одну отрезанную конечность после Бородино. В тот вечер он сделал больше двухсот операций.

– А это интересно, – Пирогов тем временем ухватился за мою мысль. – Думаете, эта энергия влияет на пучки нервов?

– Мне кажется, что проблема больше в микроорганизмах, – я попытался вспомнить хоть что-то полезное. – Ведь уже доказано, что они постоянно живут в нашем теле. Есть те, что вредят, есть полезные… Что, если пуля, нарушая баланс организма, заставляет обычно мирные бактерии начинать нам вредить?

– Теория…

– Так я и не медик, а просто капитан, – возразил я. – Но разве это так сложно проверить? Тем более что доктор Гейнрих сейчас работает над препаратом, который сможет эти бактерии убивать.

– Слышал, но там очень далеко до практического результата, – Пирогов начал погружаться в себя. – Но что-то можно попробовать и сейчас. Первое, считать, что любая огнестрельная рана первично инфицирована. Второе, нужно пытаться вернуть организм в привычное состояние. Например, иссечением нежизнеспособных тканей. Да, если болезнь зарождается именно в них, то это будет эффективно. Третье, попробовать лечение раны открытым методом и наложение шва только после уничтожения инфекции.