– Я бы все-таки попробовал, – решительно сказал Само и ударил хозяина в самое сердце. – Разве грамотный раб не стоит дороже?

Это был нокаут, ведь почтенный купец был жаден, как императорский евнух. С этого момента жизнь Само сильно изменилась, и каждую свободную минуту он мусолил лист папируса, на котором хозяин записывал свои сделки. Арабские пираты еще не остановили морскую торговлю, а потому купцы везли папирус из Египта в огромном количестве, и он был не слишком дорог. К удивлению парня, букв в алфавите оказалось не двадцать шесть, а двадцать три, и начертание их было довольно непривычным. Например, буква Z выглядела так, что ее и узнать было нельзя, а J, W и U, видимо, еще не придумали. Грамматика и синтаксис в это дикое время отсутствовали напрочь, но зато и писали точно так же, как слышали. То есть, как бог на душу положит, лишь бы понятно было. Само пришлось изрядно попотеть с разбором скорописи, которой пользовался хозяин, но труды его были вознаграждены. Уже через три дня он читал документ с любого места, вызвав у купца состояние, близкое к сердечному приступу. Ведь сам почтенный Приск в юном возрасте потратил на обучение несколько лет и кучу отцовских денег.

– Да что же это такое! – потрясенно спросил Приск. – Глазам своим не верю! Может, ты еще и считать на абаке[16] умеешь?

– Это такая деревянная доска с костяшками? – спросил его Само, который видел у хозяина этот прибор, похожий на счеты у продавщицы в советском гастрономе. – Нет, на абаке я считать не умею, но могу научиться. Хотя, я и без него считаю неплохо.

Хозяин нахмурился и отвернулся, а сердце Само царапнуло неприятное предчувствие. Видимо, он все-таки перегнул палку, и теперь прикрыться личиной прежнего, вечно голодного простачка с наивным взглядом у него уже не выйдет. Самослав сделал серьезную ошибку. Ведь он только что дал понять хозяину, что умнее его, а подобное никому и никогда не прощается. Особенно если это сделал мальчишка-невольник, родившийся на берегах Дуная. Колесо судьбы со скрипом повернулось, уводя жизнь славянского невольника совсем в другую сторону, прочь от гарантированной миски каши и дощатой лежанки на рабской половине дома, застеленной драным тряпьем. Только он сам об этом еще не догадывался.

– Это всё, что у тебя есть? – разочарованию почтенного купца не было предела. Торг стал беден, как никогда раньше.

Рабов на продажу привели совсем немного, всего три десятка полуголых мужиков от пятнадцати до пятидесяти лет от роду, сидевших в загоне из деревянных жердей. Ратисбона оказалась захолустной дырой, окруженной непролазными лесами. После набега гуннов здесь не уцелело ни одного каменного здания, и только стены города были построены из камня и кирпича, еще помнившего старые добрые времена. Хозяин вошел в дом к торговцу, с которым вел дела уже много лет, оставив Самослава на входе, и позволил тому невозбранно наслаждаться бездельем. Парень, привалившись к щелястой деревянной стене, подставил лицо ласковому весеннему солнышку. Человеку из двадцать первого века было безумно скучно, ведь жизнь здесь оказалась медленной и тягучей, как кисель. Событий случалось мало, и мозг, привыкший получать ежеминутно новую порцию информации, дымился, работая вхолостую. От невыносимого безделья, сводящего с ума, Самослава спасало только то, что он подслушивал. Бревенчатые стены пропускали звук весьма неплохо, и он отчетливо слышал каждое слово, которое сказал хозяин.

– Это всё, что у тебя есть?

– Всё, – пожал плечами старый партнер Приска Хуберт. Могучий баварец с окладистой бородой, тронутой проседью, скупал пленников оптом у славян и авар уже много лет, а порой и сам ходил в набег с сыновьями, которых у него было девять человек. Хуберт имел помимо жены еще трех наложниц, детей от которых он признал по всем правилам. – Сейчас товара немного, венды двинули на юг, целыми племенами уходят в Грецию и Македонию. Там тепло, и земля лучше родит. Бери этих, пока отдаю. Поверь, я продам их быстро.

– Святой Мартин, помоги мне, – расстроено сказал Приск. – А куда же смотрит император? Он что, подарит дикарям свои земли?

– Да ты не знаешь ничего, – покровительственно сказал Хуберт. – Тысячи вендов с армией великого кагана ушли. В прошлом году они чуть не взяли Фессалоники. А император увяз в войне с персами, и не может больше защитить свои границы. Греция скоро станет землей вендов[17].

– Разорение, сплошное разорение, – обреченно шептал Приск. – Как можно вести дела, когда весь мир летит в пропасть? Дикари осаждают города Империи, во Франкии закончились войны, а ничтожные рабы учатся читать за три дня. Мир сходит с ума!

– Ты это о чем? – услышал Самослав удивленный голос Хуберта.

– В королевстве франков мир. Ты что, не знаешь? – растерянно ответил Приск.

– Да знаю, конечно, – перебил его Хуберт. – Ты что-то сказал про грамотного раба.

– Да мальчишка, который мне прислуживает, за три дня научился читать, пока мы сюда шли. Говорит, ему святой Мартин приснился и благословил. Если бы я сам не купил его у тебя десять лет назад, в жизни не поверил бы. Как подменили мальца, и еще смотрит так нагло, что хочется сотню плетей ему всыпать.

Самослав насторожился, потому что за стеной повисло тягостное молчание. Интуиция не подвела, и он услышал короткую, словно удар плетью, фразу.

– Продай!

– Что продать? – ответил удивленный Приск. – Мальчишку? Не продам, самому нужен. Он у меня десять лет живет, я к нему привык.

– Тридцать солидов, – громыхнул бас Хуберта.

– Да ты шутишь? – в голосе Приска послышалась немалое удивление. Цена была велика. Примерно в пять раз больше, чем стоил взрослый раб в этом захолустье. – В чем подвох?

– Тут один купец из Карфагена есть, – неохотно ответил баварец. – Я могу грамотного евнуха ему продать. Здесь такой товар редкость, сам знаешь, чем мы тут торгуем. Если выдержит операцию, деньги твои.

– Меньше чем за сорок не отдам, – ответил Приск после раздумья. – Ты же знаешь, сколько мальчишек от умирает, когда их холостят. Больше половины!

– Я мастер в этом деле! – уверил его Хуберт. – У меня рука легкая. Чик, и готово. Тут главное не дать кровью истечь. Соглашайся, Приск! Тридцать солидов, большие деньги.

– Я сначала твоих вендов посмотрю, – сказал после раздумья Приск. – Мне надо подумать.

Дальше Само рисковать не стал и отбежал от дома на полсотни шагов. Не дай бог, хозяин прознает, что он подслушивал. Тут же прикажет заковать, чтобы не сбежал. Он уселся на пенек, обдумывая свою незавидную участь. И ведь, как назло, в голове не было ни единой дельной мысли. Ему стало страшно до безумия, страшно так, что хотелось немедленно дать дёру. Да только здесь бежать некуда, лес вокруг, да узкие дороги, перекрытые герцогской стражей. Пустят собак по следу, и загонят, словно оленя. Это же пограничье, тут народ даже спит вполглаза. Ведь если чуть расслабиться, пропустишь аварский набег, и тогда беда! Времени у него совсем мало, всего несколько часов, но тут Само, который очень сильно не хотел расставаться со своим мужским естеством, подпрыгнул на месте. Он придумал! Парень вскочил и подбежал к рабскому загону, где сидели пленные славяне. Стражники пропустили его без лишних вопросов, они знали, что он был переводчиком у покупателя.

– Шалом, православные! – бодро заявил Самослав, и только потом понял, что сказал это по-русски. Глаза пленных, обращенные к нему, выражали полнейшее недоумение. – Тьфу, ты! Здорово, земляки! – перешел он на словенский говор. – Откуда будете и как попали сюда?

– Я – Збых, хорутане мы, – неохотно ответил молодой парнишка с синяком на половину лица. – Дулебы[18] проклятые обманули. Позвали на тризну[19] и повязали пьяных. А тебе зачем?