Мужик заглядывает в туалет, сначала в одну дверь, потом во вторую; конечно, он никого там не находит. И он сразу берёт оружие наизготовку. А ещё достаёт рацию… Горохов слышит только, как щёлкает она на передаче, дальше неразборчивое бурчание. Потом шипящий от помех ответ.

У Андрея Николаевича есть пистолет, бьёт он негромко, а там, в набитом людьми зале, в котором играет музыка, хлопок могут и не услышать. А уж женщины на кухне… Им вообще не до хлопков, у них куча работы. Но Горохов почему-то не хочет убивать мужика, что идёт его искать в тёмном коридоре. Уполномоченный достаёт револьвер и берёт его за ствол… Как молоток.

А мужичок идёт вперед. Он, правда, останавливается напротив открытой кухонной двери. Судя по всему, перебрасывается парой слов с кухонными работницами и указывает в сторону Горохова, в сторону выхода. Фонарика у него нет, и он снова говорит в рацию, теперь уполномоченный разобрал, что человек сказал:

– Сейчас гляну.

Он делает несколько шагов в сторону притаившегося за ящиками уполномоченного… И останавливается в двух шагах от него и, разговаривая с самим собой, произносит:

– А чего у них тут света нет? Где у них тут выключатель?

Горохов поудобнее перехватывает ствол револьвера, он ждёт, когда этот мужик всё-таки сделает два последних шага до него.

А тот не торопится, неохота ему отходить в темноту, от светлого проёма кухни, он достаёт рацию и сообщает в неё:

– Нет тут его. Нигде…

Рация что-то шуршит ему в ответ, а человек говорит раздражённо:

– Да, всё я осмотрел… Туалеты тоже…

Рация снова шуршит, и мужичок отвечает:

– Ну иди сам посмотри, – и, отключив рацию, добавляет: – Умные все… Командовать… Его маму!

Вот тут уже тянуть было нельзя, Горохов делает два быстрых шага и, пока мужик прячет рацию в карман, хватает его за пыльник, дёргает на себя и бьёт по голове рукоятью револьвера…

– Уй-ё… – выдавил из себя человек.

Темно было… Первый удар вышел не очень точным, мужик машинально отпрянул, когда он его дёрнул на себя, пришлось бить второй раз. И только после этого мужик обмяк. Уполномоченный хватает его за шиворот и тащит подальше от света, к закрытой двери черного входа. Там заталкивает за ящики, возвращается за оружием и его уносит в темноту, после, нащупав в карманах мужичка рацию, достаёт её, кладёт к себе в карман и почти бегом кидается к туалетам… Он хочет закрыться в одном из них, но не успевает… Едва Андрей Николаевич пробегает мимо кухни, как в светлом проёме, ведущем в зал, появляется рослая фигура, человек останавливается там и, подняв рацию, произносит:

– Ну, ты где есть-то?

«Здесь!» – Горохов замахивается на него револьвером из темноты. Когда человек замечает уполномоченного, реагирует он с запозданием. И снова первый удар у Андрея Николаевича не выходит, человек всё-таки успел сгруппироваться, пришлось бить ещё и ещё раз… И только третий удар по склонённой голове был удачным.

Револьвер «Кольцова», что ни говори, а штука универсальная. Теперь Горохов, вытирая кровь с рукояти оружия, рассмотрел при относительном свете мужичка, что лежал у его ног. Так и есть, на пыльнике у того была большая буква «М».

Когда он тащил его мимо кухни, то обе женщины стояли у двери и смотрели на него, ему пришлось остановиться и сказать успокаивающе:

– Милые… Всё в порядке, работайте, работайте.

Он бросил второго мужика рядом с первым и быстрым шагом – теперь-то ему точно нужно было торопиться – вышел из коридора в зал… А там всё так же играла музыка, кондиционеры разгоняли сигаретный дым, красивые, холёные женщины сидели, положа одну голую ногу на другую, и поглядывали на уполномоченного, а тот спокойно подошёл к стойке, на которой так и стояла его водка, взял стакан и, отодвинув респиратор, залпом выпил её. Потом под неодобрительным взглядом барменши снова достал свою влажную сигарету и закурил её, сказав смотрящей на него из-за барной стойки женщине:

– Чаевых не дождётесь.

И пошёл к выходу. Всё, теперь ему нужно было уносить ноги, но тот фургон, который он заметил ещё до входа в бар, всё ещё торчал на перекрестке, поэтому он с показной неторопливостью, покуривая, пошёл обратно, прошёл пару десятков метров и свернул в первый попавшийся ему проулок. И лишь там, вдалеке от фонарей, перешёл на быстрый шаг.

И тут же в его кармане ожила рация, которую он отобрал у первого мужичка.

– Э, Семёнов, а вы что там делаете? Приём, – донеслось из неё.

Горохов нажал кнопку передачи и ответил не своим, а хриплым каким-то голосом, да ещё и не очень разборчиво:

– Сейчас… Погодь… Уже идём…

– Вы чего там? Пьёте, что ли? – голос из рации, кажется, негодовал.

– Идём уже, говорю! – ответил уполномоченный и, так как впереди было большое тёмное пространство и его никто не мог видеть, перешёл на лёгкий бег.

Вот теперь у него было точно не более пяти минут, этот тип или типы, которые остались у фургона, скоро снова будут запрашивать Семёнова, а потом уже пойдут его искать. В общем, Андрею Николаевичу нужно было торопиться. К его удаче, проулки не так хорошо освещались, как большие улицы, и он достаточно быстро добрался до его конца. А там опять фонари, эти серовцы на освещении улиц явно не экономили, и ему пришлось перейти на шаг… И едва он вышел на свет, как увидел, что в конце улицы, перегораживая дорогу, стоит квадроцикл, за рулём сидит человек, а ещё один, с винтовкой на плече, курит снаружи, облокотившись на капот. Горохову нужно было уже как-то уходить на запад, но в который раз пришлось пересечь улицу и идти на север. И когда он снова оказался в темноте и готов был перейти на бег, рация ожила.

Глава 2

Так его давненько не обкладывали. Возможно даже, так на него никогда не охотились. Горохов как опытный человек понимал, что его преимущество – темнота, скорость и украденная в баре у милиционера рация. Он успел уйти от бара километра на три, прежде чем кто-то в фургоне додумался поднять тревогу. И тогда эфир сразу наполнился передачами, рация на приёме не умолкала.

– Внимание! Все заткнулись! Разговоры только по делу! – это, кажется, был старший из говоривших. – Девятый пост! Что там с людьми? Приём!

– У двух наших разбиты головы! Они живы. А этот… Он ушёл! Приём! – шипит рация.

– Куда ушёл? Ты видел? Приём.

Горохов, внимательно слушая переговоры и едва не бегом, переходит широкую улицу в самом плохо освещённом месте. Он торопится. Уходя всё дальше от опасности, уполномоченный надеется, что местные соберут к тому району все силы, надеясь блокировать его там. Это было ему на руку. И всё бы ничего, но у него снова начинает першить в горле.

– Я не видел…

– Дебил! А хрен ты там делал?

– Я следил за перекрёстком… Мне Семёнов приказал… А они пошли в бар, а я в машине был… – обижено бубнят из рации.

– Всё, я понял, молчи… Четырнадцатый, ты где? Приём!

– Четырнадцатый. Я на улице Долгой.

– У тебя на улице… Короче, гляди там внимательно, он может появиться у тебя.

– Улица-то километра полтора, а нас тут двое… Как нам углядеть?

– Патрулируй на квадроцикле, катайся туда-сюда, следи в оба.

Андрей Николаевич не знал, где находится улица Долгая, но прекрасно понимал, что теперь все, кто раньше с прохладцей торчали на улице, покуривая в ночной тиши, теперь уже вовсе не благодушны. Этот главный из рации явно умел взбодрить подчинённых. А тут ещё это… Он остановился у стены одного дома, оттянул респиратор и как следует откашлялся, это было неприятно обнаружить, но его дыхание восстанавливалось не так быстро, как обычно. Ему хотелось постоять ещё, отдышаться. Горохов понимал, что это выглядит глупым, но ничего с собой поделать не мог. Он достал таблетки, что ему дала Людмила, закинул одну в рот и запил её водой. И, превозмогая желание ещё постоять тут хоть минутку, пошёл быстрым шагом на север.

А следующая улица, которую ему нужно было пересечь… Она была сплошь из хороших домов, и стояли они плотно, один к другому, и между ними не было проходов, зато фонари висели над каждым входом. Но делать было нечего. Стоять и ждать было нельзя, так как из рации, которую он не выключал, неслись и неслись новые приказы. В том числе среди них был и такой разговор: