Из казны выделяем немалые деньги на наёмников. На улицы города с завтрашнего дня выйдут совместные патрули, к стрельцам присоединятся охочие люди. Их задача — пресекать грабежи и беспорядки. Народ должен видеть, что власть держит ситуацию. Заодно на повозках будут вывозить трупы за город и больных в лазареты. Завтра же будет опубликован указ о том, что в том дворе, где обнаружится больной, надо углём рисовать крест, чтобы нам было понятно, что этот двор будет изолирован и по возможности прийдёт помощь.

Несколько дней ничего не происходило и мне показалось, что отделаемся малой кровью.

Ан нет, полыхнуло. Сразу несколько очагов в разных частях города. Участились стычки на блокпостах, когда дворяне побежали из города со своими слугами и санями с добром. Пришлось отдать приказ стрелять. Сначала в воздух, потом на поражение. Я отлично понимал, что если упустим ситуацию — все усилия будут напрасны. И пошли ко мне ходоки, от купцов и простого люда до знатных бояр. Приходилось орать на них и объяснять, что я с семьёй повыше них знатностью буду и ничего, сижу в городе. И им не западло запереться на своих подворьях. С их-то деньгами чего боятся. Еда есть, а там как бог даст.

Специальные люди окуривали дворы и людей дымом можжевельника и полыни. Одежду оставляли на морозе, чтобы блохи дохли. Одежду заболевших сжигали, остальных заставляли стирать и даже за счёт казны выдавали щёлок для этого. Народ начал вырабатывать свои методы выживания. Одёжку вытрясали и оставляли на морозе. А утром стирали и тогда можно было одевать.

Надо отдать должное, патриарх распорядился и с нами работало несколько тысяч священников. Они не только соборовали и отпевали. Ходили по дворам и разговаривали, утешали. Монахини в полном составе превратились в сестёр милосердия. Им не привыкать. А вот мне пришлось выдержать очень серьёзный разговор с патриархом Московским Иовом. Молебны в церквях собирали очень много народу и это негативно влияло на распространения эпидемии. И как же трудно было достучаться до старикана, он ни в какую не хотел меня понимать. Уговаривал его на время ограничить службу. А он на это мне тыкал тем фактом, что только всевышний сможет нас спасти. И что мне было на это отвечать?

Из переписки с братом знаю, что слава богу чума не коснулась войска и дела там весьма неплохи. Центральная армия осадила Смоленск, но там задержка из-за того, что запаздывают осадные орудия. Также в осаду сели Полоцк и Витебск, к ним подошли части Северной армии.

Хоть с этим в порядке. В Кремле всё более-менее благополучно. Учитывая его изолированность и пропускной режим, мы отделалась лёгким испугом. Больные сразу были изолированы в старой стрелецкой казарме. Схоронили за стеной всего несколько десятков человек. Учитывая, что здесь внутри кремлёвских стен находится тысяч пять народу, то это просто ни о чём. А в моих покоях вообще всегда была маниакальная чистота, поэтому тьфу, тьфу, тьфу.

Приходил домой уже поздно, тщательно мылся, ужинал, а потом шёл к семье. В такие времена нужно держаться вместе. Поэтому рядом с Аней всегда находилась Прасковья с сыном, да и Пахом вместе со мной возвращался. А когда я брал Наташку на руки, я таки назвал дочку в честь своей первой и единственной, то меня отпускало напряжение и тот ужас, который я видел днём. Я вдыхал её детский запах и малышка замирала. Но видимо я не вписывался в её мирок, и она начинала плакать.

А ведь это мой первый ребёнок, у меня никогда не было своих детей. А это первая и дай бог не последняя. С её мамой у нас отношения чуть улучшились. Мы после родов ещё не были вместе, то ей нельзя было. А потом война и чума проклятая, стало не до того. Но что интересно, она начала мне улыбаться и иногда тихим голосом интересовалась, как там в городе.

Бля*сво какое-то. Вместо того, чтобы выполнять распоряжения не собираться помногу, церковники с усилением эпидемии ещё более истово молятся, собирая огромные толпы народу. А ещё собираются строить несколько церквей, одну прямо внутри Кремля. Для неё срочно написали икону Всемилостивого Спаса и рассчитывают таким образом победить эпидемию чумы. И ведь не получится у меня это изменить. Просто разорвут, приходится возглавлять эти мероприятия, пытаясь минимизировать ущерб.

К марту эпидемия пошла на убыль, количество смертей значительно уменьшилось. Но каких усилий нам это стоило. Все падали от усталости, но люди, видя изменения ожили. Я пообещал вскоре снять карантин. Невозможно долго держать трёхсоттысячный город закрытым.

Известия с других городов не радуют. Хуже всего положение в Казани. В столице умерло 47 000 человек. Это целая армия женщин, которые могли бы рожать и радоваться жизни. Детишек, у которых забрали возможность узнать этот мир. И половозрелых мужчин, которые могли бы заселить средних размеров городгород.

В Казани погибло около 50 000 человек, ужасные цифры. В Костроме 20 000, Коломне 10 000. В Ярославле до эпидемии проживало 20 000 человек, осталось чуть больше половины. Насколько я помню, если бы не моё вмешательство, Москва бы тоже потеряла половину жителей. С одной стороны не напрасно живу, а с другой я серьёзно поссорился с церковью. Нет, внешне ничего не изменилось. А вот для себя я понял, что большая часть жертв на их совести и никогда этого не забуду.

А когда Москва ожила и все храмы созывали благовестом народ на благодарственные молитвы я слёг. Нет, это была не чума. Я банально простудился. Просто накануне разгорячённый, в одной влажной рубахе выскочил на открытую галерею после тренировки. И вроде не было сильного ветра, так — лёгкий бриз. Но видать хватило. Ну и скорее всего я таки схватил чумную лёгочную палочку и пневмония наложилась на простуду.

В результате я свалился с сильнейшим жаром. Сухой кашель сотрясал тело и я пытался продышаться. Не знаю сколько временинаходился в отключке. В забытьи чувствовал, как меня поили горьким отваром и натирали вонючим жиром. Снились нескончаемые кошмары. Как встают умершие из массовых захоронений и разбредаются по улицам города. Мерещилось, что они даже проникли в святая святых — покои Теремного дворца. Я с солдатами пытаюсь не пустить страшные, качающиеся фигуры зомби внутрь. Но у меня это плохо получается, они цепляют меня крючьями пальцев и рвут на части. Больше всего достаётся грудине, её прямо разрывает от саднящей боли.

Я помню, как всплывал из пучин болезни. Узнавал свою спальню. Рядом кто-то поил меня очередным горьким отваром и менял влажные полотенца с уксусным запахом. Я был обложен ими по пояс. Тем не менее горел. Так продолжалось долго, очень долго.

В одну из ночей я проснулся от того, что прояснилось сознание. И я не чувствую жар, наоборот лежу мокрый как мышь. Рядом сиделка, почувствовав моё шевеление она проснулась.

— Переоденьте меня и оботрите, — реакция странная однако. Женщина с причитаниями и упоминаниями господа бога исчезла.

Вот дура, наверное решила, что помираю и собираюсь собороваться. Поди за батюшкой побежала.

Слава богу пришла Прасковья со служанками. Они очень быстро мне помогли и даже накормили бульоном с ложечки.

Как хорошо, впервые за время болезни я заснул с приятными ощущениями чистоты, голова прояснилась и кашель не так сильно мучает. Стал мокрый, это хорошо. Но сил с трудом хватало поднять руку.

Я лежу и тащусь от того, что нет ощущения, что сейчас сдохну. В теле страшная слабость и я лежу с закрытыми глазами. По лицу скользнул лучик солнечного света и вызвал у меня улыбку. В изголовье сидит Проша, я её не вижу, но её ласковые пальцы перебирают мои отросшие за последнее время волосы. От этой ласки мне захорошело, и я решил ещё немножко покемарить. Проснулся через некоторое время от того, что кто-то еле слышно пел. Женские пальчики по-прежнему поглаживали мою голову, пропуская прядки сквозь пальцы, но вот голос мне не знаком.

Вот это фокус, на низком стульчике сидит Анна. Она рассеяно смотрит в окно, на коленях рукоделие, а левая руки на моей голове. При этом она тихо напевает что-то похожее на колыбельную. Слов не понять, да они и не нужны. Здесь главное то, что вкладывается в этот процесс. Никогда не слышал, как супруга поёт. А голос приятный, по-крайней мере нет внутреннего отторжения. Хотя я никогда не любил подобную самодеятельность. Осторожно, чтобы не спугнуть, скосил глаза вправо. Аня в домашнем сарафане, на голове простенький обруч. Глаза мечтательно смотрят вдаль. Интересно, что у неё в голове.Мы никогда не говорили по душам. Я пытался пару раз, но у меня ничего не получилось. Она замыкалась, как моллюск в раковине.