Бо Шитали – младшая сестра Тате, она переехала к нам в Лусаку из Налоло[12], когда родился Куфе. Он оказался слабым и болезненным мальчиком, поэтому маме потребовалась помощь. Папа сразу сказал, чтобы мы звали её не просто Шитали, а Бо[13] Шитали, потому что она на восемь лет меня старше. Именно с появлением Бо Шитали я и узнала, что мама может быть не только спокойной и сдержанной, но и острой на язычок и даже раздражительной, но в рамках приличия. Бо Шитали, естественно, имеет дело со второй маминой ипостасью, которую мама проявляет лишь в отсутствие Тате. Бо Шитали – не особо разговорчивая, особенно при моих родителях. Но вечерами, когда я рассказываю ей всякие школьные истории, она задорно смеётся, и её круглые, как луна, глаза превращаются в полумесяцы. Ей так интересны мои рассказы, что она даже шикает на Али, чтобы он не перебивал. И вообще – она стала моей самой любимой тётушкой.

Сейчас, когда она подхватила Куфе, тот ревёт и брыкается. Бо Шитали заносит его в дом, вопли Куфе стихают, и лишь слышно, как скворчит на сковородке куриное мясо. Облизав губы, я смеживаю веки, но Али со смехом пинает меня в бок, обнажив щёлочку между кривыми верхними зубами. Щёлочка появилась оттого, что, будучи малышом, он долго сосал большой палец. Смутившись, Али прикрывает рот ладошкой и отворачивается.

– Чичи, – зовёт мама. Но я сажусь и начинаю играть в камешки.

В оконном проёме возникает мамино лицо, прикрытое вуалью занавески, так что я не вижу, как она сердится.

– Чимука! – повторяет мама. Я знаю, что в такие моменты она начинает расковыривать кожу вокруг ногтей.

– Мам, чего? – откликаюсь я, складывая камешки в небольшую горку.

– Поди помойся. – Мама гремит посудой, ополаскивая чистые тарелки и составляя их на разделочный столик.

– Пусть Али идёт первый. – Пятый камешек, шестой, седьмой.

Али таращит на меня чёрные глазёнки:

– Чего это? Ты старшая, вот ты и иди. – Он хитрый – знает, что мамин любимчик и что мама всегда встанет на его сторону. Поднявшись, я шагаю к кухне и тут вижу на дороге его. Моего отца. Тате. Он устал, предполагаю я, потому что школа для девочек Матеро[14], где он преподаёт, находится довольно далеко, а Тате предпочитает ходить пешком. Это тоже моё предположение, потому что при возвращении домой ботинки его всегда покрыты толстым слоем пыли. В небе за спиной Тате завис огненно-красный шар, это садится солнце, и я вижу только папин силуэт – склонённая влево голова, сгорбленные плечи. А ещё он хромает, так как в юности получил травму ноги. Его так и зовут: «Хромой учитель мистер Мвия», но для меня он просто мой Тате, мой любимый рассказчик. Расплывшись в улыбке, я несусь через кухню.

– Не бегай тут, я готовлю! – предупреждает мама.

Убавив прыть, сначала я направляюсь в детскую, по привычке считая шаги. Бо Шитали купает в тазу Куфе, и вода грязная, как в реке Кафуэ, – мы однажды туда ездили. Но довольный братишка колотит по воде ладошкой и гулит. Схватив с кровати читенге, я бегу мыться. Буквально через три минуты я уже вылезаю из душа, ступив на красный резиновый коврик.

– Всё, я чистая, – тихо говорю я, очень надеясь, что мама не услышит меня и не разглядит при таком тусклом свете. Из маленького окошка под потолком сифонит сквознячком, по коже бегут мурашки, и я укутываюсь в читенге. В дверях появляется мама и с упрёком говорит:

– И это называется «помылась»?

Развернув читенге, я кручусь, позволяя маме потереть пальцем кожу на спине. Доказательство – я мокрая и ещё не остыла после горячей воды.

Мама горестно вздыхает.

– Мам, ну я же чистая.

– Эх, Чимука, ты же валялась на земле. Как можно помыться за две минуты?

Я хмурюсь.

– Я не валялась. Ну пожалуйста! – Мне хочется поскорее одеться и пойти к Тате.

– Эйа[15]. – Мама хлопает меня по спине, понимая, что спорить бесполезно, отходит в сторону, и я бегу одеваться. Фу, пронесло.

В дом забегает Али. Его голые ступни все в пыли, в таком виде лучше не попадаться на глаза Тате, и он прямиком бежит в душ.

Я подскакиваю к дверям и радостно пищу:

– Тате!

– Мванаке, – с улыбкой говорит Тате. «Дитя моё». У родителей нас трое, но Тате только меня так называет. По сердцу разливается тепло.

– Как прошёл день? – спрашиваю я, принимая у него портфель.

– Прекрасно, – зычно отвечает он и поглаживает живот в предвкушении ужина. Тате усаживается в своё любимое кресло. Его тёмные глаза лукаво сверкают, словно он уже знает, какую сказку нам рассказать сегодня. Устроившись у него в ногах, я жду, когда он заговорит.

Мы с Али всегда радуемся возвращению папы, но только у меня хватает смелости просить новую сказку и только я перебиваю его, поторапливая: «Ну а потом, потом-то что случилось?»

Куфе слишком маленький, чтобы усидеть на месте или понять смысл сказки, так что слушателями оказываемся только мы с Али. Сегодня мне повезло: я помылась первой и смогу поговорить с папой подольше. Тате делится со мной подробностями дня. Он преподаёт в школе английский, и у него три любимые ученицы: светлокожая и говорливая Мисози, темнокожая девочка со взрослым именем Бьюти[16] и Тваамбо – очень смышлёная, но стеснительная, она даже руку боится поднять.

– Ты расскажешь мне сказку? – прошу я.

– Конечно, мванаке, но сперва поведаю, как прошёл мой день в школе.

И вот так мы сидим и говорим, а я всё гляжу, как ходят вверх-вниз на его широком носу очки в пластиковой оправе, как шевелятся, выглядывая из чёрной бороды, его губы. Вот у меня волосы гораздо светлее и тонкие, как пух, и мама мучается, пытаясь заплести их в причёску мукуле. Да, волосы Тате и Али черны как ночь, и никакой ветер не потревожит их жёсткие кудряшки. Тате всё рассказывает про свою школу, а потом входит Бо Шитали и говорит, что ужин готов. Она садится на корточки возле двери, опустив глаза и сцепив руки в ожидании, когда Тате утвердительно кивнёт. Без этого она не уйдёт.

Потом мы молча ужинаем. Куфе, как всегда, упирается, но маме удалось скормить ему пару ложек. А потом Куфе вырвало. Мама испуганно вскакивает, потому что блевотина попала на стол и на папин пиджак, и тут я вспоминаю, что должна была помочь снять его. Бо Шитали выбегает на кухню и приносит Тате миску с водой, чтобы он ополоснул руки. А мама хватает Куфе под мышку и несёт его на кухню, придерживая ладонь возле его рта, но рвота, похожая на бензиновую плёнку в луже, сочится меж её пальцев и капает на пол. Папа озабоченно смотрит на свой испачканный пиджак и стряхивает с него блевотину. Бо Шитали снова приносит ему миску с чистой водой. Что же случилось с Куфе? Такое уже происходит в четвёртый раз, – думаю я. По папиному лицу трудно понять его эмоции, но он явно расстроен и поспешно выходит из столовой. С Куфе явно что-то не так. Мы все суетимся, переживаем, не зная, что случилось с ребёнком.

Мама уже раздела его догола и ополаскивает под краном, хмуро приговаривая: «Нкамбо[17], Куфе». Рядом, брезгливо отвернувшись, стоит Али с чистой одеждой для брата. Это он так очки себе набирает: потом припомнит, каким был паинькой, чтобы выпросить у мамы какую-нибудь поблажку.

Я спешу за отцом в гостиную.

– Тате, давай я заберу твой пиджак, – говорю я.

Он сидит в своём любимом кресле и молчит, уставившись в чёрно-белый телевизор. В сумраке комнаты его серый костюм отливает ядовитой зеленью, напоминающей велюровую обивку наших стульев.

– Тате… – снова говорю я, но меня перебивает голос диктора:

– А теперь к международным новостям. Заир охвачен лихорадкой Эбола, а карантин в Киншасе[18] до сих пор не отменён. – Диктор поднимает серьёзное лицо от распечатки, театрально улыбается и переходит к более нейтральным новостям.