– Посмотри вокруг!

Ещё одна пещера разительно отличалась от предыдущей тем, что не имела одной стены. Вместо неё синело только яркое небо и било в глаза слепящее солнце. Резкий свет выделял все, что находилось на плато, но лишал способности верно воспринять окружающее, и поэтому выходить на открытое пространство Тиму показалось неразумным. Наполовину стоя в норе, он увидел, что стена напротив сплошь изрисована изображениями собак самых разных пород. Они как будто поблекли и слились с общим фоном. Едва различимо с шершавой поверхности смотрели печальные морды ризеншнауцеров, наполненные грозной силой мощные фигуры ротвейлеров, строгие лики остроносых колли и не по-щенячьи взрослые глаза маленьких лабрадоров.

Наверху же, у скользящего вниз потолка величаво и мудро взирал с высоты гигантский остроухий пес серой масти – Дог.

Пёс в два прыжка оказался у стены, чтобы задрать заднюю лапу. Его язык свешивался набок из пасти, а слюна капала на тощую грудь с пучками наполовину вылезшей шерсти.

– Я же говорил: всё чушь, не больше, чем картинки. Смотри, что я делаю, и мне за это ничего не будет! Здесь я – Дог! Великий драконий Дог! Пастуший пёс, чьи овцы дышат огнём и серой! Пасть моя вершит судьбы мира! Великая лапа моя попирает непопранное!

Перемена в поведении пса была так внезапна, что поразила Тима и даже слегка испугала, краем глаза зацепившего лёгкую тень, надвинувшуюся на солнце, словно грозовая туча. Но пёс не замечал её. Упоённый собой, он лаял, не слыша за собственным лаем ни шороха кожистых крыльев, ни скрежета стальных когтей.

– Никто не сравнится со мной! И ваш хвалёный Дог – лишь мираж, призрак, выдумка волков, чтобы боялись дворняжки! Но не я! Я не боюсь того, чего нет, потому что этого не может быть в царстве дыма и пламени!

Возле стены уже собралась небольшая остро пахнущая лужа, но пёс не прекращал, уже через силу выжимая из себя последние капли желтоватой мочи, когда огненная струя обрушилась и на него, и на стену, превращая все в пепел и лаву.

Огненный смерч хлынул в нору. Потоком горячего воздуха Тима протащило по узкому коридору и выкинуло в пещере прямо в родниковую купель. Жар был такой силы, что ледяная вода за минуту согрелась до температуры только что сваренного супа. Не в силах больше терпеть, Тим выскочил из купели, но всё уже было кончено: стены вокруг разрушены, местами оплавлены. От пса не осталось и пепла, только чудом уцелевшая дымящаяся полоска кожаного ошейника, отлетевшая в углубление скалы, куда огонь ящера не смог добраться.

На золотом жетоне, привязанном к ошейнику, сквозь налипший пепел светилась гравировка «Если кто меня найдёт, пусть хозяину вернёт».

И подпись – «Дог».

Глава 4. Мадам Месье и месье Мадам.

(о том, что изломанного лука двое боятся)

Пейзаж постепенно менялся, спуск с горного массива был не таким крутым, как подъём, и движения давались намного легче. Длинные прохладные тени ползли вниз по горам. Воздух больше не сжигал изнутри лёгкие. Почва из песчаной и каменистой постепенно сменилась чёрной жирной землёй, заросшей травой и цветами. Наконец впереди показалась и широкая дорога, шагать босыми обожжёнными ногами по которой было одно удовольствие.

Ночь кончилась. Стоял тот предрассветный час, когда небо уже светло, но солнце ещё спит. Лес, который Тим видел с края каменистой гряды, редел по мере приближения и, в конце концов, превратился в большой огороженный живым колючим кустарником сад. В высокой изгороди, усыпанной цветами и птичьими гнездами, довольно скоро отыскалась и небольшая калитка. Прямо напротив, буквально в двух шагах, среди кустов мшистого тиса, подстриженного ромбами, находилась точно такая же распахнутая дверца.

После долгого стука по тёплому дереву никто не отозвался. Поэтому, озираясь по сторонам, Тим робко вошёл в сад, в глубине которого среди тёмных стволов неясно белел небольшой одноэтажный домик, похожий на детский кубик.

Дверь оказалась распахнута. Среди разбросанных вещей, разбитой посуды, порванных занавесок прямо на полу, разбросав ноги и храпя, спала худенькая женщина с рыжими пышными кудрями. Длинные тёмные ресницы отбрасывали тень на белоснежную кожу щёк. Губы крепко сжаты и изогнуты в гордой капризной усмешке. Грязная одежда изодрана, будто её рвал дикий зверь.

На столе, истыканном ножами и вилками, разлито молоко. Ржаной хлеб наломан кусками и плавает в глиняном кувшине, куда брошены несколько яблок и груш, порезанных на ломти. Несколько котов со связанными лапами и ртами, в которых кляп из чего-то грязного и розового, лежат вокруг кувшина, от которого за версту пахнет бродящим сидром. На полу, прямо на нежно-розовых половиках разбитые горшки со сломанными стеблями. В потолок воткнут подсвечник.

Внезапно старые часы на стене загудели. В полной тишине было слышно, как кукушка, живущая в часах, неуверенно прокуковала два раза и замолчала. Немного подумав, добавила еще три «ку-ку», закашлялась, плюнула (на пол упала небольшая шестеренка) и прокуковала ещё ровно тринадцать раз.

Первый луч всходящего солнца пробежал по лицу женщины, которая недовольно сморщилась и перевернулась на другой бок. В комнате началось движение. Опрокинутый стол плавно встал на все четыре ножки у окна; порванная скатерть вылетела из камина и накрыла собой столешницу; ножи и вилки, встряхнувшись на манер мокрых собак, прыгнули в ящик кухонного буфета; стулья разлетелась по местам; осколки разбитых окон немедленно собрались вместе; занавески взлетели на выпрямившиеся гардины; перья вернулись в подушки; трещины и прорехи на стенах затянулись, словно заживающие раны; молодую женщину в платье, по которому споро бегали иголки, таща за собой мышиные хвосты ниток, аккуратно приподняло и опустило на розовую кровать с блестящими шишечками по бокам. Дергающееся одеяло под ногами, которое Тим принял за грязный придверный коврик, наконец высвободилось, встряхнулось и с последним тринадцатым ударом часов накрыло опрятно причесанную и умытую неряху ровно до подмышек. Как только утих последний звон, женщина открыла глаза и резко приподнялась на локтях, как Тиму показалось, с надеждой оглядевшись и посмотрев под одеяло. Спустя мгновение она со вздохом разочарования крепко ударила кулаком по перине и откинулась на подушку так, что шишечки стукнули по деревянной стене.

Спустя секунду загудел пузатый чайник с розочками на боках, который за мгновение до этого сплющенный валялся возле крыльца.

– Заткнись! – злобно прошипела хозяйка. Её голос был так нежен, что не мог заглушить даже мурлыканье белоснежного котенка с розовым бантом на шее, невесть откуда взявшегося в доме.

Тим неловко переступил с ноги на ногу. Блестящие, натёртые душистым воском половицы скрипнули. Хозяйка вздрогнула и приподнялась, внимательно рассматривая незваного гостя.

Её глаза широко раскрылись, миловидное лицо исказилось жуткой гримасой:

– Пошёл вон, дрянь! Ты даже в аду не можешь оставить меня в покое!

В Тима полетела розовая подушечка и подсвечник, стоявший на одной линии с музыкальной шкатулкой и ароматической ванильной свечой.

– Вон! Пошёл вон, сопляк!

Отступив к двери, Тим, спотыкаясь, выбежал наружу.

– Вон! Вон, мерзкое отродье! Никогда сюда не возвращайся! Ты испортил мне жизнь, я не позволю испортить ещё и смерть!

Увесистый аквариум с золотой рыбкой полетел в окно. Сумасшедшая женщина громила дом. Выбежав через калитку, Тим, не оглядываясь и не останавливаясь, влетел в другую напротив.

Здесь всё было иначе. Огромный дом с башенками и черепицей стоял, приосанившись, среди лабиринта ровно подстриженных кустов, разделённых прямыми, как стрелы, гравийными дорожками. Не слышно пения птиц и жужжания насекомых. Только мёртвая звенящая тишина, в которой ни шороха, ни шелеста. Мраморные ступени заканчивались тяжёлой дубовой дверью с отполированными латунными ручками. Только она вносила разлад в продуманную четкую симметрию, строгий порядок которой оказался нарушен едва заметной щелью между дверным полотном и коробкой.