– Быстрее, – просипел паук, не поворачиваясь, – обернись ею, пока она не затвердела.

Тим проворно схватил нить за кончик, чтобы ощутить в руках шелковинку из чистого серебра. Кончик уже затвердел, но чем дальше, тем нить становилась более мягкой и липкой. Не теряя времени, Тим закрепил паутину на талии и завязал крепким двойным морским узлом.

– Теперь кружись, кружись, как в танце, – напрягаясь от усердия, Хот выпускал из себя целые километры тонких нитей, поднимающихся в воздух серебристой метелью. Тим проворно завертелся вокруг своей оси, как юла, наматывая на себя липкую нежную паутину, подобно катушке для ниток.

Донки наверху заметно забеспокоился.

– Спесь, смесь, высь – Хот, остановись!

Боль, смерть, резь – ты погибнешь здесь!

А серебряная нить тем временем волнами ложилась на тело Тима, покрывая его круг за кругом прочным красивым полотном, липким и мягким вначале, но очень прочным потом. И действительно, новая одежда не жала и не была велика, в ней не было ни жарко, ни холодно. Она удобно растягивалась и тотчас сжималась, принимая изгибы тела. Когда нить наконец закончилась, Тим невольно так залюбовался новым блестящим нарядом, что не сразу обратил внимание на Хота, сморщившегося до размеров кошки. Паук вяло протянул крест-накрест блестящие нити, которые при этом рвались, потом ещё и ещё, пытаясь завернуться в них

– Ох, мальчик, боюсь, что я потратил больше, чем имел. Ты, как и любой ребенок, кажешься таким маленьким, а нужно тебе так много.

Блестящий клубок выпал из лап Динки и повис на ниточке:

– Бульк, бух, провал – Хот всё отдал.

Ныть, мыть, выть – как Динки быть?

– Ну-ну, всё обойдётся, – слабо пробормотал Хот. – Время отдавать долги, Донки, время отдавать долги. А тебе, – теперь он обратился к Тиму, – надо отдохнуть. День умирает, да и я порядком вымотался.

С этими словами уменьшившийся вдесятеро паук поджал ножки и маленьким камушком повис на тоненькой короткой паутинке.

Сквозь водяную призму закатное зарево наполнило огнем свод, но вскоре погасло. В его медленном угасании томилась тихая, неведомая раньше Тиму грусть. Впервые мальчик почувствовал, что, получая что-то, непременно отнимаешь это у другого. Но вот наконец тёмная, тихая ночь прокралась сквозь вечный дождь. Только внизу бесконечный бой не утихал ни на минуту. Утомлённый, Тим крепко задремал, пригревшись в уютном коконе. Тиму снилось, что море качает его на волнах и шуршит галькой. Вот так:

–Ага, угу, ого – прочь его!

Чего, кого, того – сбрось его!

Раздражающий шепот зудел прямо возле уха. Тим открыл глаза, но в беззвёздной ночи ничего не было видно. Только что-то раскручивало его всё сильнее и сильнее по часовой стрелке, аккуратно подвесив вниз головой.

Скрежет и шуршание раздавались уже совсем рядом, когда тонкая нить оборвалась. Не успев опомниться, Тим полетел вниз и рухнул вниз прямо в коричневую щёлкающую челюстями массу. Фаланги не разорвали мальчика сразу только потому, что оказались не менее удивлены, чем он сам.

– О, нет! Донки, что же ты творишь?

Маленький сморщенный Хот, скрючив лапки, в жесте отчаяния растопырил их в стороны. Он потратил всю свою паутину и поэтому не мог спуститься.

Тем временем густая коричневая жёсткая масса хитина под Тимом возбужденно зашевелилась, в предвкушении щелкая жвалами.

– Донки, помоги же, – в отчаянии просипел Хот, раскачиваясь на своей короткой паутинке.

– Шарах, шварк, юрк – грабителю каюк!

Схвачу, сожру, сожму – поделом ему!

Все восемь глаз Донки с интересом смотрели на вспучивающуюся волну фаланг, готовых наброситься на Тима, беспомощно стоявшего прямо в центре купола.

– О Донки, что же с тобой стало? – тихо прошептал Хот и неловким движением трясущейся лапки оборвал последнюю тоненькую нить, на которой висел.

Крошечный сморщенный комочек упал рядом с Тимом. Он был слишком маленький и слабый, чтобы спастись, но достаточно сильный, чтобы сберечь несколько драгоценных мгновений, пока две крупные фаланги, готовые кинуться на Тима, бросились на паука.

– ХОООТ! – взревел Динки, обрывая собственную нить, чтобы камнем упасть вниз. Динки рухнул неподалеку с таким грохотом, что фаланги расступились, и, растопырив когти, ощетинив жвалы, ринулся напролом к Хоту, ломая, разрывая на куски всё, что попадалось ему в лапы.

Но было уже поздно. Почуявшие вкус чужой плоти, фаланги словно взбесились. Они разрывали Хота на кусочки, его трепещущие лапки разламывались по суставам. Каждый член этой бешеной своры, оказавшийся поблизости, ухватил себе кусок, но стая напирала, и теперь между хищниками и Тимом остался лишь крохотной кусочек паучьей шкуры. Не зная зачем, Тим выхватил его прямо из челюстей хитинового монстра и сунул за пазуху, прижав к сердцу. Фаланга бешено щелкнула челюстями и присела, готовясь к броску.

– Выпь, вошь, мышь – спасайся, малыш!

Шорох, свист, шаги – насквозь беги!

Динки, милый Динки, крутился на паутине, быстро увеличивая радиус. Его лапки мелькали, как спицы в велосипедном колесе, разбрасывая фаланг, не давая им приблизиться, обматывая их драгоценной серебряной нитью. Круг ширился, но и Динки выдыхался, сморщивался, как и его брат, ведь нить кончалась, а противников не становилось меньше. Более того, они рвали нити, грызли их, погребая куски под тяжестью своих тел. Перепутанные, фаланги рвались, чтобы напиться свежей крови. Не дожидаясь нового крика, Тим рывком поднялся на ноги и побежал к краю купола прямо по жёстким головам, хрустящим и лопающимся под босыми ногами. Коричневая жижа, в которой вязли ступни, булькала, несколько хелицер достигли своей цели и отщипнули немного кожи, обнажив плоть. Но прежде чем новая волна чудовищ поднялась от запаха крови, Тим уже влетел в водяной поток, который монстры преодолеть не могли: они визжали и корчились, как только на их покрытые панцирем тела попадала вода.

Тима же водяная стена выпустила так же охотно, как и впустила. Скрежет и визг остались внутри безмолвного купола, и теперь Тим стоял на рассвете нового дня в абсолютной тиши, сжимая в руках кусочек паучьей кожи – единственное, что осталось от храбреца, который отдал жизнь ради спасения того, кого даже не знал.

– Хлоп, цап, грел – Донки смел! Грох, пых, ох – Донки бог!

Глава 3. Драконья долина.

(о том, что не стоит пИсать на всё, что видишь)

Тим держал путь на юг, вдоль лугов, добрался до высокого вала и прошёл по его гребню, изгибавшемуся широкой дугой, довольно много. Лучи рассвета только набирали силу, но воздух, уже тяжёлый и сухой, дрожал зыбким маревом над пустынными лугами. Солнце становилось всё жарче, растительность – беднее, а склоны холмов отвесней и круче. Водяной купол серебряным напёрстком висел далеко позади, его сменил раскалённый камень. Солнце палило нещадно. Оно не жалело не только случайных путников, но и постоянных своих обитателей: чахлую пыльную зелень в расщелинах и мелких сусликов, живущих среди скал, – уныло посвистывая, они изредка высовывали головы на поверхность.

К полудню стало так нестерпимо жарко, что камни начали плавиться, как асфальт на городских дорогах. Пот со лба Тима лился ручьём на спину и дальше. Он щипал шрамы, которые покрывали голени, разъедал нежные края, но при такой суши дело всё равно шло на поправку – раны полегоньку затягивались. Изнывая от зноя, Тим вышел на широкую каменистую гряду, внутри которой когда-то очень давно текла глубокая полноводная река. Теперь же русло высохло, превратившись в неприветливую, каменистую землю, унылую на вид – ни родников, ни колодцев. Это место не обещало ни покоя, ни долгожданного отдыха.

В длинном овраге то тут, то там поднимались струйки дыма из многочисленных вулканчиков, которые бесчисленным множеством усыпали обширную долину. Временами то один, то другой выдыхали белоснежные дымовые колечки. Меж вулканчиков лежали в беспорядке довольно крупные серые валуны.

Обойти долину не представлялось возможным. Тим понял, что нужно спуститься: с таким солнцем шутки плохи. Но мелкие каменные осколки под ногами поползли вниз, и, подняв тучу пыли, мальчик оказался внизу гораздо быстрее, чем ожидал, и теперь сидел, растирая исцарапанные колени у подножия самого маленького вулкана. Удушливый зной ссыпался вместе с ним.