– Был бы человек, а документ мы завсегда составим.

Дан смутно помнил, что похожее выражение, адресованное подследственному, ничего хорошего последнему не сулило. Но он же не был подследственным, да и времена теперь другие, поэтому, сев на стул по другую сторону стола от милиционера, он решительно заявил:

– Я в Москву хочу!

– В Москву все хотят, – всё так же благожелательно ответил капитан.

– У меня там дом!

– А у меня дом, – на этом слове служитель закона запнулся и поднял глаза на посетителя, – в другом месте, а я вот тут сижу.

Глаза!.. Дослужиться всего лишь до четырёх маленьких звёздочек к этому возрасту – такое в принципе возможно, но быть просто капитаном с такими глазами – крайне маловероятно. Или он на славу проштрафился.

– Вы из «конторы», – не удержался Дан.

– Приятно иметь дело с умным человеком. Впрочем, в скором времени вы всё равно бы догадались. Служили?

– Да, срочную, два года. Танкист.

– Это хорошо, – глаза капитана подобрели. – А то присылают чёрт знает кого!..

– Откуда присылают? – осторожно поинтересовался Даниил.

– Оттуда, – мужчина с досадой ткнул ручкой в сторону железнодорожной станции.

– И часто… присылают?

Капитан некоторое время задумчиво изучал посетителя.

– После армии что-то заканчивали?

– Да.

– Давайте так: пообвыкнете немного, присмотритесь. Никаких резких движений не делайте. Поживите пока у бабы Дуси: третий дом отсюда, Григорьич покажет. А там и поговорим.

Вытащив из кармана ключи, он подошёл к стоящему в углу громадному несгораемому сейфу, открыл его, вытащил несколько купюр и положил на стол перед Даниилом, а сверху прикрыл их бланком расходной ведомости. Вписав в длинную строку слева его имя, а в столбец напротив – «сумма 50 руб.», капитан подвинул ему ручку со словами:

– Это не вербовка. Так, подъёмные. Надо же вам на что-то жить.

Дан взял деньги в руки – девять купюр номиналом по пять рублей и пять рублёвых, взглянул на год выпуска – 1961-й, и поднял глаза на милиционера. Тот открыл ящик стола, вытащил из него газету «Правда» и обвёл ручкой дату: «17 сентября 1973 года».

– Газета недельной давности. Зовите меня Николай Фомич.

Даниил проглотил комок в горле:

– Имя и отчество настоящие?

– Настоящие.

– Значит, отсюда нет выхода?

– Может быть, и есть, но пока его никто не нашёл. Я сильно форсирую события и нарушаю все инструкции, но мне почему-то кажется, что в случае с вами это единственно верный путь, – красные от недосыпа глаза капитана сейчас ничего не выражали. – До завтра. Вернее, до вечера. Давайте в восемнадцать. И очень прошу: не надо никого ни в чём разубеждать. И так обстановка нервная.

Даниил молча взял ручку, расписался напротив суммы пятьдесят рублей и вышел из бытовки.

– Поговорили…

В голосе Григорьича вопросительная интонация практически не угадывалась.

– Да.

– Если вернулся – значит, парень ты крепкий и с головой у тебя всё в порядке.

– А что, некоторые не возвращаются?

– Ты первый. Не ошибся я в тебе; не зря постель приготовил, – мужик указал в сторону лавок.

– А эти, которые «не возвращаются», они куда деваются?

Григорьич пожевал нижнюю губу:

– Наверняка не скажу; думаю, что их в психушку увозят: какой с них толк?

– А вы, значит, тоже оттуда же, откуда и капитан?

– А ты как думаешь?

Дан вздохнул:

– Давайте, что ли, пирожков и чаю горячего.

Фёдор Григорьевич открыл витрину, достал тарелку с четырьмя пирожками; снял ценник с надписью «Печенье „Юбилейное” – 28 коп.» и, положив пачку на тарелку, направился к столику.

– Я тоже с тобой чайку попью.

Проигнорировав посуду, расставленную на прилавке, он достал откуда-то снизу красивые подстаканники с уже вставленными в них тонкостенными стаканами, оттуда же выудил термос из тёмной матовой нержавейки и разлил из него чай.

Дан засмотрелся на подстаканник: у орнамента явно имелся какой-то древний прототип, линии плавно перетекали одна в другую, создавая новый узор – отчасти дополняющий первоисточник, отчасти конфликтующий с ним.

– Серебро?

– Мельхиор.

– Никогда не видел таких.

– А их два всего изготовлено. Я только по особым случаям эти подстаканники достаю. Пей, пока горячий. С травками.

Даниил отхлебнул чай и принюхался к отвару.

– Похоже на таёжный сбор: тимьян, земляника, лесная смородина и… бадан?

– Бадан.

– Так он же здесь не растёт.

Фёдор Григорьевич взглянул на Дана уважительно.

– Где «здесь»?

– Ну, мы же где-то недалеко от Нижнего Новгорода?

– С чего ты взял?

– Я же там с поезда сошёл…

– Уверен?

Даниил задумался.

– В том, что вчера вечером я садился на поезд в Москве, уверен. Что сошёл с него, где-то не доезжая до Нижнего, – тоже уверен. Сначала думал, что это я во сне с него сошёл, а на самом деле… Но вот же сижу и пирожки ем. Хотя… Когда выходил отсюда на платформу, средней полосы уже и в помине не было – повсюду тайга. И бадан… Мы в Сибири, что ли?

Фёдор Григорьевич подлил себе чай, отхлебнул и посмотрел в окно:

– Нет у этого места конкретной географической привязки. Иногда кажется, что почти нащупали, а потом – опять обрыв… Ты ешь, ешь…

Дан так и застыл с набитым ртом, потом кое-как протолкнул в горло кусок недожёванного пирога и, неожиданно перейдя на «ты», спросил:

– Подожди, Григорьич, у меня вопрос: вы же не каждый день гостей принимаете, а пирожки – свежие. Вы что же, ждали меня?

Собеседник немного помолчал, а потом спокойно проговорил:

– Ну, не тебя конкретно, но ждали. Ждали того, кто нам тут со всем разобраться поможет. Запрос отправили. Думали, что «в никуда», а вот видишь – сработало!

– И кто запрос составлял?

– Погоди, не всё сразу, перегрузиться можешь. Давай спать.

Дом бабы Дуси состоял из сеней и большой проходной комнаты (она же кухня), из которой двери вели в две крохотные спальни. Домотканые половики на чисто вымытом полу создавали ощущение уюта и вызывали воспоминания детства.

– Как в деревне у бабушки!..

Дан снял кроссовки и встал босиком на коврик у дверей.

Лучи утреннего солнца, падавшие через окно на жёлтый эмалевый пол, прочертили на нём световую дорожку от кухонного стола до входа.

В правом дальнем углу комнаты виднелись образа, прикрытые полотенцами.

Сама баба Дуся – худенькая женщина лет семидесяти, с чистыми ясными глазами – хлопотала у печки.

– Я тебя Даней буду звать, – сообщила она, перекладывая со сковороды на тарелку очередную румяную лепёшку. – Мойте руки и проходите к столу. Ты, Федя, тоже посиди, в ногах правды нет.

На столе стояли обычные деревенские яства: нарезанные кружочками помидоры и огурцы вперемешку с кольцами репчатого лука и дольками зелёного перца, сдобренные зеленью и политые растительным маслом; дымящаяся варёная картошка; в глиняной миске поблёскивали рыжики в сметане, посыпанные мелко нарезанным укропом.

Фёдор Григорьевич вопросительно взглянул на бабу Дусю:

– Под грибочки можно и согрешить!..

– Ты же знаешь, я не одобряю. Ну, раз уж такой повод…

Она открыла дверцу буфета, достала три рюмки и графин с напитком рубинового цвета и согласно старинному обычаю поставила его перед старшим из гостей.

– Разливай!

Затем подняла глаза на образа, перекрестилась и коротко что-то прошептала.

Рука Фёдора Григорьевича непроизвольно дёрнулась, что можно было истолковать по-разному, но в итоге опустилась на горлышко графина.

Настойка оказалась мягкой, но крепкой, явно больше сорока градусов. Дан наколол на вилку рыжик, похрустел им и блаженно прикрыл глаза. Тревога, поселившаяся внизу живота, начала отпускать, а спазмированные мышцы – расслабляться.

– Ты, Даня, ешь, пока горячие, – и баба Дуся положила на тарелку молодого человека лепёшку, а рядом поставила розетку с вареньем. – Земляничное.