Едва утихла первая горечь страданий и позволило здоровье, я покинула отцовский приход. Добрая гувернантка сопроводила меня в Дублин; сэр Ричард Грей приехал туда сам, чтобы встретить меня и отвезти в Англию, к себе в поместье. Увидев дядюшку, я была удивлена безмерно. Сэр Ричард был на год старше моего достопочтенного отца, однако в сравнении с ним выглядел юношей. На первый взгляд этот почти пятидесятилетний джентльмен поражал своей моложавостью. Но, приглядевшись, можно было заметить, что годы и заботы оставили на нем свой след; в чертах его чувствовалось даже что-то резкое, мучительное, странно противоречащее беззаботному выражению лица. Никто не смог бы относиться ко мне добрее; однако даже доброта его меня отталкивала – так несхож был дядюшка с моим бедным отцом! Свет и светские увеселения занимали все его мысли. Одиночество и несчастье было для него одно – а «одиноким» почитал он всякое существование вдали от толпы. В продолжение нашего путешествия он болтал без умолку, надеясь оживить меня шутками и забавными историями, сожалел, что сейчас не время везти меня в Лондон – он пригласил бы туда свою дочь, леди Хит, чтобы с ее помощью устроить бал в мою честь. Однако леди Хит на континенте, а другая дочь, тоже замужняя, постоянно живет в Шотландии. Что же остается? Сам сэр Ричард найдет, чем себя развлечь – наступает охотничий сезон, и он уже получил множество приглашений от разных джентльменов, – но я в уединении «Буковой Рощи» непременно умру со скуки. Однако я заверила его, что только об уединении и мечтаю и что в ближайшие несколько лет никакая сила не заставит меня выйти в свет. Дядюшка взглянул на меня с удивлением, затем рассмеялся и обычным своим изысканно-вежливым и ласковым тоном ответил, что я вправе поступать, как захочу, что он ни в чем не станет мне перечить, ибо ничего так не желает, как доставить мне радость и удовольствие.
Историю моего дяди рассказать недолго. Женился он очень рано, на девушке, не равной ему по положению. Родные, возмущенные этим браком, отказали ему от дома. Отец его умер, а дед, опасавшийся, что внук, полагаясь на богатое наследство, промотает все состояние, предложил ему значительные и постоянные выплаты при условии, что поместье будет закреплено за его старшим сыном. Тот согласился. Несколько лет спустя дед умер, и сэр Ричард унаследовал титул и поместье. Новая леди Грей благодаря своей скромности и достоинству завоевала немало друзей. Семья у них была большая, но много детей умерло, и наконец сама леди Грей скончалась в родах. Выжили только пятеро. Старший сын пребывал в настоящее время за границей, две дочери замужем, а младшая, двенадцатилетняя девочка, жила с гувернанткой в семейном поместье в Хэмпшире. Сэр Ричард обо всех своих детях отзывался по-доброму, но особенные хвалы возносил старшему сыну, против которого у меня сложилось предубеждение: по рассказам отца он представился мне человеком пустым и нестоящим. Таков был и сам мой дядюшка; однако невзлюбить сэра Ричарда я не смогла, ибо его очаровательное обхождение не дало укорениться недоброжелательству, и то неодобрение, что поначалу возбудил во мне дядя, перенесла на его любимчика-сына. С радостью я услышала, что сейчас мой кузен в Вене, ибо совершенно не желала с ним знако- миться.
В «Буковую Рощу» мы прибыли двадцать девятого августа. Стоял чудный день, сияющий красотой и свежестью лета. Моему взору предстал элегантный дом посреди обширного парка, разбитого с неподражаемым вкусом и содержащегося в неукоснительном порядке. Казалось, все вокруг улыбалось, все весело приветствовало гостью; однако на берегах мрачного северного океана я привыкла к иным картинам и теперь созерцала свое новое жилище с отвращением – такова сила привычки! Дядюшка ожидал, что красота английского парка и особняка очарует меня с первого взгляда, и остался разочарован моей натянутой похвалой. Но здесь не было ни скал, ни моря, ни бескрайних вересковых пустошей! А буковые рощи, река, вьющаяся меж лесистых зеленых берегов, чередование холмов и долин, полян и рощиц не будили во мне восторга; так подтвердилась на мне истина, что новизна не восхищает. Однако по прошествии нескольких месяцев мое первое впечатление совершенно переменилось. Я смирилась с тем, что поначалу казалось мне невыносимо искусственным, и, в конце концов, научилась любить эту утонченную, гармоничную красоту.
Сэр Ричард снова завел речь об обществе и визитах: предлагал созвать соседей и уговаривал меня принять приглашения в различные дома, где в охотничий сезон устраивались пышные празднества для богатых любителей повеселиться. В ответ я заверила дядю, что мои подавленные чувства и скорбь, укоренившаяся глубоко в сердце, нуждаются в успокоении, что дом привлекает меня прежде всего уединенным расположением – словом, что я буду всего счастливее, если останусь одна. Он мне не поверил – ему страшно казалось бросать меня «в этой пустыне»; не желая оставлять меня, он отложил отъезд на два дня, но затем все-таки уехал – и в бесконечной чреде наслаждений скоро забыл о моем существовании.
Я, впрочем, не была совершенно одна; со мной в поместье жила кузина Марианна, милая добросердечная девочка двенадцати лет, с которой мы скоро сошлись. Устав от тягостных мыслей, я обращалась к ее обществу; она была еще ребенком, так что я могла приходить к ней запросто, когда пожелаю, и так же без церемоний оставлять ее и обращаться к своим скорбным размышлениям.
Я не пробыла в «Буковой Роще» и недели, когда однажды в конце дня, возвращаясь с прогулки в экипаже, мы заметили в столовой свет.
– Может быть, это мой брат? – воскликнула Марианна. – Что, если Клинтон приехал?
– Надеюсь, что нет, – ответила я.
– Не говори так, – возразила мне девочка, – ты непременно полюбишь Клинтона! Он такой милый и веселый, его все любят!
Не дожидаясь, пока спустят лесенку, она выпрыгнула из экипажа и побежала в дом – но спустя минуту вернулась ко мне, разочарованная.
– Это всего-навсего братец Вернон, – сообщила она.
– А Вернона ты не любишь?
– Да нет, люблю, – отвечала она. – Он хороший и все такое, но совсем не похож на Клинтона: может месяц прожить в доме, а я его и двух раз не увижу!
Уединенная жизнь сделала меня застенчивой. Мы с кузиной пообедали раньше, а приезжий как раз сидел за столом. Я скрылась в кабинете и, уговорив Марианну остаться со мной, с некоторым трепетом ожидала появления кузена. Вскоре он вошел. Я была потрясена – в жизни своей я не встречала такого красивого мужчины: чуть выше среднего роста, статный и стройный, небольшая, изящно вылепленная голова, чистое смуглое лицо, синие глаза. Я ожидала, что с прекрасной внешностью в нем соединятся галантные манеры дядюшки – однако в Верноне не было ни живости, ни изящества. Слова его были полны значения, глаза, когда он говорил, сверкали; однако речи звучали отрывисто, резко, саркастично, и красивое лицо слишком часто искажалось недоброй иронической усмешкой. И все же он был очень хорош собой, умен и необычайно привлекателен.
Марианна ошиблась: Вернон не отлучался от нас с утра до вечера. Утром он гулял с нами или катался верхом, вечером читал нам вслух, а когда мы рисовали или шили, развлекал нас беседой – словом, делал все, что только может подсказать услужливость, разве что не переворачивал страницы нот. Музыка, страстно любимая моим отцом, была ему чужда; но в остальном наши вкусы совпадали. Он учил меня итальянскому языку и покидал лишь тогда, когда я просила его уйти. Марианна с удивлением замечала, что брат ее стал другим человеком – и я, кажется, догадывалась, откуда эта перемена.
Как может восемнадцатилетняя девушка, едва покинувшая лоно семьи, заметить, что в сердце прекрасного, щедро одаренного природой юноши рождается любовь – и не преисполниться тщеславия? Отцовское воспитание оградило меня от искушений; я не кокетничала и не кичилась своей красотой и богатством. То, что я приняла за любовь Вернона, окрылило меня. В собственных глазах я приобрела новое значение, и глупое сердце мое наполнилось торжеством победы. А Вернон с каждым днем все откровеннее проявлял свою преданность, все более стремился услужить, уделял мне все больше внимания, расточал все больше похвал. Тихими, почти незаметными шагами продвигался он к желанной цели, не позволяя природной нетерпеливости разрушить свои планы. Хитро, украдкой, как змея, вкрался он ко мне в доверие и сделался необходимым; он еще не выдал себя ни словом, а я уже рисковала своим добрым именем, открыто торжествуя над ним победу.
