Между братьями выросла стена отчуждения. За месяц они не обменялись ни одной строчкой. Никто из них не мог переступить через себя и написать первым. Все же Павел, как ни занимал все свободное время мамой Лёлей, не мог не думать о Сергее.
Однажды вечером Ольга застала его читающим у окна письмо. Когда он повернулся к ней, в глазах его блестели слезы.
– Что случилось? – испугалась Ольга, которая на исходе восьмого месяца заметно округлилась.
– Письмо от Эллы…
– Все в порядке? Что-то с Сергеем? – Лёля встревожилась. Не хотелось бы, чтобы что-то испортило радость рождения их с Великим Князем ребенка.
– Укоряет меня, что я не пишу ему. Говорит, что он страдает, перестал спать по ночам, что она не видела его таким бледным и печальным никогда в жизни… И вот еще: «Это святой человек, который стоит выше всех нас, – ты, конечно, это чувствуешь».
– Дорогой мой, я вижу, что и ты страдаешь… – удивила Павла Ольга. Она знала, что Сергей против их любви, и могла торжествовать над поверженным врагом. Но опытная женщина понимала, что такой триумф был бы скоротечен и даже опасен, поскольку позже мог бы обернуться против нее. Вернее было сделаться сторонницей братской дружбы. Все-таки кровь – не вода, и Павел с Сергеем рано или поздно помирятся. Тогда было бы хорошо, если б Павел рассказал брату, что она была на его стороне. Если б ей удалось подружиться с Сергеем, всем была бы от этого одна польза. Быть принятой московским генерал-губернатором, членом императорской семьи означало бы гласно войти в августейший круг. – Не сердись на него. Он любит тебя и пытается защитить. У меня тоже есть старшая сестра и братья, поверь мне, я знаю, что это! Что бы ни случилось, семья есть семья!
Павел в очередной раз восхитился своей избранницей. Какое благородство, какая мудрость! А Елизавета Федоровна называла их любовь «ночной жизнью» и даже имени Ольги в письме не упоминала. Она делала упор на том, что на небесах есть ангел, который оставил ему детей и с которым у него остается вечная связь… Это казалось Пицу безжалостным. Что они с Сергеем в своем счастливом браке знают о тоске и одиночестве? Как они могут судить его?
И все же письмо Эллы задело какие-то струны в его душе. Оно напомнило, что старший брат всегда заботился о нем и желал ему только счастья.
В конце года судьба вдруг сжалилась, наградив Сергея Александровича доброй, широкой улыбкой. Шестого декабря враги московского генерал-губернатора прочли в газетах о его назначении членом Госсовета. Это означало конец оскорбительным сомнениям и расследованиям.
Великий Князь с супругой вновь приехали в Царское.
Встретившись, братья снова стали общаться, словно и не было никакого охлаждения, избегая при этом разговоров о деликатном предмете.
Елизавета Федоровна ничем не подала виду, что писала Павлу. Она, как всегда, была занята. В Петербурге в присутствии Великой Княгини состоялось открытие Елизаветинской общины сестер милосердия. Молебен служил Иоанн Кронштадтский.
Через пару дней после отъезда Сергея с супругой в Москву на его имя Государем был дан рескрипт о возведении в Москве памятника Александру III, в котором Император в самых теплых выражениях упоминал, что отец вверил Первопрестольную своему брату с любовью и доверием, зная его безграничную преданность своим заветам. Этот рескрипт демонстрировал отношения племянника к дяде и ставил точку в истории с организованной травлей Великого Князя. Сергей с Эллой были тронуты до слез.
XV
В преддверии Нового года у Павла с Ольгой родился здоровый, красивый мальчик, как две капли воды похожий на мать.
Павлу принесли записку, когда все уже благополучно свершилось. Он тут же поехал к Ольге и встретил у дверей двух выходящих дам. Даже если бы Пиц случайно столкнулся с ними где-нибудь, скажем, в Париже, он, без сомнения, определил бы их родственные связи с Лёлей, настолько все три дамы были похожи. Мать госпожи Пистолькорс, Ольга Васильевна, которую язык не поворачивался назвать старухой, скорее уж гранд-дамой, поджала губы, собрав их кисетными морщинами в тугой узелок, и неодобрительно покачала головой. Любовь Валериановна Головина, старшая сестра, также бросила строгий взгляд на Великого Князя.
Ольга лежала в кровати. Вид у нее был измученный, но счастливый. Волосы у лица слиплись сосульками, на скулах небольшой красной паутинкой лопнули сосуды, но глаза сияли радостью, от чего посветлели, приобретя цвет рыжих бархоток.
– Зачем же ты сразу пришел? Надо было выждать немного. Теперь разнесут по всему городу… – ласково пожурила она Павла, хоть сама была жутко довольна его скорым появлением.
– Пусть болтают. Мне безразлично. Я желаю немедленно видеть сына!
Лёля позвонила в колокольчик, и кормилица принесла малыша. У Павла сжалось сердце. Он забыл, как это – радоваться новорожденному. Подарив жизнь Дмитрию, умерла его первая жена. Кроме ужаса, Великий Князь ничего не помнил о тех днях.
Родители решили назвать мальчика Владимиром. Едва появившись на свет, Бодя очаровывал всех, кто его видел. Обычно дети являются миру сморщенными, синюшными, и только через пару месяцев превращаются в милых пупсов. Сын Великого Князя сразу был прехорошеньким. Он представлял собой точную копию матери, с таким же аккуратным, немного вздернутым носом. Пока Павел любовался им, малыш морщился, корчил отцу забавные рожицы, прищуривал глаз, а потом выдавил из себя подобие писка. Кормилица унесла его кормить.
– Ты не столкнулся с Любашей и мамá?
– Да, мельком. По всей видимости, и этого хватило, чтобы они мысленно предали меня анафеме, – смеялся Пиц, который был на седьмом, хотя кто их считал, небе от счастья.
– Вообрази, злые языки болтают, что Сергей сам тот рескрипт писал. По крайней мере, хвалебные дифирамбы в нем. Неужели правда?
– Нет, конечно! Что за чушь? – нахмурился Павел. Неужели сестра и мать Лёли не могли в такой день придумать других тем, как только обсудить его брата?
– И я так сказала! – выкрутилась Ольга.
– Тебе сейчас нужно набираться сил, а не всякую ерунду слушать.
– Да, ты прав! Ты думаешь, мы могли бы вплетать Боде ленты твоих цветов? – Лёля при необходимости мастерски переключала темы разговора. Оставалось лишь восхищаться тем, как быстро находила она альтернативное направление беседы. Пока другой думал бы, о чем же еще поговорить, она легко жонглировала несколькими предметами обсуждения.
– Будет ли это уместно, если официально Владимир – Пистолькорс?
– Разве кто-нибудь обратит внимание? Да и что нам до других людей? Зато, когда Бодя подрастет, у него не будет ощущения, что ты отказался от него. Бедный мальчик поймет, что на его положение оказали влияние непреодолимые обстоятельства…
– Да, пожалуй, ты права.
– Вот и чудесно!
– Он такая прелесть! Сергей обожал бы его… Он сейчас же отобрал бы его у кормилицы, собственноручно купал бы его в бульоне и пеленал. Ты не представляешь, как ловко он это делает! – с грустной улыбкой предался Великий Князь ностальгии.
– Он любит тебя, значит, когда-нибудь примет и нас. Иначе и быть не может!
В тот чудесный день хотелось верить во все самое светлое.
На Новый год по настоятельным советам Государя и их с Сергеем старого воспитателя, Арсеньева, Павел поехал к брату в Москву.
XVI
Страсти в семействе немного улеглись, и жизнь потекла вполне размеренно, как горная река, выйдя из берегов после схода снега, угомонилась, вернулась в русло и снова безмятежно зажурчала хрустальными водами.
В феврале отметили пятнадцатилетие Палестинского Общества, у истоков которого стояли Сергей и Павел, вдохновленные своей первой поездкой на Святую Землю. Элла тоже не сидела сложа руки. В середине месяца она открыла очередное благотворительное учреждение – Елизаветинский грудной приют, на содержание которого ежегодно выделяла часть собственных средств.
Московского генерал-губернатора от размеренного ведения дел периодически отвлекали бастующие рабочие, но, чувствуя поддержку племянника и братьев, он уверенно принимал меры по наведению порядка. Его методы одобряли не все члены большой императорской фамилии. Некоторые Их либеральные Высочества считали подходы Сергея грубыми, реакционными и даже глупыми. Они, как и прочие революционные силы, осуждали Сергея Александровича за то, что он в прошлом году слишком жестко обошелся со студентами, арестовав главных зачинщиков «Союзного совета», хоть это и прекратило студенческие волнения. Однако не о покое и мире пеклись эти господа, а о свободе, по крайней мере, как они ее понимали. Бесполезно было им доказывать, что Великий Князь разбирался в каждом случае индивидуально, изучал требования бастующих и, если находил их справедливыми, заставлял руководство университета или промышленников и фабрикантов удовлетворять их. В таких случаях и наказание за смуту было мягче. Никому из критиканов это было не интересно. Если признать человеческие чувства за сатрапом и деспотом, как же потом с ним бороться?
