Так твердо решили мы с Алисой. И зря: куда благоразумнее было бы не будить спящую собаку. Наша неуместная настойчивость столкнула с мертвой точки лавину, и это аукнулась громким эхо, потрясшим всю мою дальнейшую жизнь.

Алиса еще раз пошла к профессору и напрямую спросила его, кто, собственно, такой, этот таинственный библиотекарь. Лицо профессора покрылось бледностью. Он весь дрожал от страха, поняв, сколь опасна эта настойчивая дамочка, сколь ужасно она наивна и невменяема. Именно поэтому он отвечал на ее вопросы как можно более обтекаемо, следуя старинной народной мудрости: уж лучше довериться хватке опытного зубодера, чем безрассудству напористой барышни.

– Каждому человеку, товарищ Кибитц, – ответил он замявшись и тщательно подбирая слова, – и особенно – каждому поляку есть, что скрывать. Разумеется, основания для этого у каждого свои. Порой, скажу я вам, гораздо мудрее не вникать в глубинную суть вещей, чтобы не оступиться ненароком. По этой причине мы – как бы это точнее выразиться, обособлены в этой стране. Право человека на обособленность, на личную тайну относится к числу фундаментальных прав человека…

– Господин профессор, – не унималась Алиса, – я задала вам прямой вопрос: кто этот человек? И я хочу получить на него такой же прямой ответ.

– Мой ассистент по части историко-литературного семинара, – холодно ответил профессор, – человек лет тридцати. Родился в районе Татр, точнее – в волости Косцелиско, если вам это о чем-нибудь говорит. Мы дали ему полставки библиотекаря. Пока это никаких нареканий или претензий не вызывало…

– Вы что – издеваетесь надо мной, – не сдержалась Алиса, которой вся эта комедия порядком надоела, – у вас с ним заговор? В этом есть нечто такое, о чем мне не следует знать? Потому, например, что я – женщина? Потому, что я из Швейцарии? А может, вы считаете, что для понимания таких вещей мне не достает ума? Или я попросту не заслуживаю вашего доверия? Ответьте же мне!

– Я сказал вам все, что я знаю об этом человеке, – раздраженно ответил профессор. Большего я знать не должен и не желаю. Зундерланд – человек способный и достаточно начитанный. Все прочее меня абсолютно не интересует. Это дело полиции.

– Как я вижу, господин профессор, здесь непременно хотят поставить меня на место, – раздражение Алисы продолжало нарастать, – я и без вас знаю, что он талантлив и начитан. Иначе он не получил бы этого места. Зачем вы забиваете мне голову тем, что не имеет никакого отношения к поставленному мною вопросу?

– Согласно учетной карточке, – ответил профессор обиженным тоном, – Зундерланд является сыном крестьянки из горной местности. Он происходит из высокогорного альпийского пастбища Косцелиско. Если верить статистике, он должен был быть человеком ограниченным и невежественным. Разве в Швейцарии иначе? Разве ваши ледники сплошь заселены философами?

– Нет, – холодно ответила Алиса, но я не верю, что отец Зунделанда – крестьянин.

– Уж не хотите ли вы этим сказать, что я вам лгу?

– Именно это я и хочу сказать.

Я вижу, как Вы, господин доктор, покачиваете головой: Алиса, дескать, была просто безрассудна и прямиком неслась к собственной погибели. Это на самом деле так, потому что она своим поведением восстанавливала против себя людей, вполне способных ей навредить, тот же профессор, например. Он отнюдь не был лжецом. И уж во всяком случае, не был он хитрюгой. Просто, в отличие от нас, он разговаривал на другом языке. И еще: в отличие от нас, он побывал в самой преисподней. Такие люди знают больше. Мы полагаем, каждый обязан сражаться за истину. За полную открытость в отношениях между людьми. Он же считал это лишенным всякого смысла.

А что из сущего, кстати сказать, не лишено смысла, спрашиваю я сегодня? Много мнений существует на этот счет – много! Этот профессор, в отличие от нас, мыслил иными категориями. Он побывал в таких переделках, что видел смысл в единственном: в умении выжить.

Алиса, между тем, была вне себя от гнева:

– Философия соглашателей, вечно идущих по линии наименьшего сопротивления, – возмущалась она, – плыть по течению ради самосохранения – позор! Твой дядя, например: он предпочел быть расстрелянным или повешенным, но пресмыкаться ради физического выживания он не стал. Честь ему и слава!

Вот такой была она, моя бывшая супруга.

Я же был другим. Вечно терзаемый сомнениями. Пал ли мой дядя смертью героя – для меня это еще большой вопрос. Слишком много неясностей во всей этой истории. Не исключено даже, что и он, как многие другие, выживал и выжил. А вдруг! Почему бы и нет?

Лишившись сна от всех этих «а вдруг» и «почему», я сказал себе: я должен съездить в Косцелиско, откуда Зундерланд, если ему верить, был родом. А значит, и его отец, который и впрямь мог оказаться моим дядей.

Выпросив короткий отпуск, я отправился в Высокие Татры. Вовсе не для того, чтобы найти там отдохновение или подышать воздухом, напоенным хмельным ароматом шампанского, которое невидимой пеной стекает с голубых горных склонов. Я прошел пешком от Закопаны до Каспровы Верх, непроходимыми тропами пробирался к высокогорным селениям, о которых говорил профессор. Я должен был узнать как можно больше о нашем библиотекаре или о его отце, который вдруг исчез столь таинственным образом.

Но тут случилось со мной нечто из ряда вон выходящее, что совершенно выбило меня из колеи.

Я уже слышу, как Вы, господин доктор, воскликнули: «Вот, вот они – ранние симптомы вашего недуга, господин Кибитц! Первые проявления вашего помешательства!»

Но это не так. У какой-то развороченной стены – я готов поклясться в этом – я увидел моего погибшего дядю, который колол дрова. Никаких сомнений. Бывший муж моей тети Бронки из Нью-Йорка, который давно был на том свете, лихо управлялся с деревянными колодами.

Не сомневаюсь, господин доктор, Вы сочтете меня сумасшедшим. Будучи человеком науки, Вы не верите в загробную жизнь или в воскресение. Не верю во все эти штучки и я. Но есть факт: я собственными глазами видел, что это был тот самый человек, который незадолго до начала войны навестил нас в Цюрихе. Тот самый Адам Зундерланд, которого Сомерсет Моэм называл самым остроумным, самым забавным гидом на всем Западе. Тот самый еврей, который туристам, своим клиентам, так живописал Польшу, что им не терпелось немедленно засесть за изучение польского языка, чтобы вновь и вновь возвращаться в этот ни с чем не сравнимый уголок Земли.

Господин Кибитц,

вы упорно продолжаете уклоняться от темы. Впрочем, запутанная история ваша могла бы вывести нас на весьма интересный след. Два обстоятельства настораживают меня: то, как вы представили вашу супругу, и, разумеется, ваша, якобы, реальная встреча с покойным дядей.

Во-первых, что касается вашей жены: сдается мне, как раз в ней таится источник хронического дисбаланса вашего душевного равновесия. Ее радикализм не перестает вызывать в вас протест. Своим максимализмом она постоянно провоцировала, подбивала вас. Вдобавок, это подогревалось ее непреодолимым тяготением к откровенно экстремистским проявлениям. Таким образом, ваша супруга, в известной степени, повинна в том, что вы оказались на грани горячки. И в этой связи становится понятным пережитое вами видение вашего покойного дяди. Вопрос лишь в том, как давно стали проявляться у вас подобные бредовые явления. Знать это – чрезвычайно важно! Я не исключаю симптомов эндогенной шизофрении, но мне крайне важно знать как можно больше об этом «самом забавном гиде на всем Западе», как определил его Сомерсет Моэм. Какую роль в вашей жизни сыграл этот неуловимый дядя?

Вы упоминаете об одном его визите в ваш дом в Цюрихе. Был этот визит на самом деле, или это все те же галлюцинации, продукт вашего воспаленного воображения?

Уважаемый господин доктор,

о галлюцинациях не может быть и речи. Адам Зундерланд действительно приезжал ко мне в Цюрих, где я жил в доме моих родителей. Он предстал передо мной абсолютно реальным, во всех трех измерениях. Я был тогда подростком лет четырнадцати. Он уделял мне немало времени. На скрипке, которую дядя постоянно возил с собой, он исполнял для меня партиты Иоганна Себастьяна Баха. Дядя играл по памяти, вел легко, как майское облако. Когда он виртуозно исполнял Чакону, я просто весь заходился от восторга, ибо в жизни не слышал ничего более прекрасного!