Но ничего не происходило.

Его взгляд опустился на массивную входную дверь с аккуратным дверным колоколом, застывшим навсегда. Отец Лиама должен был добраться из Соединенных Штатов еще только через несколько дней, и дом, погруженный в скорбь, стоял абсолютно пустой. Но в этот момент Эдварда посетила мысль о том, что все, что произошло сегодня днем, а также весь вчерашний день, просто не могли быть правдой, и Сиэл, нерешительно протянув руку, коснулся прохладного металла высокой ограды. Молодой человек потянул калитку на себя, но она не поддалась.

«Куст шиповника…» ‒ словно раздался знакомый голос в легком порыве ветра.

Весь усыпанный белыми, душистыми цветами, шиповник, словно выжидающе поглядывал на Эдварда. Сиэл наклонился, опустил на дорогу чемодан, пролез рукой сквозь переплетенные, густые ветви куста, и возле корневища нащупал небольшой ключ, идеально подошедший к замку ворот. Калитка скрипнула и добродушно, как и много раз в прежние времена, пропустила его на территорию особняка.

Прижимая чемодан к груди, молодой человек медленно приблизился к парадному входу, прошагав по брусчатой тропинке, как во сне. Дрожащей рукой он залез в карман своего черного пальто и достал оттуда еще один ключ с гравировкой «Моррис». Раздался очередной легкий щелчок. Эдвард спрятал ключ в нагрудный карман, и его рука замерла в сантиметре от ручки двери.

Перед уставшими, покрасневшими глазами Сиэла, которые закрылись, предстала фигура высокого брюнета, с неизменной усмешкой на лице и готовым саркастичным комментарием на любую тему. Молодой человек выдохнул и резко открыл дверь особняка. Карие глаза в надежде распахнулись, но Эдварда никто не встретил. В богато обставленной гостиной никого не было.

Там было сумрачно и слишком тихо.

Сиэл медленно шагнул в дом, невольно прислушиваясь, но особняк отвечал ему равнодушием. Он скользнул взглядом по мебели, длинному дивану, нескольким креслам и дубовому письменному столу, на котором стояла только чернильница с пером.

Выйдя из гостиной, молодой человек прошел к деревянной лестнице, рядом с которой была еще одна комната ‒ спальня для гостей с небольшой кроватью, шкафом, большим зеркалом в человеческий рост на двух огромных ножках.

Поднявшись на второй этаж, стены которого были обклеены светлыми обоями, из-за чего, даже несмотря на зашторенные окна, там было еще весьма светло, Эдвард увидел несколько запертых дверей. Подойдя к первой из них, Сиэл обнаружил, что на стене между комнатами висят два портрета.

На первом из них была изображена пара, широкоплечий мужчина с небольшими черными усами в черном фраке и рядом с ним ‒ худенькая женщина в роскошном бархатном платье изумрудного цвета с высоким воротником. Мистер и миссис Моррис. У Мэтью Морриса было доброе лицо, и где-то на задворках сознания молодой человек помнил, что отец Лиама был суровым, но справедливым человеком. Миссис Изабель Моррис была искусной швеей, и мама Эдварда, миссис Джоди Сиэл, всегда была в восторге от того, какие платья Изабель шила на заказ почти всему городу.

Своих родителей Сиэл лишился рано, в результате этого попав в дом своего родного дяди, Эндрю Сиэла, который со своей женой растил его вместе со своим сыном, Паркером. Семья Лиама тоже внесла свою ощутимую лепту в то, чтобы Эдвард не чувствовал себя сиротой.

Три года назад Изабель Моррис скоропостижно скончалась из-за мучившей ее всю жизнь сердечной недостаточности. Мистер Моррис погрузился в тоску и даже начал пить, но его родной брат, живущий в Нью-Йорке, позвал Мэтью к себе пожить некоторое время.

Так Лиам остался в этом доме один, и именно он был на втором портрете.

То, как художник изобразил молодого человека, заставило Сиэла невольно улыбнуться. Это был не тот Лиам, которого знали все, который всегда что-то выдумывал и заставлял окружающих неловко себя чувствовать, а совершенно другой Лиам, которого знали только его самые близкие люди, в том числе и Эдвард. Ни какой ухмылки, а лишь спокойное выражение красивого лица с проницательными черными глазами. Аккуратный нос, немного впалые щеки, придающие молодому человеку загадочный вид. Черные, как смоль, волосы, которые в момент создания портрета были чуть длиннее, чем сейчас, резко контрастировали с белой тканью его рубашки.

Сиэл обратил внимание на цвет кожи «портретного» Лиама и против своей воли вернулся в воспоминания о прошедших похоронах, когда Моррис выглядел значительно бледнее. Картинка перед глазами молодого человека внезапно закачалась, и он почувствовал головокружение. Эдвард хотел опереться на стену, но его рука соскользнула, и дверь в одну из комнат резко распахнулась, заставив Сиэла вздрогнуть.

Молодой человек заглянул туда и понял, что это комната Лиама. Об этом говорила не столько довольно аскетичная обстановка, сколько большой плательный, приоткрытый шкаф. Эдвард поставил на пол чемодан и подошел к нему. Приоткрыв дверцу, он обнаружил огромное количество рубашек, пиджаков, брюк из самых дорогих материалов, которые только можно было найти в Англии. Вся одежда была аккуратно развешена и рассортирована в соответствии с оттенками тканей. Сиэл коснулся подушечками своих пальцев одной из льняных рубашек, но тут же отдернул руку, резко обернувшись.

Его взгляд впился в пустой дверной проем, в котором был виден коридор, где стремительно темнело. Молодой человек несколько раз моргнул и внезапно вспомнил, что в доме должен быть обслуживающий персонал, но в памяти тут же всплыли слова Паркера, сказанные на похоронах: после случившегося мистер Моррис своему помощнику поручил отпустить всех сотрудников, включая садовника, в отпуск. Эдвард громко сглотнул и снова повернулся к шкафу.

Проведя рукой по всем висящим вещам, Сиэл, наконец, остановился на одном из темно-синих сатиновых пиджаков с золотыми пуговицами. Слегка пощупав ткань, он решительно вытащил его из шкафа и подошел к окну, чтобы получше рассмотреть фасон. Бросив пиджак на застеленную шелковым одеялом кровать, Эдвард стянул с себя пальто и свой пиджак из черного бархата. Отогнув подол пиджака Лиама, молодой человек ладонью провел по внутренней мягкой атласной подкладке, вытащил плечики и медленно надел его на себя.

Сиэл подошел к зеркалу и увидел там нечто странное.

Пред ним предстал измученно-бледный человек, которого еще немного и самого можно будет принять за мертвеца. Сухие губы растрескались, потухший взгляд карих глаз был обрамлен синяками. Худое лицо с заострившимися скулами в своем горе стало отдаленно напоминать серьезно-сосредоточенного Лиама на портрете в коридоре. По комплекции Лиам и Эдвард были почти одинаковыми, хотя Моррис был чуть выше своего друга. Поэтому Сиэл застыл, неосознанно отмечая про себя, что пиджак сидел на нем так, словно был сшит специально для него.

Наклонив голову на бок, Эдвард приложил руку к материи пиджака чуть выше своей талии, одновременно ощущая нежность ткани и внезапную, неясную, колющую боль в левом боку под своей ладонью. Сиэл опустил взгляд вниз, к своим ботинкам, и почувствовал, что если снова поднимет голову, то в отражении увидит не свои карие, а черные глаза… Он начал паниковать, а сердце в груди стало биться так, словно пыталось выпрыгнуть из его горла.

На секунду забыв о своих опасениях увидеть что-то не то, молодой человек запрокинул голову и встретился взглядом с Лиамом, который смотрел на него спокойно и печально. Эдвард лишь открыл рот, не зная даже что сказать, как изо рта зеркального Морриса полилась тонкая темно-бордовая струйка, окрашивающая белую рубашку в новые цвета. Затем кровь полилась сильнее, сбегая по брюкам прямо на деревянный пол, пока под ним не начала скапливаться лужа. Губы Лиама стремительно синели, кожа превращалась в бледный пергамент, а радужка глаз приобретала оранжево-черный цвет…

Моррис поднял руку и потянулся пальцами к другу. Твердо уверенный, что сможет почувствовать это прикосновение, Сиэл повторил движение Лиама, но ощутил лишь холодную поверхность зеркала.

Эдвард отступил на шаг и врезался в стоящий на полу чемодан, который от удара раскрылся сильнее, выставляя на обозрение свое содержимое. На несколько ланцетов, артериальных крючков, пробирок, чистые бинты и ножницы молодой человек смотрел так, словно не мог понять, когда и, главное, зачем он это все носил с собой.