– Очень красиво, Ханна, – сказала Этти, приложив все усилия, чтобы симулировать интерес к ожерелью. – Я рада, что он наконец-то спустился, чтобы тебя повидать.

– Он был очень занят – говорил с разными людьми о работе. За эти три дня он договорился ещё о двух портретах. Если он сможет находить по одному клиенту каждый день, я думаю, его денежным проблемам придёт конец. Я сказала ему, что он должен настаивать на двух третях предоплаты вместо обычной половины. И мне кажется, он ко мне прислушался!

Этти понизила голос:

– А ты… – она кивнула в сторону плещущейся за бортом воды.

– Нет… слишком опасно. Матросы всё время стоят на вахте на мостике и прогулочных палубах. Но до прибытия – Стэнниш сказал, ветра благоприятные, – осталось всего четыре дня. И у меня есть лосьон, который, кажется, помогает.

Этти заметила несколько кристалликов на покрывале. В каюте было ещё четыре койки, но у Ханны была всего одна соседка: девушка-голландка, почти не говорившая по-английски.

– Что ж, береги себя, Ханна, – сказала Этти. Но что-то в её голосе, должно быть, выдало беспокойство. Ханна схватила её за руку и сжала её.

– Не волнуйся, Этти. Я действительно думаю, что всё будет прекрасно. Просто прекрасно. Поверь мне. Он любит меня больше, чем когда-либо. И даже говорил, что у нас будет маленький приморский коттедж в Корнуолле. Я хочу сказать, есть квартира в Лондоне, которую, как говорит одна клиентка, он может занять. Миссис Дайер – она очень богатая. Как бы то ни было, у неё есть большой дом, и она никогда не пользуется квартирой, и он сказал, это идеальный вариант для занятий делами в городе, но ему нужно место, чтобы отдыхать со мной.

«Почему, – задумалась Этти, – её лицо всегда как будто сияющей эмалью покрывается, когда она об этом говорит, словно может растрескаться».

– Думаешь, он не будет возражать, если ты захочешь плавать? Ты это хотела сказать?

– Не совсем, но, я считаю, со временем он должен понять. Он любит меня!

В её голосе слышалось напряжение, а глаза, казалось, пристально уставились в пространство, будто ища подтверждение словам. Этти было совершено очевидно, что Ханна обманывала саму себя. «Так вот что любовь делает с людьми?» – подумала Этти. Если так, то она любой ценой будет держаться от романтики подальше. Неужели ради любви нужно жертвовать собственными мозгами? В таком случае она бы предпочла остаться старой девой.

Этти ничего не сказала, но задумалась, почему Стэнниш пообещал Ханне домик у моря, если настаивает, чтобы она не плавала? Это жестоко. И тут её осенило. Может, он хочет жить двойной жизнью – одну жизнь с миссис Дайер, богачкой, которая сможет обеспечивать его клиентами, а вторую – со своей настоящей любовью, Ханной. Разделить их, как и сейчас, на корабле, чтобы они никогда не встречались. По сути, у него получится две «жены».

– Просто будь осторожна, Ханна. Будь осторожна.

– Ох, Этти, ты так это говоришь, что страшно становится, – поддразнила Ханна.

– Послушай, сейчас я должна идти. Мне нужно кое-что сделать.

Ханна улыбнулась:

– И чем же ты сейчас занимаешься, Этти? Играешь в шаффлборд или кольца? Я слышала, на верхней палубе много всякого такого и, разумеется, танцы. Временами музыка из танцевального зала доносится даже сюда. Скажи, у них есть арфа?

– Да, но нет арфистки. Она заболела накануне отплытия, и её не успели никем заменить. – Этти заметила, как зашевелились пальцы Ханны – будто перебирали струны. Одна из сокровенных тайн Ханны заключалась в том, что она обладала необъяснимой способностью играть на арфе. Она даже никогда не слышала арфы, пока не начала служить у Хоули, а когда однажды услышала, девушку неудержимо к ней потянуло. Наконец, однажды вечером в Бар-Харборе, что в Глэдроке, когда ни остальных слуг, ни других членов семьи не было, она поиграла для Этти. Мистер Марстон тоже оказался там и был весьма очарован. Ханна заверила, что её научили этому в приюте, где она провела первые годы своей жизни. Марстон попытался уговорить её поиграть для Хоули, часто нанимающих музыкантов на свои вечеринки, но Ханна умоляла не выдавать её.

– Значит нет арфистки. Жалко, – вздохнула Ханна.

Десять минут спустя Этти постучала в дверь каюты Маркони.

– Войдите! – отозвался мистер Минц.

– Ах! Это ты, Генриетта! – воскликнул Соломон Минц. Мистер Маккёрди не услышал её, потому что принимал сообщение с плывущего на запад корабля. – Хочешь послушать? – и мистер Минц предложил Этти свои наушники, она надела их и начала отмечать точки и тире.

– Что у тебя? – просил мистер Маккёрди, наблюдая, как она внимательно прислушивается и ставит точки и тире на карте.

– Волны у берегов Ирландии – три-четыре фута, но в Соленте, у Фастнета и в Бискайском заливе намечается буря.

– Подумать только, ты действительно освоила код!

– Я бы хотела стать оператором, – Этти наблюдала, как мистер Маккёрди набивал код, подтверждая, что получил сообщение. При каждом ударе с латунных головок отлетали маленькие искры.

– Знаешь, ещё в Крымскую войну… – начал мистер Маккёрди.

– О, я знаю всё о Крымской войне, – перебив его, нетерпеливо сказала Этти. – Флоренс Найтингейл, леди с лампой.

– Да, верно. А ты знаешь, что она была не просто медсестрой, но и статистиком?

– Статистиком? – переспросила Этти.

– Несомненно. Фактически именно она изобрела доказательную медицину. Найтингейл хранила данные и всю информацию, которая помогала в лечении заболеваний.

– Это просто удивительно, – изумлённо выдохнула Этти. – А вы знаете, что в Гарвардском университете в Кембридже, в Массачусетсе, есть шотландская женщина-астроном?

– Неужели!

– Да, мой друг работает в Гарвардской обсерватории и всё мне о ней рассказал. Её зовут Вильямина Флеминг, она изобрела систему обозначения звёзд и открыла туманность Конская голова.

– А что это такое, мисс Генриетта? – спросил мистер Маккёрди.

– Вы не знаете? О, это очень красиво. Это небольшое полукруглое облако пыли и газа в созвездии Орион. Оно немного похоже на лошадиную голову, если немного повернуть шею. Его, конечно, не видно невооружённым взглядом, но я видела фотопластинку, и мой друг Хью обещал привезти очень мощный телескоп в наш летний дом в Мэне в следующем году и показать мне.

– И вы утверждаете, будто бы эта шотландка его обнаружила?

– Она действительно сделала это!

– Вот видите, мисс Генриетта, женщина может стать кем угодно, а ведь мы прожили в двадцатом веке всего один год. Так что не вижу никаких препятствий, чтобы вы стали радисткой. Это ваш век!

«Мой век», – печально думала Этти. Она сидела на одном из стульев, расставленных по периметру бального зала в честь банкета. Обе её сестры танцевали. Их волосы были искусно уложены в высокие причёски с несколькими скромными локонами, мягко подпрыгивающими на уровне ушей, когда они кружились по комнате, ведомые партнёрами.

Эдвина Хоули сжимала руку мужа.

– Посмотри на Лайлу. Разве она не прекрасна? Я так ею горжусь. Она чудесно ведёт себя в этой поездке, правда, Гораций?

Эдвина и Гораций Хоули были особенно довольны поведением дочери во время этого путешествия. Она была не просто послушной, но и приветливой. Этим днём во французском кафе были чай и танцы, и несколько джентльменов пригласили её потанцевать. Лайла вела вежливую беседу и почти оживлённо рассказала о представлении, которое хотела посетить в парижском Оперном театре. Она даже со знанием дела говорила об архитекторе театра, Гарнье, и великолепной росписи потолка Поля Бодри, изображающей историю музыки.

Этти зевнула, и мама тут же повернулась к ней:

– Этти, прошу тебя. Это так грубо.

Девочка скрестила руки и плюхнулась на свой стул:

– Мне скучно.

– И почему же тебе скучно?

– Во-первых, я не танцую. Мои волосы не зачёсаны наверх, и я одета, как пятилетняя.

– Этти, тебе всего двенадцать.